Феоктист Березовский - Бабьи тропы
Парень обернулся к иконам, размашисто перекрестился три раза и сел на скамейку к столу.
Голорукая и черноволосая хозяйка с повойником на голове проворно метала на стол посуду и снедь. Неприметно для мужа и для свекрови скользила робкими иссиня-черными глазами по статной фигуре молодого поселенца и по его беловолосой голове, похожей на мелкую овчинку курчавого барашка.
Глава 3
Ранняя весна подгоняла мужиков на поля с телегами, с сохами, с боронами. Торопился и Филат Косогов.
С приходом работника-поселенца перед Филатом широкие просторы открылись. Поселенец оказался шустрым парнем, хорошо знающим крестьянское дело. В работе не отставал от хозяев. Обрядился в серый хозяйский армяк. На курчавую голову старый Филатов картуз надел. На ноги бродни натянул. От настоящего сибиряка не отличишь. Вместе с Филатом поселенец сохи и бороны чинил, сбруи правил, семена готовил. Молодой хозяйке, Настасье Петровне, по дому помогал: воду с речки возил, за скотом ходил, и старухе старался угодить — кур щупал, яйца из-под амбара собирал и разные истории про свою сторону рассказывал. И все это делал с шуточками да с прибауточками.
Встанет раньше всех и весь день без устали в работе крутится. Скот на речку гонит — обязательно песни поет. Да так поет, что все девки деревенские на пряслах виснут.
Иной раз глядит, глядит старуха, как курчавый, разрумянившийся и веселый парень из избы во двор, а со двора к притонам и обратно мечется да потом обливается, и скажет:
— Посидел бы. Степан… Отдохнул бы. Смотри: мокрый ты весь…
— Ничего, ничего, бабуня, — крикнет на ходу Степан. — Делов много… Ужо отдохну…
Старуха ему во след:
— Да ведь не переделаешь все дела в один день…
— Переделаю! — не оборачиваясь крикнет Степан. — Стриженая девка косы не успеет заплести, как у меня все дела будут переделаны!
И запоет:
Ах, вы сени, мои сени.
Сени новые мои.
Сени новые кленовые.
Решетчатые…
Воду или дрова в избу начнет таскать Степан — на хозяйку весело покрикивает:
— Сторонись. Петровна… Затопчу!.. Либо по нечаянности обниму.
Петровна тоже смеется.
— Он те, Филат-то, обнимет!
— Что ты! Ради истинного Христа не сказывай! Изломает он меня… убьет!..
— Маменьке скажу, — погрозится молодуха.
Тряхнет белыми кудрями парень, зубы оскалит:
— Бабушке сказать можно. Хоть сердитая, а не выдаст! Сама, поди, обнималась, когда помоложе была.
Покраснеет Петровна, плюнет и уйдет куда-нибудь.
А Степан опять уже на дворе со старухой балагурит:
— Что делать с курами, бабушка?
Покосится сурово старуха. Спросит:
— А что?
— Щупаю… на гнезда сажаю… проверяю, а они в пригоне да под амбаром несутся.
— Пусть несутся, — говорит старуха, не глядя на работника. — Привычка такая у них… После везде соберем яйца-то.
— Непорядок ведь это, бабушка! Разбаловались они! Постегала бы ты их, либо петуху на недельку воспретила топтать их. Пусть бы недельку без мужика пожили, как я без бабы живу… узнали бы кузькину мать!
Плюнет старуха:
— Тьфу ты, варнак!
И уйдет прочь.
А молодой поселенец снова около молодухи. Голубыми зенками по голым ее плечам бегает, балагурит:
— Какая ты, Петровна, сдобная. Ей-богу!
Иной раз и Петровна сердито обрывала парня:
— Отвяжись, Степан! Совести у тебя нет!
А сама чувствовала, как трепетал голубь в ее груди. Пылало лицо. Горели голые плечи.
Проворно летала из избы через двор на улицу и к соседке Катерине.
Сухая, смуглая, черноглазая и остроносая Катерина спрашивала:
— Ты что, девка, как кумач?
У Петровны язык заплетался:
— Степка… холера… все пристает с похвальбой своей…
— Ну так что ж? Парень — картинка! — говорила Катерина, заливаясь смехом. — Голова-то у него, как у белого барашка — кольцо в кольцо! И лицо, как у красной девки…
— А бог-то… грех-то?! — испуганно говорила Петровна.
— На то и бог, чтобы грехи прощать, — смеялась Катерина. — Эх, ты, разварная! Ужо засохнешь со своим Филатом… как рассада без поливки…
— Перестань хоть ты-то, — упрашивала Петровна Катерину, отводя глаза. — Мочи моей нет! Ведь я венцом крыта…
По-прежнему заливаясь смехом, Катерина только махала рукой.
— Дура!.. Дурой и останешься!.. Ужо зачахнешь…
Глава 4
По субботам семья Филата в бане парилась: Филат — с женой, а поселенец — со старухой.
Степан и тут без шуток не обходился.
Бегает глазами по желтому, морщинистому скелету старухи и вздыхает:
— Ох-ох-хо… худо, бабушка…
Старуха хлюпается руками в лохани, седые и реденькие волосы полощет и ворчит:
— Чего опять надумал?
— Да как же… обидно! Сама рассуди: кому нельма, а кому — чебак вяленый…
Сдвинет старуха седые брови:
— Какой чебак? Что ты мелешь?
Степан моет свои курчавые волосы, белые зубы скалит:
— У дяди Филата, говорю, баба-то — как нельма! А я вот, с тобой парюсь и моюсь, вроде как с чебаком вяленым!
— Тьфу, варнак, насмешник!.. Это ты меня чебаком вяленым прозываешь?
— Ну, конечно, тебя.
— Ах, ты варнак, варнак! Ужо накажет тебя господь! И пошто ты такой просмешник уродился, варначьи твои глаза?!
— Ничего не поделаешь, бабушка, — отвечал Степан, едва удерживаясь от хохота. — Смешинка часто попадает мне на язык — потому я и такой смешливый.
Начнет одеваться старуха. Хмурит седые брови, а в подслеповатых глазах ласка светится. Придет в избу, сядет за стол чай пить и воркует:
— Хорошего работника добыл ты, Филат. Парень-то — огонь!
Филат разглаживает рыжую куделю на малиновом послебанном лице, с шипением потягивает из блюдца чай и гудит:
— Не говори, маменька, — гору своротит!..
— Надо бы, сынок, поболе присеять ноне… десятинки на две, на три.
— Думаю, маменька, да не знаю, справимся ли?
— А ты рассуди да развесь. Ночь-то не шибко дрыхни, обдумай.
— Думаю, маменька… Потерял и сон!
— Думай, шибче думай! Видишь, какой работник-то оказался. Ни с одной девкой на улице не остановится и не поговорит. В хороводы тоже не ходит. Даже со здешними поселенцами не встречается. Все время в работе — в будни и в праздники. Видишь?
— Вижу, маменька! Замечаю…
Старуха начнет швыркать из блюдца густой кирпичный чай, а Филат сидит, опершись длинными руками о лавку, в пол смотрит. И думает.
Земли удобные в уме перебирает; семена в закромах на десятины прикидывает. И бредит.
Перед глазами у него уже березовый лес колышется. Где-то далеко черные полосы по утрам паром курятся. И точно такой же мужик, как он, Филат, шагает по ним с лукошком.
Широкими золотистыми брызгами зерно по черной пахоте разбрасывает.
Глава 5
Больше посеял этой весной Филат. Пшеницы восемь десятин, овса две десятины, овощей десятины полторы. Да на пяти десятинах озимые зеленели уже. По здешним местам не велики были эти посевы. Но и не малые, не бедняцкие. По весне хлопот и работ было много. Но со всеми делами Филат управился вовремя.
После обильных и теплых дождей, утрами яркими и прелыми, уходил он далеко за лес, к широким, густо зеленеющим увалам; подолгу стоял там, приставив руку к глазам; напряженно смотрел сквозь сиреневую дымку на черные набухающие полосы свежей пахоты; прислушивался к тревожному стуку в своей груди: ждал новых и обильных родов земли.
В эти дни похож был Филат на бездетного мужика, следящего за беременностью жены своей и, со смешанным чувством тревоги и радости, ожидающего рождения первого ребенка, обязательно мальчика, наследника всего накопленного им за долгие годы тяжелого крестьянского труда.
Но цвели дни переливами солнечного света, пестротой зацветающих трав, звонким перекликом птиц. Всходили и щетинились хрупкой зеленью сначала озимые, а потом и яровые хлеба.
Смотрел Филат на дружные и обильные всходы и видел, что это уже не бред его, а явь матери-природы; видел, что будет он нынче с большим урожаем, который принесет ему обилие зерна, принесет и почет на деревне. Смотрел Филат на поднимающиеся и густеющие зеленя, чуял крепость и силу земли и понемногу тушил тревогу в груди, понемногу успокаивался. А после троицы и совсем перестал к увалам ходить.
Подошли покосы.
Вся семья Филата на луга выехала. Косили, гребли и метали недели три. Старуха пищу готовила. Иногда и грабли в руки брала. А дни стояли раскаленные, томительные. В работе мужикам приходилось рубахи выжимать.
