Аркадий Львов - Двор. Книга 3
— Малая…
— Подожди, не перебивай, — повторила Клава Ивановна. — Пушкарь, как я думаю, ему не откажет. Получается, последнее слово за Малой: как скажет Малая, так и будет. Так вот, я тебя спрашиваю: что же должна сказать Малая, которая не подслушивала из-за стены, как Федя Пушкарь, а сидела в комнате у твоего сына Зиновия и заклинала тебя, чтобы ты закрыл свой грязный рот? Ты помнишь, что ты кричал, или тебе напомнить?
Чеперуха сказал, он успел уже выпить на радостях за доктора Ланду, а когда мадам Малая пришла, он выпил еще стопку, и у него все вылетело из головы.
— Так вот, биндюжник, — Клава Ивановна подняла руку, но тут же опустила, видно, не было сил держать, — я повторю тебе, как ты орал на весь двор, так что слышно было не только в нашем Авчинниковском переулке, а слышно было на Троицкой и Бебеля, что партия руководит, а расстреливать — это работа НКВД, и для этого партия их поставила! В твоей голове все перекрутилось так, как будто самое главное то, что случилось с Малой, которую повезли в больницу, а могли повезти на цвинтар.
— Малая, — Иона стал мять в руках картуз, слышно было, как хряснул козырек, — пусть меня выкрутит, как этот картуз, если повторится еще раз! Честное благородное слово…
— О, — перебила Клава Ивановна, — я слышу голос Фимы Граника, он тоже всегда давал честное благородное слово, когда попадал в нужник, а выхода не было.
— Малая, — повторял свое Иона, — даю тебе честное благородное слово, собственными руками повесь Чеперухе на язык замок, а ключ забрось в море, чтобы никто не мог найти.
— Нет, — решительно отрезала мадам Малая, — ты опять хочешь переложить на кого-то свою ответственность, а я хочу, чтобы ты сам повесил замок себе на язык, и не надо забрасывать ключи в море, а пусть всегда будут на виду, чтобы весь двор, все жильцы и соседи видели своими глазами: Чеперуха обещал — Чеперуха сделал! А сейчас позови няню и скажи, что я могу, пока ты здесь, перейти в палату. Я пойду своими ногами, а ты будешь, на всякий случай, идти рядом и страховать.
Чеперуха покачал головой:
— Малая, а вдруг тебе опять сделается плохо? Если у человека один раз было плохо с головой, где гарантия, что не повторится опять?
— Ладно, — Клава Ивановна приподнялась, немного кружилась голова, — я вижу, Иона, из тебя получился бы неплохой доктор. Приведи няню, ты возьмешь меня на руки, а она принесет вещи. Не стой как заколдованный. Делай, как я сказала.
Пришла няня, собрала вещи, Иона взял на руки Клаву Ивановну, удивился, какая легкая на вес, как будто школьница, не хватает только формы и пионерского галстука, и так втроем пошли через весь коридор в палату. Больные смотрели вдогонку, говорили про Иону, какой заботливый муж и настоящий друг, теперь такого днем с огнем не найдешь.
— Слышишь, — сказала мадам Малая Ионе, — что про тебя думают люди. Как легко бывает ошибиться, когда видишь человека только с хорошей стороны.
Койка, которая досталась мадам Малой, оказалась очень удачная, у самого окна, которое выходило на Троицкую улицу. Клава Ивановна попросила няню, чтобы принесла еще одну подушку, голова будет лежать выше и можно будет все время через окно видеть улицу. Няня ответила, что, во-первых, сегодня уже поздно, а во-вторых, на подушки в больнице дефицит.
— Малая, — встрял в разговор Иона, — дай только команду, и Чеперуха принесет дюжину подушек, чтобы с того света позавидовала сама царица Катерина.
Няня весело засмеялась, как будто очень смешно, а мадам Малая подождала, пока та закончит смеяться, и сказала:
— Что сегодня уже поздно, это просто отговорки. А что на подушки в больнице дефицит, это фальшивые отговорки и поклеп. Пришлите ко мне утром сестру-хозяйку, я сама поговорю с ней.
Няня пожала плечами и объяснила, что на самом деле есть свободная подушка, которая была под покойницей, и если больная согласна, она сейчас принесет, только чистых наволочек больше нет, надо ждать до завтра, а пока подушку можно положить под простыню или, если больной больше нравится, под матрац, где голова.
Мадам Малая велела няне, пусть принесет подушку, какая есть. Подушка сильно слежалась, Иона стал взбивать с такой силой, что, казалось, весь пух вылетит, задвинул под матрац, все равно было низко, пришлось сложить валиком, теперь получилось очень удачно: достаточно было повернуть голову, и Клава Ивановна могла видеть в окно весь тротуар напротив и даже хороший кусок мостовой.
— Ну, Малая, — Иона развел руками, — с местом тебе так повезло, что лучше даже мечтать нельзя.
— Ципун тебе на язык! — сказала Клава Ивановна. Старый Чеперуха схватился за голову, только сейчас сообразил, какую допустил оплошность, как будто чужое несчастье может быть для кого-то удачей, но тут же получил неожиданную поддержку от женщины, которая лежала по соседству с мадам Малой:
— Человек хотел сказать приятное и не обязан держать в уме, что где-то рядом несчастье. Жизнь так устроена, что всегда где-то рядом, если все время оглядываться, найдется какое-нибудь несчастье.
— Иди, Чеперуха, — сказала Клава Ивановна, — тебе должно быть неинтересно слушать эту философию на постном масле. Бирюку и всем остальным передай, чтобы завтра к Малой не приходили. Я буду требовать, чтобы меня выписали домой.
Иона сделал все, как просила мадам Малая, но майор Бирюк пришел на другой день, принес в кульке мандаринки и объяснил, что хотел посмотреть, как устроилась больная, а заодно, если состояние позволит, обсудить кой-какие вопросы.
По внешнему виду и цвету лица у мадам Малой, улыбнулся Бирюк, противопоказаний для серьезного разговора он не видит.
— Я знаю, зачем ты пришел, — перебила Клава Ивановна. — Ты сел в калошу с Чеперухой, когда он вслух заступался за доктора Ланду, а теперь хочешь взять реванш и рассчитываешь получить Малую в свидетели насчет тарарама, который случился у нас во дворе вчера. Так вот, Бирюк, это я первая набросилась на Иону, а не он на меня. Я сама принесла ему шкалик, чтобы вместе выпить за нашего доктора Ланду, который не сегодня завтра вернется домой.
— А как насчет наших чекистов, у которых всегда была такая работа — расстреливать людей? Ты, Малая, запамятовала эти талмуды местечкового Пини-балагулы.
— Бирюк, ты слышишь свои слова! — Мадам Малая тряхнула кулаком. — Иона Чеперуха — одессит от своего прадеда, а не местечковый балагула! Намеки твои мы понимаем без переводчика.
— Я тебе, Малая, — засмеялся Бирюк, — надо будет, своего переводчика дам. Мотя Фабрикант. Матвей Ананьевич. Мужик, каких среди москалей и хохлов три года ищи — не сыщешь. А сейчас прими привет от Феди Пушкаря. Я в прятки с тобой не играю.
— И я, Андрей Петрович, с тобой в жмурки не играю. Ты пришел к Малой в больницу, чтобы поставить в известность, какого сексота имеешь в лице Феди Пушкаря. На это я тебе отвечу, майор Бирюк: Пушкарь — чужой человек в нашем дворе. И если ты хочешь тоже быть чужим, тогда слушай и передавай, где надо, все слова, все разговоры соседей, какие дошли до тебя от Феди Пушкаря.
— Малая, — Андрей Петрович взял больную за руку, погладил, — я тебе верю, как самому себе.
Клава Ивановна хотела убрать руку, но после этих слов невольно задержала, майор погладил вторично и сказал:
— Выздоровеешь, можно будет собраться дома втроем. Клава Ивановна убрала руку, зажмурила, как будто от внезапной боли, глаза.
Андрей Петрович усмехнулся:
— Если захочешь. А не захочешь — так и не будем собираться втроем. А забывать, мать, не забывай: Дегтярь умел слушать своих соседей.
— Андрей Петрович, покойный Дегтярь говорил мне, что ты собираешься оставить военную службу и перейти на гражданскую. В связи с этим, предвидел Дегтярь, могут иметь место перемены в атмосфере, которая многие годы складывалась в нашем дворе. Я хотела бы знать, как ты относишься к этим словам сегодня, когда Дегтяря уже нет с нами, а семья майора Бирюка занимает видное место среди жильцов и соседей.
— Ну, — весело засмеялся Андрей Петрович, — тебя, Малая, не поменяю ни на кого!
А насчет перемен, какие могут быть во дворе, Бирюк сказал, не Малой у него спрашивать, а ему у Малой. Перед уходом гость поставил в известность, что уезжает в Германию, сделал кулаком рот фронт и попрощался: «Ауф видерзеен!»
В первых числах июля майор Бирюк вернулся из Берлина в Одессу. Первым делом как демобилизованный офицер встал на учет в военкомате. Полковник, военком Сталинского района, задержал у себя в кабинете, захлопнул дверь, спустил собачку английского замка, чтоб никаких, засмеялся, случайностей, а то лезут целый день, иной раз приходится дежурному, на которого все шишки валятся, идти на подмогу.
— Учитывая, что времени в обрез, — сказал полковник, — ты в двух словах, майор, обрисуй, как там в мае—июне Лаврентий Павлович давал уроки немецким товарищам. Тут до нас, — военком повел пальцами в воздухе, — доходит всякое. Говорят, Ульбрихту втык сделал, чтоб не спешили с колхозами. И нормы рабочим на заводе чтоб не повышали. А геноссе, из партийного руководства, на словах приняли, а на деле продолжали свое. И получилась заварушка в Берлине. На улицах наши ребята в танках расчехлили орудия. Слух был, что стреляли. Ты видел: стреляли?
