Аркадий Первенцев - Остров Надежды
Напротив клуба выстраивались вооруженные матросы, по-видимому вызванные для последнего салюта. Строй подравнивал молоденький белокурый лейтенант, с большим вниманием оглядевший Зою, подошедшую к милиционеру, чтобы спросить, как поближе пройти в гостиницу.
— Прямо! — он указал на ту же улицу, какой они пришли сюда. — Исаакий — и прямо!
Зоя перешла площадь по утоптанному снегу, миновала грязные сугробы и пошла по левой стороне старой улицы.
Не таким представляла она прощание с Юрием. Слишком скользкие права у нее, чтобы вести себя по-другому и не показаться наивной и смешной. Все, что окружало его, складывалось дольше и надежней, в том числе и супружество, какой бы ни была его жена, пусть даже виновницей смерти.
Исаакиевский собор поднимался будто укутанный в замороженную пленку бледно-голубого тумана. Мертвый храм с огражденными железной решеткой папертями. Давно умершие апостолы и святые, отлитые на портальных входах, наглухо закрытых для людей. За белыми голыми деревьями угадывался Медный всадник, словно облачко, бегущее к Неве. Прямо — бывший «Англетер», где покончил с собой Есенин. Юрий говорил о нем, читал стихи, бранил поэта за легкомысленное отношение к собственной жизни, козырял Маяковским, а тот тоже… Невеселая улыбка скользнула по губам Зои. Она попыталась отмахнуться от этих дум, поднялась на лифте на свой этаж, долго открывала дверь ключом, пока ей не помогла дежурная. Войдя в номер, бессильно опустилась на стул.
Ей не стало теплей, ноги не отошли, только растаял иней на волосах и прядка прилипла ко лбу, за воротник скатились студеные капли. Она поежилась и подумала: «А ему там все равно».
Отец вернулся в сумерки.
— Как себя чувствуешь, Зоя? — обеспокоенно спросил он.
— Ничего.
— Ты не ездила на кладбище?.. Правильно поступила. Все равно его не вернешь, а простудиться можно.
Он говорил деланным, неестественным голосом, и слова доносились откуда-то издалека, будто через стенку. Что еще он хочет сообщить?
— Я говорил со следователем. Никаких осложнений.
— То есть? — вяло выдавила Зоя. — Для кого нет осложнений?
— Что, сама не понимаешь?
— Догадываюсь. — И ядовито добавила: — Нет преступления?
— Да, — неприязненно бросил он.
Дмитрий Ильич умылся, сменил рубашку. Ему хотелось общения, а дочь надулась.
— Письмо было? — наконец спросила она, поняв состояние отца.
— Не говорят. Вряд ли…
— Почему?
— Вряд ли он захотел бы компрометировать кого бы то ни было. Он был приличный человек.
— А если бы оставил письмо — неприличный?
— Зоя! — отец снова вспылил. — Жизнь гораздо сложнее, чем ты думаешь. Тебе впервые пришлось столкнуться с ней лицом к лицу, и сразу столько… — он не договорил, отмахнулся, придвинул к себе телефон, вызвал междугородную.
— И сразу столько разочарований, — дополнила Зоя, — больше того… горя. — Она почувствовала внимание к себе и продолжила более искренне, сердечно: — Тебе приходилось сталкиваться, мне еще нет. Во всяком случае, я начинаю плохо… Тебе удается находить людей, которые помогают оттаивать, а я никого не вижу возле себя, кроме… родителей.
Дмитрий Ильич внимательно слушал это откровение своей дочери и снова убеждался в своей отцовской несостоятельности. Мало, оказывается, платить за квартиру, газ и свет, покупать платья и обувь, требуется гораздо большее от сложной должности отца, и особенно в этот период, когда формируется… когда недостаточно сюсюканья, мимолетной ласки и сентиментальных писем издалека.
Слова дочери звучали как упрек, и, чем они были мягче, тем острее боль. Да, он порой убегал куда-то на край советской земли, забирался в дальние гарнизоны, залезал в атомную субмарину, встречался с интересными людьми и заряжался их энергией. А дочь оставалась почти на произвол судьбы, и ей приходилось самой познавать, оценивать, приобретать привычки. Ему ничего не стоило пригласить к себе Лезгинцева, наградить его ореолом и — невольно подготовить почву… Получилось почти по-книжному: «Она меня за муки полюбила, а я ее за состраданье к ним».
Междугородная дала Москву. Разговор с женой продолжался недолго: опять — Зоенька… «Прости меня, не брани ее, мы решили неосмотрительно, по-бабски, но я иначе не могла, потому Зоенька…»
— Мне жаль маму, — сказала Зоя, — я ее подвела. Не сердись на нее. Она у нас хорошая, папа. Кстати, какие у тебя завтра дела? — Правильно поняв его молчание, сказала: — Если возникнут какие-то сомнения или кривотолки, ты не бойся за меня. Меня костят девчушкой-разлучницей, сама слыхала… Если надо восстановить истину…
— Ничего не надо восстанавливать, — глухо попросил Дмитрий Ильич, — ты ничего не разрушала. Не старайся вылезти на первый план, дать повод, а сплетникам рот не заткнешь… Завтра я побываю у Татьяны Федоровны. Она требовала моего приезда. Пусть скажет — зачем… Сейчас мы пообедаем, а потом я зайду к Ваганову.
— К Ваганову? Нужно ли?
— Необходимо.
Зоя осторожно попробовала переубедить отца. И снова, вслушиваясь в речь дочери, он удивлялся обстоятельности ее мыслей. Будто другой, неизвестный ему человек беседовал с ним на равных правах.
— Ты в таком легко возбудимом состоянии, а он, судя по всему, хладнокровный, собранный. Побереги себя, папа.
— Я слишком берег себя. — Дмитрий Ильич принялся за суп. — Любителей излишних накоплений иногда именуют скрягами.
Они были вдвоем и могли быть откровенными. В соседнем номере раздавалась финская речь, потом русская, вероятно, говорил переводчик.
— Ваганов дурной человек, папа?
— В личном плане — безусловно.
— То есть в личной жизни? — уточнила Зоя.
— Я это и имею в виду. Он типичный обольститель.
— Ну, это не так уж плохо. О подобных мужчинах мечтают мои подруги.
— Надо уметь выбирать подруг, — отрезал Дмитрий Ильич.
Зоя промолчала, ссутулилась, нервически дернулись ее губы. Отставив тарелку с недоеденным супом, нехотя принялась за бифштекс.
— Как же преуспевает Ваганов? — спросила она, потупившись. — Обольщением?
— Не иронизируй…
— Тогда кто-то ему протежирует? — настойчиво продолжала Зоя. — Вульгарно выражаясь, блат?
Дмитрий Ильич поморщился, запыхтел, пытаясь завершить разговор, принимающий и острые и неуклюжие формы. Ему не хотелось ссориться с дочерью. Всего проще накричать, цыкнуть.
За окном вспыхнули фонари. Линия матовых точек протянулась вдоль улицы. Слышались работа лифта, стук захлопываемых дверей.
— Только протекцией такого положения не добиться, — сказала Зоя, — нет сомнений, он крупный специалист.
— Да, — коротко отрезал Дмитрий Ильич.
— Гигант?
— Ну, этого я бы не сказал. В его области имеются более крупные авторитеты.
— Кто?
— Это знать тебе ни к чему.
— Не те, которые его встречали?
— О, нет! — Дмитрий Ильич справился с обедом, взглянул на часы. — Во всяком случае, с ним вынуждены считаться.
— Смотреть сквозь пальцы?
— Предъявлять ему счет в области морали я не намерен. Пусть бесится.
— Прежде всего виноваты сами женщины. Он живет… сочно.
— Послушай, — отец готов был вновь распалиться, — не будем распространяться на подобные темы!
— Порочные люди, говорят, больше привлекают?
— Я тебя не узнаю! — Дмитрий Ильич вспылил. — Где ты всему этому научилась? Невероятно! Пойми, тебе только девятнадцать. Еще три года назад тебя не пускали на взрослые сеансы… — Зоя сникла. Отцу стало жалко ее. — Отдыхай. Читай «Вокруг света», — сунул ей купленный у лифтерши журнал. — Я пойду к Ваганову.
6
Кирилл Модестович, поджидая Ушакова, в нервном нетерпении расхаживал по гостиной просторного люкса. Чтобы оборонить себя от излишних наскоков, он постарался собрать кое-какую информацию. Приезд Ушакова с дочерью подтверждал слухи о близости к ней Лезгинцева. Хотя и с чувством отвращения к самому себе, но Ваганов заручился неофициальными справками, подтверждавшими этот приезд Лезгинцева в Ленинград и заказ в гостинице отдельного номера для дочери Ушакова. Где Лезгинцев квартировал — неизвестно, домой он тогда не заявился.
Ушаков относился к Ваганову дурно и при желании мог повредить его репутации. Получившая в свое время огласку скандальная история о связи Ваганова с Татьяной Федоровной могла вновь всплыть наружу при столь неблагоприятных обстоятельствах.
Ваганов долго прикидывал, как ему поступить в том или ином случае, и гаденькие мыслишки занимали его расстроенное воображение. В конце концов выработал линию поведения и приготовился отразить любую атаку.
Прежде всего он боялся за собственный авторитет, под которым подразумевал свой вес в обществе, созданный благодаря умению скрывать грешки большие и малые, напускать важность, заручившись надежными покровителями и друзьями, способными в нужную минуту сказать на белое черное. Ваганов в ожидании гостя заказал коктейли, апельсины, оделся просто — в твидовый костюм с искорками по светло-серому фону шотландской ткани.
