Георгий Черчесов - Испытание
…Через два дня Савелий Сергеевич скомандовал Майраму: — Кисловодск! — и пояснил: — Будем сватать актера на роль Мурата.
…Шел одиннадцатый час утра, когда они прибыли в санаторий, а Вадима Сабурова — именно этого известного актера хотел видеть Савелий Сергеевич в роли Мурата — застали спящим. Конов ворвался к нему шумно, растормошил его, стащил с кровати, вытолкал бедняжку в ванную, заставил принять холодный душ, усадил его, полуголого, босого, на стул посреди комнаты и беркутом закружил над ним. Майрам смотрел на это удивительно знакомое лицо, искаженное сном и натиском невесть откуда свалившегося на него режиссера, артист вздрагивал от каждой громкой фразы, и Майрам не мог примириться с мыслью, что этот ошарашенный сонный человек играл такие героические роли, в которых что ни эпизод, то невероятная отчаянная смелость и отвага… Ему казалось, что он может месяцы прожить без сна и еды… А он сидел перед ними полуголый и вздрагивал, и жалобно умолял оттащить от него этого злодея-режиссера, который не дает ему выспаться, который обрушивает на него какие-то странные фразы… Иногда они доходили до его сознания, и он тогда поглядывал на Майрама, свидетеля «сватовства», с подозрением, что его разыгрывают… И на это были у него основания, ибо Конов обрушил на него ошеломляющую информацию…
— Пойми, — внушал ему Савелий Сергеевич, — я предлагаю тебе не просто исполнить очередную роль в очередном фильме. Я хочу, чтобы ты прожил на экране целую жизнь. Жизнь чело века необычной судьбы. Необычной! Учти, это будет нелегко, несмотря на твой могучий и уже признанный талант и колос сальный опыт. Чтобы четче представить себе мышление будущего героя, его мечты, тебе придется забыть все, что ты познал за долгие годы учебы в школе, в вузе… Раньше ты все это мобилизовывал, чтоб успешно справиться с образом. А теперь дол жен забыть. Начисто забыть. Быть тебе абсолютно неграмотным, но… знать русский, английский, немецкий. Это помимо осетинского. Быть тебе наивным до предела и в то же время необычайно мудрым. Резким до грубости — и мягким до сентиментальности. Порывистым — и терпеливым. Жестким — и плачущим из-за невесты…
В этом месте речи режиссера, пожалуй, впервые появилась у Вадима заинтересованность. Так, самая малость…
— Тебе часто будут тыкать в лицо оскорбительную кличку «дикий», — режиссер поднял палец, предупредил, — не без основания! Но в то же время ты будешь застенчивым до смешного. Робеть тебе ужасной робостью — до конфуза! — перед женщинами!
Вадим хмыкнул. Он усмехнулся своей тайной мысли, но Конов уловил ее.
— Конечно, при твоих поклонницах сложно, но эту робость я тебе внушу, хотя бы тем, что ты хлюпик по сравнению с ним! — показал режиссер на Майрама.
Вадим не оскорбился. Наоборот, он весело подморгнул таксисту и опять уставился в лицо режиссеру.
— Ты пройдешь полмира, слышишь? Пройдешь в буквальном смысле этого слова. Тебя будут обманывать. Тебя будут оскорблять. В тебя будут стрелять. Но ты не потеряешь обостренного чувства справедливости, которым одарили тебя привода и отец. Свою экранную жизнь ты начнешь с того, что попытаешься устроить свою судьбу, а примешь на себя заботы всего человечества и станешь переделывать весь мир! Вадим, скептически улыбнувшись, попытался вставить слово, но Конов ладонью прикрыл ему рот:
— Погоди!.. Ну, и чтоб окончательно доконать тебя, мой Вадимчик, — навис над актером Савелий Сергеевич, — сообщу тебе вот еще что: твой герой, будучи совершенно неграмотным, не зная элементарных основ философии и политэкономии, ста нет наркомом республики и членом ВЦИКа!
И у актера есть предел терпения, хотя, как Майрам вскоре понял, эта профессия приучает ко многому, в частности, ничему не удивляться и верить, верить, верить всему и всем: режиссерам, авторам, критикам, зрителям, ситуациям, характерам… Вадим не сталь дольше слушать. Он отчаянно замотал головой, стряхивая остатки сна, и растерянно воскликнул: — Ну и фантазия! Да могло ли быть такое? Да жил ли такой человек?!
Этого, видимо, и ждал Савелий Сергеевич. Горячий, нетерпеливый, он тут вдруг совсем медленно направился к столу, торжественно взял портфель, поглядывая на актера многозначительно, открыл замок и вывалил на колени Вадима ворох бумаг. Рука режиссера извлекла фотографию. Савелий Сергеевич долго не отрывал от нее взгляда, испытывая терпение Вадима, и только тогда, когда актер стал вытягивать шею, чтоб разглядеть фотографию, он сунул ему под нос ее, торжественно провозгласил:
— Вот он! Знакомься! И учти: захочешь получше узнать о нем, — придется тебе исколесить Маньчжурию, Японию, Мексику, Аляску, США…
Майрам вздрогнул — он узнал эту фотографию. Перед ним был Мурат Гагаев. Во всех книгах, журналах, газетах, когда Давался рассказ о брате деда, непременно помещали именно эту фотографию. С нее пытливо поглядывал старик-горец в черкеске, мохнатой шапке, с огромным кинжалом на поясе. Пышные усы. Сухонькие, старчески узловатые руки покойно лежат на эфесе шашки, щедро отделанной серебром. Черкеска с блестящими газырями, тонкий осетинский пояс.
— Вы делаете фильм о нем? — вырвалось у Майрама.
— Да. Ты его знаешь? — спохватился Конов.
— Конечно, — усмехнулся Майрам. — Это же родной брат моего деда…
— Ты… Ты знаешь его?! Беседовал с ним?!
— Нет, — поежился Майрам. — Мне было два года, когда он умер. Но я сведу вас с его отцом…
— С отцом?.. Обязательно! Ты непременно сведешь меня со всеми, кто его знал, — сказал Савелий Сергеевич и присел к Вадиму на кончик стула. Перебирая фотографии и документы, неожиданно спокойно стал рассказывать: — Его скитаний по-миру хватило бы с гаком на любую другую биографию, украсили бы и нашу с тобой узором необыкновенности и романтическим дымком. Нарочно не придумаешь, так насыщена жизнь Мурата напряженными событиями, неожиданными поворотами, яркими фактами… Когда я впервые услышал рассказ о нем, то воспринял его как нечто неправдоподобное, созданное воображением чрезмерно одаренного фантазера… Вот так и ты. И у меня не раз возникало такое ощущение, пока читал сценарий. А что это не легенды, не вымысел, не плод воображения, а факты действительности, убеждает множество очевидцев его мужества и архивные документы…
Вадим смотрел на фотографию, читал документы, слушал режиссера, и вдруг весь его вид стал совершенно другим. Сна как не бывало. Он забыл, что сидит перед ними в маечке и трусиках. Он впитывал в себя черты и события жизни Мурата. И хотя он видел документы, воспоминания очевидцев, все в биографии человека, которая должна стать и его биографией, было так невероятно, что губы актера непроизвольно шептали:
— Не может быть… Не может быть…
— Именно этого и я боюсь, — неверия в факты, — стал рассуждать вслух Савелий Сергеевич. — И другие могут так заявить: не верю, не может быть… Вот я и думаю, не вывалить ли мне для пущей убедительности весь этот огромный архив перед, зрителем? Эти документы смогут без труда доказать скептикам правдивость жизнеописания Мурата. Но выдержат ли специфика, законы экрана такого грубого вмешательства? Не станут ли эти документы выпирать, хороня под собой героев, живую ткань фильма? Эти бумажки говорят только о фактах, оставляя душевные движения людей за бортом. А фильм не может жить только фактами. Ему подавай внутренние рычаги, воздействующие на поступки героев. Не станет ли сухой, корявый, суровый приказ да объемное воспоминание горбатить все произведение? Еще никогда, даже самому лучшему портному не удавалось сшить такой костюм, что скрыл бы горб заказчика.
— Это уж точно, — не отрываясь от бумаг, произнес Вадим… — Нет, я не стану втаскивать за уши на экран архивную желтизну бумаг, — продолжал убеждать самого себя Конов. — А тех зрителей, что не поверят мне на слово, отошлю к архивам и музеям, где они получат толстые пыльные папки с листами, загроможденными подписями да озерками черных печатей… Обидно, обидно, обидно… — Что обидно? — поднял голову Сабуров.
— Обидно, что у кино свои законы, нежели у жизни, — стал горячиться режиссер. — Почему я сомневаюсь, что прожитая в действительности, интереснейшая жизнь на экране может показаться неправдоподобной? И это может случиться, как не раз бывало, когда пытались досконально перенести на это проклятое белое полотно факты жизни, — и только факты, без нашей с тобой фантазии, товарищ актер! Я знаю десятки таких примеров. Но я верю в себя, в тебя, в кино! Верю! Мы обязаны так показать этого настоящего человека, чтоб он стал близок всем зрителям. И даже критикам! Я верю в тебя, старик!
— Спасибо, — серьезно сказал Вадим, — и я верю в себя. Я чувствую, как это надо делать…
— Я знал, что от такого материала Сабуров не откажется, — растроганно заявил Конов и доверительно сообщил ему: — Еще одно меня смущает — начало. Сценаристу не удалось найти эпизод, который сразу же давал бы заявку на весь фильм. С чего начать? С какого события? Как кратко поведать о том периоде жизни Мурата, который стал логическим завершением долгого поиска горцем справедливости? Описывать день за днем, месяц за месяцем, год за годом события, потрясавшие мир, страну, Кавказ и… нашего героя? Такое исследование выльется в многосерийную эпопею. Что же делать? Какие эпизоды выбрать из этого огромного хаотического архивного клада? — он побегал по номеру и остановился перед актером. — Послушай, Вадим, а что если начать фильм с конца? С того времени, когда Мурат стал наркомом и принимал посетителей. просящих о пенсии? — Парадно, — возразил Вадим.
