Николай Борискин - Туркестанские повести
Это было весной, а осенью, вскоре после того, как нас с Гришей попросили из университета, пришли повестки из военкомата. К тому времени я уже недели две ходил в подручных механика автогаража — драил машины после рейсов, выполнял ЦУ своего шефа: «подай», «возьми», «отнеси»… В общем, должностенка была не та, о какой говорят «не пыльная, но денежная». Но я крепился и дома делал вид, будто страшно доволен тем, что познаю рабочую профессию — ту самую азбуку жизни, во имя которой временно забросил студенческий портфель. Соблазнитель мой, Гриша, поддерживал во мне дух стойкости:
— Ничего, старик! Зато мы — во! — как будем знать бытие! А это главное для журналиста.
Сам он, однако, не пошел в гараж. Пристроился где-то в книжном коллекторе — выписывал накладные на получение библиотечных заказов.
Так вот, пригласили нас в военкомат: «Отсрочка кончилась. Служить надо, ребятки!»
— Только в ракетную часть! — с ходу заявил Горин, как будто все время мечтал именно об этом.
— Ну что ж, — одобрил офицер, — люди вы грамотные, нам такие нужны. Есть разнарядка в высшее инженерное училище. Через пять лет будете высокообразованными офицерами. Устраивает?
— В училище? Надо подумать, — ответил Григорий за себя и за меня. — Серьезное дело нельзя решать с ходу: ведь всю жизнь придется служить…
Офицеру, видимо, понравилась рассудительность Горина, и он согласился подождать ответа до следующего утра.
Весь день Гриша думал, а вечером пришел ко мне злой и колючий.
— Есть у тебя веселящий напиток?
Я пошарил в буфете. Там стояла начатая отцом в День авиации бутылка «Столичной» и недопитое шампанское.
— За мудрое решение, старик! — предложил тост Гриша. — Вот твой предок — летчик, полковник, Герой Советского Союза. Это я понимаю — стоит служить: почет, уважение, власть! А нам все равно не достичь таких высот: когда пушки молчат, для героизма и подвига, но-моему, нет условий. Так что если служить, то не более трех лет. Рядовым.
После вина все было вроде ясно, понятно, и мы решили твердо держаться этой линии. А утром офицер военкомата недоуменно пожал плечами:
— Эх, ребята! Такая возможность!
— Мы хотим быть журналистами, понимаете? — объяснил ему Горин. — А свой воинский долг выполним с честью, не беспокойтесь.
— Да я не об этом. Не совсем правильно понимаете вы роль офицера в нашей армии, особенно сейчас. Это же не только высокоэрудированный человек, прекрасный специалист своего дела, но и воспитатель, педагог. Может, еще подумаете, прежде чем принять окончательное решение?
— Нет, — стоял на своем Григорий. — Мы уже обо всем подумали.
Честно говоря, если бы не мой приятель, я, пожалуй, пошел бы в училище, тем более, что отец тоже советовал мне идти по его стопам — стать кадровым военным. Но влияние сверстника оказалось на какое-то время сильнее.
…Я управился с картошкой, еще раз вспомнил Гришину «диалектику» и невольно рассмеялся. О подвиге, о героизме он говорил ерунду. О революции в военном деле тоже имел весьма отдаленное понятие.
На одном из занятий командир дивизиона рассказывал, что революция в военном деле в принципе не изменила соотношения человека и техники. Воин не превратился в ее придаток, в робота, как разглагольствуют некоторые буржуазные военные теоретики. Потом он пояснил, что мощь ракетно-ядерного оружия гигантски увеличила силу человека, но не заменила его творческих возможностей. У нас, говорил майор, достигнуто гармоническое развитие обеих революционных сторон процесса: нового оружия и человека, овладевшего им…
Октябрьская ночь на исходе. Клонит ко сну, мысли путаются. Надо выспаться перед рейсом в Карикудук. Пока Туя будет кружить вокруг чигиря, старый Хасан-бобо расскажет мне какую-нибудь древнюю легенду.
Только теперь я вспомнил, почему мне показалось знакомым его лицо. Это он, тот самый «хан чистейшей крови», священнодействовал над лагманом в московском ресторане. Хасан-бобо ездил тогда на международный аукцион по продаже каракуля…
Глава шестая
Ранним утром я успел съездить в Карикудук, прихватив для Хасана-бобо пачку кок-чая, подаренного старшиной. После занятий по строевой подготовке все ушли на позиции: сегодня день регламентных работ.
Я вымыл свою поилицу, насухо вытер ее ветошью и осмотрел. На машине было все в порядке. Старенькая водовозка держалась молодцом.
Вспомнил: Новиков приглашал меня в укрытие — посмотреть его бронезавр. С Сашей мы за последнее время сдружились так, что я даже простил ему «салагу», «журналиста-стрекулиста» и другие насмешки.
Его машина находилась в самом крайнем от казармы капонире. У чисто подметенного входа на железном штыре красовалась аккуратная табличка с указанием марки, номера машины и фамилии водителя.
В капонире тоже порядок — ни камешка, ни промасленной тряпки. Сам хозяин весело насвистывал задорную мелодию из оперетты «Вольный ветер». Из-под стального брюха картера были видны только подметки Сашиных малоразмерных сапог.
— Кто там? — окликнул он, перестав свистеть.
Я отозвался.
— А-а, Володя! Управился со своей тарахтелкой? — с обычной язвинкой спросил Новиков.
— Управился… А чем она, тарахтелка моя, хуже твоей?
— Сравнил кукушку с ястребом! — донеслось из-под его машины. С полминуты Саша звякал ключами, потом снова послышался его голос:
— Я на твоем месте давно бы в люди просился… Нет, не просился, а кулаком стучал в дверь: «Откройте!» А что? Ты же двенадцать лет отбухал за партой — и на водовозку. Кра-со-та… Лодыри вы с Гориным — вот что я скажу. Филоны. Довелось бы мне годика на два-три побольше поучиться — пошел бы я в гору! А вы под гору катитесь. Под гору. Понимаешь?
«А ведь он колотит меня, — обожгла запоздалая мысль, — только не по щекам, а по совести. По большому счету предъявляет спрос. Вот тебе и брехомет!»
Уйти, скрыться от его горьких слов, от него самого! От себя… Да разве от себя уйдешь!..
— Что замолчал? — вылезая из-под картера, спросил Новиков. — Обиделся? Напрасно. Хотел поговорить с тобой по душам. Пора.
Я не успел ответить. Меня опередил капитан Тарусов. Он, оказывается, вошел в капонир вслед за мной и слышал весь разговор.
— Вот теперь я вижу, Новиков, что вы солдат! — Эти слова считали высшей похвалой командира стартовой батареи. — Пойдемте-ка покурим, друзья, а заодно и потолкуем, — кивнул нам Тарусов.
Из-за стены укрытия перепелкой выпорхнула Ритка, пятилетняя дочурка Тарусова.
— Папа, папа, — защебетала она, — нам телеграмма!
— Какая, доченька?
— Заклеенная. А в середине полоски, а на полосках — буквы. Мама прочитала. «Хвосты», — говорит, — надо ехать сдавать в ститут. На кого я вас оставлю?»
— И что же ты, Ритуля, посоветовала маме? — обняв дочурку, спросил капитан.
— Я сказала ей: папу оставь на самого себя, потому что он взрослый, а меня — на тетю Валю Леснову. Она хорошая, и мы с ней дружим…
— Мама согласилась? — улыбнулся командир.
Ритка покачала светло-русой головкой:
— Говорит, что Вале и так трудно: дежурит на теле… радио… Как это, пап?
— На радиотелеграфе.
— Правильно. На… телерадиографе дежурит, сама учится, а тут еще меня ей на шею цеплять. А я уже не маленькая, на шею цепляться не буду. Правда, пап?
— Ну, раз вы дружите с тетей Валей, придется поговорить с ней, — пообещал Тарусов. — Беги, доченька, играй.
Девочка убежала. Проводив ее долгим взглядом, капитан неожиданно сказал:
— Все учатся, Кузнецов, хотя некоторые и с «хвостами»… Попробуйте и вы осилить новиковскую машину. Если что не поймете, приходите ко мне.
Поднялся и ушел. Даже не спросил, согласен ли я. Без меня все решено. Я снова попробовал обидеться: выходит, не зря говорил Горин: «Солдату прикажут — обязан выполнить». Никаких «никак нет», только «так точно!» и «есть!». Сегодня тягач, потом пусковая установка, а там, глядишь, и в кабину радиолокационной станции запрут, во власть голубой абракадабры, где сидят колоссы технической мысли.
Саша бросил окурок в бочку, врытую наполовину в песок, и потянул меня за рукав:
— Вопрос, как говорится, исчерпан. Беру тебя на буксир. Лишнего я наговорил про тебя. Извини. А парень ты, видать, толковый. Пошли.
Как-то Новиков сказал:
— Если так пойдет, Володя, и дальше, через неделю-другую приму от тебя зачет и скажу Тарусову, чтобы сам проверил. И прощай тогда водовозка! Сядешь на мой ЗИЛ, а я пойду третьим номером в расчет пусковой установки. Вместе будем с Назаровым, Кобзарем, Быстраковым. Эх, что за парни! Отвернись-ка на минуту, — зачем-то попросил он.
Я отвернулся. Новиков загремел капотом и вскоре произнес:
— Готово! Заводи мотор!
