Вера Щербакова - Девушки
Минуту спустя, весело напевая, Тамара поднялась к себе в общежитие на второй этаж. Девушек дома еще не было. Наскоро переодевшись, что было не в её правилах (она любила посидеть перед зеркалом), Тамара снова вышла на улицу и направилась к телефону-автомату. Знакомый вкрадчивый и особенно красивый по телефону голос Белочкина тут же ответил:
— Вас слушают!
— Это я, Лева, — сказала она с удовольствием произнося его имя. — Ты уже дома, Лёва, да? Я соскучилась и хочу тебя видеть!
— Завтра, сейчас не могу? — сухо отказался Белочкин.
— Нет, сегодня или никогда, ты меня знаешь! — требовательно повторила Тамара, все еще не веря, что такой хороший день мог закончиться плохо.
— Хорошо. Через час на Пушкинской, — быстро, как все слабохарактерные люди, уступил Лева, польщенный такой настойчивостью со стороны девушки.
— Ну, если ты очень просишь, я приеду к тебе, — снисходительно отвечала Тамара, вешая трубку.
Она чувствовала себя вполне отомщенной, а главное— на высоте в глазах того, кто стоял у автомата. Но, раскрыв дверь, Тамара чуть не вскрикнула: от будки по всю мочь почему-то убегал человек, похожий на Колю Субботина.
«Неужели он? И все слышал… — с досадой подумала она, не зная, что же предпринять. — Ай, да ну его, пусть ревнует. Крепче любить будет», — успокаивала она себя, торопливо направляясь к трамваю. Но тревожные мысли росли и росли. Давно ли она давала себе слово быть особенно осторожной и скрытной во всем, да и к чему наживать лишних недругов, когда собрание показало, что их у неё и так достаточно.
«Догнать бы и успокоить его», — раскаивалась Тамара, уже сидя в трамвае, придумывая разные положения, в которых Субботин может навредить ей. Выходило, таких положений нет, это сугубо личное, да и Коля, «святой колпак», едва ли станет пытаться мстить ей.
…Коля стоял напротив дома, где жила Тамара, прислонясь к толстому стволу дерева, оставаясь невидимым для прохожих, и следил за девичьей тенью в знакомом окне. Но вот свет погас и Тамара вышла. Боясь быть назойливым, он шел за нею следом второй раз за этот вечер, сам не отдавая себе отчета, зачем он это делает.
Тамара зашла в автомат. Коля стал ждать её первого слова с таким волнением, что сам удивился, почему. Разве теперь не все ясно в их отношениях? Когда Тамара назвала имя Белочкина и начала просить о встрече с ним, Коля желал одного: уйти и не слышать ничего. Но он усилием воли принудил себя выстоять до конца. Он мстил себе за малодушие: ведь видел же и знал, да и товарищи говорили, что не друг она ему и совсем не любит… «Так посмеяться надо мной!.. И за что?»— спрашивал себя Коля и все шел и шел не останавливаясь, лишь бы как можно дальше уйти от того места, где он поцеловал её и она, в знак согласия на его слова любви, пожала ему руку.
«И все ложь и ложь!.. — мученически думал Субботин, ужасаясь, что мог жить опутанный этой ложью и даже верить, что Тамара, пусть медленно, но переменится, станет лучше. Он видел и раньше, что Тамара лжива и не однажды убеждался в этом. Но одно дело назначить свидание и не прийти и другое — так бесстыдно солгать ему сегодня… Этого он не мог постичь, не мог понять.
Коля шел в пальто нараспашку, не ощущая холода. От ледяного обжигающего ветра у него горело лицо и закоченели руки. Не заметив, как оставил позади поселок, он вышел по открытому полю к Москве-реке.
— Значит, все кончено, бесповоротно кончено… Ни слова примирения. Клянусь! — проговорил Коля вслух, и уязвленная душа его («На кого променяла меня?! На этого пустого франта!») стала понемногу успокаиваться.
Домой он вернулся в двенадцатом часу ночи и, стараясь не показать своей взволнованности под пытливым взором матери, сел с сестрой ужинать. Характерное покашливание отца доносилось из родительской спальни; отец занимался по вечерам, учась заочно в институте. Пелагея Михайловна ходила на цыпочках, говорила негромко, тарелки ставила двумя руками, чтобы не загреметь случайно, косилась на закрытую дверь. Муж не любил, когда ему мешали.
Коля жевал с отвращением, временами забываясь, над тарелкой сидел сгорбись, устремив в одну точку неподвижный взгляд.
— Коленька, здоров ли ты? — спросила Пелагея Михайловна, переглянувшись с дочерью.
Фрося мимикой и жестами показывала матери, что нужно ему поставить градусник.
— Я устал и хочу спать, — сказал Николай, вылезая, не доужинав, из-за стола, чтобы постелить себе постель.
Но мать, опережая его, принялась стелить сама.
«Вот всегда она такая! Ну чего всполошилась?» — недовольно подумал Коля, расшнуровывая штиблеты. Теперь лучше всего в его положении, он знал, предоставить себя опеке матери, иначе она все равно не успокоится.
Мать накрыла его одеялом и украдкой перекрестила. Коля поймал её руку; он хотел сказать ей, зачем она это делает, но, взглянув в расстроенное лицо матери, молча погладил ей ладонь.
Фрося, погасив верхний свет, села читать к настольной лампе. Коротенькие толстые косички её, заплетаемые по утрам матерью, смешно торчали на склоненной над книгой голове. Она, вероятно, читала очень интересную книгу, читала шепотом по школьной привычке, и Коля видел, как шевелились её губы.
«Кнопка, а на завод просится работать», — подумал он, стараясь не вспоминать о том, что час назад случилось с ним. Но стоило ему закрыть глаза, как вновь возникала Тамара с улыбающимся, ждущим поцелуя лицом, и Коля на всякий случай прижимал к подушке рот, чтобы не выдать свою боль криком. Он бродил по поселку до изнеможения, иззябнув весь, и думал, что, переступив порог дома сразу оставит за ним все ненужные ему, мучительные воспоминания о Тамаре. Но они пришли и, как враги, стояли у изголовья выжидая случая, чтобы наброситься на него.
Час спустя Пелагея Михайловна, услышав шелест убираемых мужем в портфель учебников, вошла к нему.
— Отец, Алексей Иванович, Коленька-то уж не заболел ли у нас. посмотри: стонет все, ворочается!
Ее полное доброе лицо выражало крайнюю озабоченность.
Алексей Иванович Субботин, невысокий коренастый мужчина со смугло-бурым цветом лица, что особенно подчеркивала седина волос, зная за женой слабость к преувеличениям там, где касалось здоровья детей, с недоверием посмотрел на неё своими живыми, умными, серыми глазами, продолжал укладывать книги. Ему, занятому человеку, не нравилось, что сын и дочь росли под присмотром матери, которая их баловала. Он рос не так в многодетной семье кузнеца: оно и понятно — не те времена. Но как бы эта «тепличная» атмосфера не испортила детей! И Алексей Иванович как мог старался вносить в воспитание сына «мужской элемент»: поощрял занятия спортом, по воскресным дням с малых лег брал мальчика с собой на охоту. Дочь же Фрося, к удивлению и радости отца, не нуждалась в таких мерах. Выносливая, сильная, она никогда не болела и характер имела самый независимый.
— Ну что там с ним? Наверно, немного простудился, — сказал он жене, проходя за нею в соседнюю комнату, которая служила детям спальней и столовой одновременно.
Коля, находясь в том мучительном состоянии раздвоенности, когда усталому телу так необходим сон, а мозг все бодрствует, воскрешая в тягучей последовательности одну картину за другой, услышав шаги и разговор родителей, притворился спящим.
Легкая теплая рука матери осторожно легла ему на лоб. Ее сменила другая, тяжелая шершавая рука отца, мастерового человека.
— Никакого жару, зря всполошилась. Ты бы побольше заботилась, мать, не о теле, а о его душе… — проговорил отец, отходя от постели, как будто догадываясь о переживаниях сына.
Глава 5
Когда кончилось собрание, Варя Жданова видела, как Шаров подошел к Никите Степановичу и о чем-то стал говорить с ним. Варя стояла поодаль и ничего не могла слышать из этого разговора, но по тому, как у неё вдруг жаркими толчками забилось сердце, она поняла, что говорят о ней. Лукьянов оглянулся и, встретившись глазами с девушкой, позвал её.
— Иди, иди, — значительно сказал Борис, подталкивая Варю в спину. — Вот тебе моя рука на счастье, а я на занятия спешу.
— Ты любишь завод, знаешь его? — спросил Никита Степанович Варю в цехе.
— Люблю, Никита Степанович. Только мне сейчас в цехе радости мало, — ответила Варя, ожидая, что парторг спросит её: почему мало? Но Никита Степанович согласно кивнул ей — Знаю, Борис рассказывал.
Они шли к станкам, где работала теперь Варя. Никита Степанович — он был инженер-механик цеха — отдал какое-то распоряжение мастеру. Варя за шумом не расслышала его слов. Она все еще мысленно находилась на собрании. У неё впервые было такое ощущение, словно она осязаемо почувствовала мудрую силу коллектива: вот как о Тамаре много и правильно говорили!.. Все заметили, ничто не прошло мимо. И Варя невольно задумывалась о себе: а как жила она, что сказали бы о ней на таком собрании? «И Никита Степанович, зачем он позвал меня?»
