Лидия Вакуловская - Вступление в должность
— Ты кусал! — с той же неприязнью сказала она, ощупывая рукой свои губы. — Ты плохой мужа, ты кусал своя жина!
— Тьфу, дурная, я поцеловал тебя, — усмехнулся Шурка. И взял ее за руку: — Ну, иди ложись, я тебя не трону.
Но она вырвала руку и с явной угрозой сказала:
— Будет Василя так делать — ружье стрелять буду!
— Ну, история с географией! — засмеялся Шурка. И мирно сказал: — Ладно, будешь стрелять, только иди спать, пол холодный.
Шурка снова взял ее за руку. Теперь она послушно пошла за ним, прикрывая другой рукой губы.
Они лежали поодаль друг от друга, и оба не спали.
— Ты чего не спишь? — наконец спросил Шурка.
— Сам спишь, Таюнэ потом будет, — ответила она.
— Ты что ж, как охранник, караулить меня будешь? — пошутил он.
— Таюнэ нет охранника, Таюнэ жина, — серьезно объяснила она.
— Какая ты жена! — буркнул Шурка и отвернулся к стене.
Проснулся он от какого-то щекотливого прикосновения — словно кто-то легонько водил по лицу пальцами. Он открыл глаза, увидел склоненное над собой лицо Таюнэ и ее лучистые, устремленные на него глаза.
— Таюнэ просыпала Василя, да? — смешливым шепотом спросила она. И тут же, легонько втягивая в себя воздух, стала быстро-быстро дотрагиваться кончиком носа до его щек, подбородка, губ, — Так Василя целовала нада… Так нада… — чуть слышно приговаривала она.
И снова на Шурку хлынул запах реки и осени. Он осторожно обнял Таюнэ, осторожно положил себе на грудь ее голову, стал хмельными руками ворошить, перебирать ее волосы. Таюнэ с тихой покорностью подчинилась его ласке… Днем, собираясь на участок, Таюнэ закинула на плечо винчестер, а другое ружье — двустволку — поставила у порога.
— Василя нада хорошо смотрел, когда бандит ходил, — сказала она Шурке, показав на ружье. — Василя забирал бандит, Таюнэ ждал.
— Какой такой бандит? — засмеялся Шурка, решив, что она шутит.
— Большой бандит лагерь бегал, злой, — ответила она. — Айван говорил, хорошо смотреть нада. Бандит зовут Коршов. Алесан, Шур-ра зовут. Ты это помнил!
Шурка похолодел.
— Не нада боялся, — заулыбалась она, увидев, как побелело его лицо и дрогнули брови, — Бандит сам боялся испушка ходил. Айван тоже так думал.
— Постой… да какой бандит? Что-то я не пойму… — Шурка силился унять внутреннюю дрожь. — Откуда твой Айван знает?
— Айван нет знает! — весело замотала она головой. — Человека один района живош, эта человека приказа говорил: ловить бандит нада! — И она засмеялась, озорно сверкнув глазами: — Человека района сам бандит боялся!
Она выбежала из избушки, оставив Шурку в тягостном смятении.
Однако, вернувшись с участка, Таюнэ больше не заводила разговора о сбежавшем бандите и лишь через несколько дней сказала Шурке:
— Дурака человека района! Зачем бандит нашу тундру ходил нада? Умка видал, волк видал, да? Дурака большая человека района!
— Факт! — бодро подтвердил Шурка. — Если он сбежал, то на кой ему хрен сюда забиваться? Он на юг пойдет, там аэродромы что надо. Нырнул в самолет — и привет с кисточкой! А в вашей тундре точно — в зубы волку попадешь.
— Таюнэ колхоз ехал, сам Айвану говорила будет бандит самолета ходил, самолета ловить нада! — сказала она, соглашаясь с Шуркой.
Больше они не вспоминали о беглеце, и Шуркина тревога постепенно улеглась. Совсем он успокоился после того, как Таюнэ уверила его, что ни Айван, никто другой в избушку не приедут, а если и явятся сюда, то не раньше чем зимой, когда в капканы пойдут песцы и надо будет побыстрей отправлять на склад шкурки. Но если и случится такое, то все равно ни пушник, ни приемщик, ни председатель Айван, приехав к ней за мехом, долго здесь не задержатся. Но тогда она, Таюнэ, так спрячет своего мужа, что никто не найдет его и не узнает о той важной работе, для которой его, геолога, сюда прислали.
Шурка хотя и видел, что Таюнэ бездумно верит всякому его слову, но все же посчитал нужным закрепить эту веру наглядными действиями.
Теперь по утрам он взваливал на плечо лом и лопату, брал в руки топор, отправлялся на берег речки, к тому самому котловану, где когда-то напал на него волк, и приступал к «геологическому поиску», а вернее сказать — рыл от котлована к воде траншею. Траншея получалась неровная, неглубокая и какая-то слишком неказистая. Сперва Шурка сам посмеивался и над этой траншеей, и над своим пустым занятием. Но потом ему пришло на ум, что подобная работа на воздухе полезна ему, поскольку укрепляет и закаляет тело.
«Ничего, ничего, — рассуждал он, долбя ломом веками спрессованную землю, — Это почище любой физкультуры. Такие мышцы нагоню перед дорогой…»
Рассудив таким образом, он стал работать так остервенело, как не работал отродясь. Он довел траншею до полутораметровой глубины, готов был дальше копать вглубь, но наткнулся на вечную мерзлоту. Земля была так сцементирована морозами, что, сколько Шурка ни бился, ничего не вышло, только лом погнулся. Шурка плюнул, решив, что достаточно и такой глубины. Через неделю он подвел траншею к реке. Вода хлынула, затопила траншею и дно котлована.
Шурке понравилось его сооружение. Он горделиво похаживал вдоль траншеи, кое-где подкапывал лопатой, кое-где снимал с бруствера землю. Таюнэ неотступно следовала за ним, и лицо ее было переполнено восторгом от того, что она видит.
— Ну как, нравится тебе эта петрушка? — спросил ее Шурка, оглядывая дело рук своих.
— Много нравился! — ответила Таюнэ и спросила: — Василя теперь солата находил будет?
— Подожди, не такое это легкое дело — золото найти, — серьезно ответил Шурка, — Не сразу Москва строилась.
— Василя новый яма делать нада? — догадалась она.
— Точно, — подтвердил Шурка. — Прокопаем еще пару отводов, потом посмотрим.
Но больше никаких отводов рыть он не стал, а нашел себе новое занятие — стал вырубать береговой тальник. По его мнению, работа с топором тоже неплохо нагоняла мускулы. За несколько дней он выкорчевал столько кустов, что Таюнэ едва успевала очищать от листьев ветки и сносить их в сараишко.
— Много дрова будет, много печка теплый будет! — улыбаясь, говорила она. — Василя много дрова делала!
— То-то же, — отвечал Шурка, довольный ее похвалой. И сам хвалился: — С такой силой, как сейчас у меня, сопку можно с места сдвинуть.
Однажды, возвращаясь в избушку, Шурка заметил странный цветок, росший на голом песке у воды. Он выдернул его с корешком. На венчике густыми рядками сидели мелкие разноцветные лепестки — красный, черный, желтый; опять — красный, черный, желтый… В тундре росло множество диковинных цветов, но такого он никогда не видел.
Шурка машинально понюхал его и снова удивился. Северные цветы не пахнут, а от этого исходил сочный аромат, напоминающий запах цветущей липы.
«Вот тебе и не пахнут!» — подумал Шурка.
Он пошел по берегу, решив нарвать таких цветов и показать Таюнэ. Но их больше не попадалось. Шурка вернулся назад и, пройдя то место, где нашел цветок, снова увидел на песке разноцветный венчик на коротком толстом стебельке. Побродив около часа, он набрал небольшой букетик. Всю дорогу до избушки разглядывал странные цветы и нюхал их.
Таюнэ он нашел за сараишком. Устроившись на куче хвороста, она смазывала нерпичьим жиром капканы, готовила их к зимней охоте.
— Смотри, что я тебе принес. На, держи, — сказал Шурка, торжественно вручая ей букетик.
Таюнэ недоуменно поглядела на цветы, на Шурку, не зная, зачем ей нужно брать их. Шурке же показалось, что она смутилась, тронутая его вниманием. Ему и самому стало как-то неловка.
— Бери, бери, — сказал он, подавая ей цветы. — Ну что, красивые?
— Нет красиво, — сказала Таюнэ, положив букетик на хворост. — Большая цветок красиво, такая нет.
— Да ты понюхай, они же пахнут, — возразил Шурка и поднес букетик к лицу Таюнэ. — Чувствуешь, как липой пахнет?
Таюнэ поморщилась, брезгливо отвела от себя Шуркину руку.
— Нет красиво, — повторила она. — Большая цветок красиво.
— Ни черта ты не чувствуешь! — с досадой сказал Шурка и, зашвырнув букетик за сараишко, пошел к реке умываться.
Таюнэ увидела, что он рассердился, и, догнав его, спросила:
— Василя сердита, да? Зачем Василя сердита Таюнэ?
— Отстань, — грубовато сказал Шурка. — Иди смазывай жиром свои капканы.
Утром Таюнэ разбудила его веселым криком:
— Вставала, вставала, Василя! Зима ходила! Снег много-много. Скоро-скоро вставала!
Она растормошила его, потянула за руку к распахнутой двери.
Чистый ослепительный свет ударил Шурке в глаза. Вчерашней тундры как не бывало: ни земли, ни кустов, ни травы, ни черных сопок — все выбелил снег. Он шел всю ночь и толстым слоем выстелился от горизонта до горизонта, — от него сладковато пахло не сухой и морозной, а весенней, талой свежестью.
