Иван Краснобрыжий - Аленкин клад. Повести
— Я о своей поэзии, — не унимался Гукин. — Лично вам нравится?
— Потрясен! Честное слово, потрясен!
— Варимся, так сказать, в собственном соку. Настоящих ценителей поэзии среди наших камнещупов не встретишь. Сам — поэт, и критик, и слушатель. Прямо скажу: не легко! Но я духом не падаю! Да, кстати, а вы как в наших краях оказались? Сюжетиков, так сказать, подхватить свеженьких прилетели? Этого добра здесь навалом! Желаете, я вам сотню подарю!
— Беда у нас, Антон Сидорович, — заторопилась Аленка. — Большая беда! Криница в тайге умирает. И продукты кончились…
— Почему не связались по рации?
— Она испортилась. Помогите, Антон Сидорович. Вся надежда только на вас.
Гукин помрачнел и вопросительно посмотрел на меня. Я понял, что он, набивая себе цену, хочет услышать мою просьбу, и поддержал Аленку:
— Действительно, дело дрянь. Надо как-то развернуться побыстрее.
— Я всех рабочих в город отпустил. И вертолетчики на рыбалку подались.
— Рабочих заменим мы, — не отступала Аленка. — Вертолетчиков сиреной можно вызвать.
Гукин потер ладонью толстую шею и, не претендуя на гонорар, поинтересовался, как «протолкнуть» в печать отрывочек из романа, затем согласился отпустить продукты.
— А рацию? — напомнила Аленка.
— Ладно!
— Я всегда говорила: поэты — чуткие люди! И палаток бы новеньких парочку. К нам приехали на практику московские студентки. Сами понимаете, неудобно девушкам вместе с мужчинами спать.
— Хорошенькие? — приосанился Гукин. — Надо заглянуть к вам: бытом, так сказать, поинтересоваться, тем-сем…
— Прилетайте, Антон Сидорович. Стихи девушкам почитаете. У нас такая скука!..
— Я стихами не балуюсь. Я в эпическом плане вкалываю.
— Тем лучше! Мы будем ждать, Антон Сидорович. Чур не обманывать!
Шутками, прибаутками и напускной серьезностью Аленка добилась своего. Гукин открыл склад, заполнил накладные и, указав пальцем на ящики, разрешил загружать вертолет.
— Без веса? — удивилась Аленка. — Нет, Антон Сидорович, так дело не пойдет. Вдруг сами себя надуете?
Гукину протест явно не понравился, но отступать было некуда. Мы взвесили продукты, проставили в накладных фактическое их количество и начали выносить ящики из склада. Гукин, мурлыкая, прохаживался вокруг стола и косился на Аленку. Она делала вид, что не замечает его недовольства, интересовалась:
— Вы и песни сочиняете, Антон Сидорович?
— Я сказал ясно: мелочью не занимаюсь!
— А я думала… — притворно вздохнула Аленка. — Вы бы попробовали, Антон Сидорович. Хороших песен мало.
— Некогда пустяковиной заниматься! Шевелитесь быстрее.
Ящики с консервами, кули с мукой, рогожевые мешки с картофелем, рацию, новенькие палатки мы стали перетаскивать к вертолету. Аленка все время старалась груз брать потяжелей, а когда я упрекнул ее за горячность, она, щуря глаза, показала мне кончик языка.
— Это не делает тебе чести.
— Ты лучше свою жену береги. С чужими вы ангелы, а своих жен… Скажешь, я не права?
На эту тему у нас с Аленкой разгорелся спор. Я не знаю, кто бы в нем одержал верх. Перепалку вскоре пришлось прекратить. После воя сирены, запыхавшись, на базу прибежали вертолетчики. Аленка мне приказала держать язык за зубами и начала их умолять немедленно вылететь в лагерь. Вертолетчики уточнили квадрат на карте, и мы через несколько минут поднялись в воздух.
В кабине вертолета стоял такой грохот, точно мы сидели в металлической бочке, по которой колотили палками. Аленка, глядя на меня, шевелила губами. Я коснулся пальцами ушей: дескать, ничего не слышу. Она вынула из кармана куртки блокнот и карандашом написала: «Дура я, дура! Влетит мне от Елисеевича по первое число. И поделом!»
Я ответил:
«Победителей не судят».
Она прочитала и, улыбаясь, написала:
«Я бы так никогда не поступила. Гукин — это тип! Жаль вертолетчиков. Они ребята — во!»
Час путешествия на вертолете мне показался вечностью. Когда он завис в одной точке и пошел на снижение, я несказанно обрадовался. Вертолет наконец коснулся колесами земли, взревел еще раз и затих.
В ушах у меня стоял звон и шум. Я не заметил, когда открылась дверца в брюхе вертолета, и, услышав радостные голоса, обернулся. Первым в дверцах показался сияющий Криница. Не обращая на меня внимания, он крепко пожал Аленке руку.
— Ты и в огне не сгоришь, и в воде не утонешь!
Аленка похвалу выслушала спокойно, а когда Криница скомандовал геологам разгружать вертолет, спросила:
— Тимофей Елисеевич, здорово ругать будешь?
— За какие грехи? — брови у Криницы шевельнулись. — По-моему, ты благодарность заслужила. Или опять какой-нибудь фокус выкинула?
— Пришлось Гукину дым в глаза пустить. Вы же знаете этого типа!
Тимофей Елисеевич задумался и, супя кошлатые брови, спокойно произнес:
— Пора с ним кончать. Напишу докладную в управление. Начальники других партий поддержат меня.
— Я не об этом. Выгнать Гукина всегда можно. Вы его к нам рабочим переведите. Он на базе от безделья в графоманию ударился: романы в стихах сочиняет, трилогии, драмы… Вот я и предлагаю взять Гукина к нам рабочим.
— Этого еще не хватало! — побагровел Криница. — Ты, Аленка, знаешь…
Тимофей Елисеевич не договорил, что должна знать Аленка, чертыхнулся и, пожимая плечами, быстро зашагал к палаткам. Мы с Аленкой пошли за ним. Криница оглянулся и, прибавляя шагу, повернул к пылающему костру. Аленка забежала ему вперед.
— Опять за рыбу гроши?
— Так вот у нас и получается, — не сдавалась Аленка. — Одному безразлично, другому возиться не хочется… А человек на глазах под гору катится. Он скоро воровать на складе начнет. Схватимся — поздно будет. Мы тут коллективно быстренько его от графомании излечим. Повкалывает на свежем воздухе — мозги проветрятся.
— Неужели у меня других забот мало? — вспылил Криница. — Да твоего Гукина к нам на аркане не затянешь. Что он, не понимает, где жареным пахнет?
— Сам прибежит! Спорим? — Аленка протянула Кринице руку. — Вы только дайте добро. Честное комсомольское, через два дня будет здесь.
Криница понял, что возражать бесполезно, усмехнулся и покачал головой. Аленка с жаром стала его заверять:
— Мы из Гукина за один сезон человека сделаем. Я его в свою бригаду рабочим возьму. Договорились?
— Будь по-твоему, — сдался Криница. — А какого ты дыму ему в глаза напустила?
— Загнула, что у нас один человек богу душу отдает.
— Это кто?
Аленка, виновато глядя на Криницу, покраснела.
— Я так и знал! Ты без этого никак не можешь! И в кого ты такая уродилась? Да твой Гукин по рации шуму на всю тайгу наделает!
— А мы его опередим. Сейчас установим свою рацию, и порядок.
— С такими выходками пора кончать, Аленка. Чует мое сердце: и себя подведешь, и нас в галошу посадишь. Вертолетчикам, конечно, тоже загнула?
Криница говорил сурово, слова подбирал веские, колючие, но его выдавали глаза. Они у Тимофея Елисеевича были радостные, и от этого его лицо казалось красивым, добродушным, хотя он и супил брови. Аленка раскаивалась, но в ее глазах тоже плясали бесенята.
— Ты вот что, Аленка, — перешел на официальный тон Тимофей Елисеевич и тут же выдал себя: — Хорошо нам с тобой, стрекоза окаянная! Честное слово, хорошо!
Пока Тимофей Елисеевич объяснялся с Аленкой, геологи закончили выгрузку вертолета, разбили новые палатки, настроили рацию и всех пригласили на горячий чаек. Аленка, опережая события, объяснила «ребятам — во», что больного еще вчера отправили на случайно подвернувшемся самолете в Усть-Кут. Не знаю, поверили они Аленке или нет, но разговор о больном больше не возникал.
После чаепития Тимофей Елисеевич как бы случайно оказался рядом со мной. Попыхивая трубочкой-несогрейкой, он пристально посмотрел мне в лицо, улыбнулся и шутливо спросил:
— Ну-с, батенька, добыли материален? Надеюсь, Шумейкин будет доволен?
— Выговором, пожалуй, не отделаюсь, — признался я. — Но наказание меня теперь нисколько не страшит.
— Рад за вас, батенька! Очень рад! А то вы вначале совсем духом пали. Артему Петровичу передайте: Криница при встрече обязательно наломает бока. Ох, и намну!
Короткая беседа с Криницей помогла мне открыть в себе что-то новое, красивое, чего я раньше, в сутолоке газетной жизни, не замечал за собой. Мне чертовски захотелось пожить среди геологов хотя бы еще недельку, подышать чистым таежным воздухом, вместе с ними «прощупать» последний квадрат богатой кладами земли, но срок командировки звал в обратный путь.
Тимофей Елисеевич и Аленка попросили вертолетчиков подбросить меня в Усть-Кут. Они охотно согласились «послужить прессе», и я через полчаса оказался на пассажирском аэродроме.
