Анатолий Иванов - Вечный зов. Том II
— Вам тяжело, товарищ лейтенант, — проговорил Кружилин. — Давайте, я отдохнул.
— Ничего… А ты молодец, не бросил командира.
— Мы ж земляки с ним.
— А-а…
Этот короткий разговор несколько притушил гнетущее чувство у Василия, принёс какое-то облегчение, если оно могло прийти в этих обстоятельствах. Он огляделся, опять увидел топающих, несколько усталых теперь конвоиров. Их было человек шесть, почти вдвое меньше, чем пленных. «Ведь случай! Все в разные стороны, а там… Конечно, кто-то погибнет, а остальные…»
Потом Василий решил, что мысли его глупые. Эти шестеро, сытые, сильные, вооружённые, легко перестреляют их всех. Нет, это не случай. Кроме того, капитан Назаров… Не бросишь же его, это будет чудовищно, это убийство. Значит, случай должен быть другим. И он обязательно будет, не может не быть…
Об этом же Кружилин думал, когда их в какой-то деревушке посадили в глухой фургон, пахнущий почему-то псиной, и повезли по кочковатой дороге. Назаров, пришедший наконец в себя, тяжко стонал, когда машину подбрасывало. Василий сел на ребристый пол, положил голову капитана к себе на колени.
— Где мы? Что с нами? — спросил Назаров.
— Везут нас куда-то, — ответил Кружилин.
— Кто везёт?
— Немцы…
— Ага, — будто удовлетворённо проговорил капитан. — Значит, их ещё не отбросили за пограничную полосу? Какое же сегодня число?
— Число? — Василий напряг память, пытаясь подсчитать, сколько прошло дней с того момента, как на их казарму посыпались неожиданно снаряды. Это было ночью двадцать второго, потом всё утро шёл бой. А затем…
А затем в памяти всё мешалось — шоссе, потоки беженцев, бой на берегу реки Сан, ночь, бесчувственный капитан Назаров, ещё кошмарная ночь, уже в плену…
— Товарищи, какое сегодня число? — спросил Василий.
— Двадцать четвёртое июня, — сказал кто-то из глубины фургона.
— И немцев ещё не выгнали?! — со стоном прокричал Назаров.
— Успокойтесь, товарищ капитан, — попросил Василий. — Не выгнали пока, так выгонят.
— Обязательно… И — скоро, — прошептал капитан. — Скоро, товарищи… А со мной, Кружилин, ты зря мучаешься. И меня мучаешь. Воды, конечно, нет?
— Как вы можете так говорить, товарищ капитан?! — зло ответил Василий. — А воды нет.
Пересыльный лагерь близ Жешува был образован наскоро и, видимо, всего несколько дней назад на территории каких-то складских помещений. Их привезли туда уже ночью, загнали в душный каменный подвал, из бетонных стен которого торчали ржавые крючья, вдоль одной из стен тянулись промасленные деревянные полки. Но подвал был «с удобствами» — на потолке горела тусклая электрическая лампочка, а в углу стояла ржавая раковина, и из медного, прозеленевшего водопроводного крана тоненькой струйкой текла вода.
Подвал был тесно набит людьми. Когда Кружилин вошёл туда с Назаровым на плечах, положить его было некуда, места на полу не оказалось. Василий повернулся вправо, влево. Никто из находившихся в подвале даже не обратил внимания на вновь прибывших, никто не пошевелился, чтобы уступить на полу место для Назарова. Тогда Кружилин без жалости пнул лежащего ближе всего к нему человека:
— Т-ты… Встань! Не видишь?
Человек пошевелился, приподнялся, протёр сонные глаза. И спросил удивлённо:
— Ты чего… пинаешься?
— А я вот ему сейчас пну, товарищ майор! — донеслось из дальнего угла, и там угрожающе поднялся верзила в обгорелой гимнастёрке.
— Успокойтесь, Кузнецов, — сказал тот, кого пнул Василий и кого назвали майором. — Нехорошо пинаться… даже и теперь, когда мы все… в таком положении. Что же это будет, если мы все начнём пинаться.
— Простите, товарищ майор…
— Ну, кладите сюда капитана. Что с ним?
— Где-то вода, вода течёт… — простонал Назаров.
Василий, положив капитана, пошёл к раковине, шагая через спящих. Раковина была полной, слив был замазан чем-то, кажется — куском глины.
— Кружку… дайте кружку.
— А хрустальный бокал не подойдёт для вас? — усмехнулся длинный человек по фамилии Кузнецов с двумя кубиками на левой петлице. Правая была наполовину сожжена. — Вот пилотка.
Он протянул грязную пилотку. Василий зачерпнул ею из раковины. Очень вдруг ему самому захотелось сделать хоть один глоток, по горлу прошла судорога. Но, заметив насмешливый взгляд человека с обгорелой петлицей, Кружилин пошёл к капитану.
Потом человек, которого пнул Василий, оказавшийся майором медицинской службы, осмотрел ноги, плечо и грудь Назарова. Осматривал он, почему-то брезгливо поджав тонкие губы. И попросил воды.
Кружилин тотчас принёс ещё полную пилотку. Майор мокрой тряпочкой — кажется, своим носовым платком — обтёр Назарову раны, немного отмочил засохшие коросты. Помогал ему тот самый долговязый Кузнецов. Майор что-то сказал ему, тот помедлил, враждебно поглядел на Василия и откуда-то извлёк небольшой, толстого стекла, пузырёк с йодом.
Майор, крепко сжав тонкие губы, сильными пальцами безжалостно сорвал вдруг с раны на груди Назарова коросту. Капитан дёрнулся от боли, вскрикнул. Крик перешёл в стон, и тут же Назаров весь обмяк, вытянулся, бездыханный, на полу — не то потерял сознание, не то умер. Не обращая на это никакого внимания, майор коротко бросил, будто у себя в операционной:
— Бинт.
Василий поглядел на Кузнецова, но тот лишь усмехнулся. Тогда Кружилин сбросил грязную гимнастёрку, снял нательную рубаху, вонючую и мокрую ещё от пота, тоже грязную до черноты, и начал рвать её на полосы.
Снарядный осколок ударил в грудь Назарова чуть ниже правого соска и вскользь, вырвав порядочный кусок мяса. Края рваной, безобразной раны были воспалены, накопившийся под коростой гной майор вычерпывал и выковыривал из раны концом носового платка, смоченным в йоде. Затем плеснул в рану прямо из пузырька, взял лоскут из рубахи Василия, осмотрел его со всех сторон, со вздохом отложил в сторону и начал расстёгивать свою гимнастёрку.
Тело у майора было нежно-белым, чистеньким, как у девушки. Но когда он рвал на полосы свою относительно свежую нательную рубаху, когда перематывал грудь, а потом ноги бесчувственного Назарова, тоже предварительно обмазав раны йодом, под белой его кожей прокатывались тугие мускулы, и Василий подумал, что, случись с ним бороться, он, Василий, не обижавшийся на силёнку, наверное, не выдюжил бы.
Закончив перевязку, майор несколько минут сидел так, голотелый, глядел на бесчувственного Назарова. Глаза майора, кроме тоски, ничего не выражали. Но когда на лбу у капитана начали проступать бисеринки пота, майор вздохнул облегчённо и стал натягивать гимнастёрку.
— Через неделю ходить будет, с палкой, — проговорил он, тщательно застёгивая все пуговицы на гимнастёрке. — Раны на ногах и плече, к счастью, пустяковые — чуть мякоть задета. Да и на груди… Крови он только потерял много. Счастливо ваш командир отделался, товарищ боец.
— Всё равно его в госпиталь надо… как только наши отобьют нас.
Майор повернулся медленно к Василию, тонкие губы его с болью изогнулись.
— Ну да, — кивнул он седеющей головой.
Майор сидел на цементном полу, подтянув ноги почти к подбородку, устало свесив с колен руки с широкими ладонями и длинными пальцами.
— Только я… если бы не товарищ капитан, не стал бы ждать, пока наши отобьют, — снова проговорил Василий. — При первой же возможности убежал бы… вырвался.
Майор не шевельнулся даже, будто не слышал, а лейтенант Кузнецов, сидевший сбоку, повернул к Василию голову, строго и неодобрительно посмотрел на него. И через несколько секунд голосом насмешливым и недоверчивым проговорил:
— Лихой ты… Как звать?
— Кружилин Василий.
— А я Герка. Герка Кузнецов.
Водяная струйка всё текла в раковину, тоненько позванивая. Время от времени мигала почему-то пыльная электрическая лампочка, грозя потухнуть совсем. Когда она мигала, на мгновение наступала темнота, и Василию каждый раз казалось, что, когда лампочка снова вспыхнет, откроется совсем другая картина — просторная и светлая красноармейская казарма там, под Перемышлем, длинные ряды двухъярусных железных коек, на которых спит вповалку рота капитана Назарова, а он, Василий, дневалит. Но лампочка, вспыхивая, освещала холодно-мертвенным светом всё тот же сырой каменный мешок, на бетонном полу сидели и лежали беспорядочно командиры Красной Армии — лейтенанты, капитаны, майоры, — а у дальней стенки лежал какой-то грузный человек с тремя шпалами на петлицах — подполковник. Он лежал на спине, всё время глядя в потолок не мигая. И было непонятно, жив он или мёртв.
Рядовой здесь был только один — Василий Кружилин.
Всю ночь люди в грязных, разорванных, обгоревших и окровавленных гимнастёрках стонали, хрипели, ворочались. Василий, смертельно уставший, хотел спать, но сидя уснуть никак не мог. И только когда на потолке засинела отдушина, заделанная толстой решёткой, он обхватил руками колени и, опустив на них голову, впал в небытие.
