Николай Кузаков - Красная волчица
— Я знал, что вы не подведете. — Он аккуратно положил листок в карман гимнастерки и достал кисет.
Василий чуточку с завистью смотрел на него. Степан был всего лет на семь старше, а уже многое повидал, многое знал. Отец его ушел в четырнадцатом году на германскую войну, прислал весточку откуда-то с Украины и потерялся: то ли погиб, то ли в плен попал. Вскоре мать умерла. Степан надел котомку и пошел искать отца.
Проходили годы. О Степане уж забывать стали, а он в двадцать пятом году вернулся в буденовке, с орденом Красного Знамени на груди, с мандатом представителя Советской власти.
Степан закурил, спрятал кисет и повернулся к Наде.
— Надя, запевай.
И поплыла над притихшей тайгой печальная мелодия.
Ой-да ты, тайга моя густая,
Конца-края не видать.
Ой-да, ты, девчонка молодая,
Мне тебя уж больше не встречать.
Тетя Глаша, скрестив руки на груди, задумчиво смотрела в темноту ночи. Молча курил Захар Данилович. Не успел отзвенеть Надин голос, как Степан предложил:
— Ребята, давайте нашу, партизанскую, — и, не дожидаясь всех, запел:
Ясный день, непогодушка злая
Не шумит, притаилась у скал.
Там, под сопкою, в снежных сугробах
Молодой партизан умирал.
— Степан Сергеевич, а много погибло наших парней? — спросила Надя.
— Много. Умереть от пули или осколка не страшно, страшно было живым попасть к врагу. Со мной вот служил Саша Мельников, совсем мальчишка. В бою его, раненного, захватили семеновцы. На третий день увидели мы в степи всадника на коне. Бросились к нему. Наш Саша! Голый, привязан к седлу, на груди и спине звезды вырезаны, а вместо глаз — дыры, штыками выколоты.
Степан помолчал.
— Многие сложили головы, — голос его стал глуховатым. — Но мы их не забудем.
Расходились глубокой ночью. Только остался у костра Захар Данилович.
— Обожди-ка, Василий, — попросил он.
Василий остановился.
— Видишь, ветер переменился, дождь будет. С косьбой день-другой повременить придется. А харчи у нас на исходе. Недавно я к солонцам ходил, бык там живет. Не сбегать ли тебе в лес? Может, потрафит.
— Хорошо, — согласился Василий. — На рассвете выйду.
— Максима с собой возьми. У него кобель добрый, да и веселей вдвоем будет.
На столе тускло горит коптилка. В доме тишина. Под окнами шарится ветер. Трофим Пименович косится узкими глазами на огонек коптилки, почесывает короткими пальцами грудь. На душе у него смутно. Степан с Дмитрием что ни день новое придумывают, так и жди подвоха. «Хвори на вас, красных чертей, нет», — думает старик.
Напротив него, опустив голову, сидит Никифор, старший сын. Весь в мать уродился. Высокого роста. А ладони, что медвежьи лапы. Как-то в сердцах ударил коня, так тот на коленки упал. Бородища во всю грудь. «И что надо Митьке со Степкой? — думает Никифор. — Благо бы для себя старались. А то за этих тунгусов стрелять всех готовы».
Издалека глухо донесся гром. Никифор встрепенулся, прислушался.
— Должно, гроза будет, — проговорил Трофим Пименович.
— В самый раз, — ответил Никифор. — Травы лучше будут.
— Красненькие-то уже уехали на покос.
— Успеется.
— Генка твой что не показывается?
— Уплыл на озеро сети ставить. — Никифор разгладил пышную бороду, достал из кармана кисет и стал заворачивать самокрутку. — Партийцы-то к тебе приходили?
— Сам учитель жаловал, — усмехнулся Трофим Пименович. — Таким соловьем рассыпался. У самих штаны в заплатах, а туда же, в благодетели лезут. А на кой хрен мне сдались эти английские углекопы? С голоду подыхают? Против власти в другой раз восставать не будете. Я, слава богу, и без них век доживаю.
— Митька, говорят, десять рублей отвалил. Тоже банкир нашелся. Всего добра-то — прелая шинелька на плечах. Свалится — и пуп на голе будет.
— От меня они кукиш с маслом получат. Про экономию заговорили. Знать, туго большевичкам приходится.
— Генка мне вчера газету читал. Черчилль грозится порвать сношения с Советами. А у него во какая сила. Видишь, куда дело-то идет. Вот и забегали большевички.
— Нам бы здесь их прижать.
— Я о том и толкую. Надо, как прошлый год, упредить Степана с Митькой, собрать у тунгусишек пушнину. А фирма Крохалева найдет в Карске ей место. С пустым-то кошельком Советы долго не протянут. Завтра и снаряжайся на стойбище, потолкуй с охотниками. Кое за кем должок там есть. Напомни.
— Митька против нас что-то замышляет. Мужики толкуют, про спирт пронюхал. Тряхнуть нашу лавку думает.
— Вот сукин сын, — Трофим Пименович стукнул по колену маленьким кулачком. — Варнак. А кол осиновый не нюхал?
Трофим Пименович торопливо сунул трубку в рот и с таким остервенением стал бить кресалом по кремню, что искры посыпались во все стороны.
У него два сына: Никифор старший, Дмитрий младший. Оба давно уже жили своими семьями. «Одного поля ягоды, — думал старик. — А вот, поди, возьми их. Никифор шагу без меня не сделает, помогает с малых лет в торговле. Генка, сын Никифора, той же тропой пошел. А Дмитрий вертопрахом вырос, все ему нипочем».
Вспомнил Трофим Пименович случай, когда Дмитрий еще подлетком был. Поджидал он эвенков, приготовил пять четвертей спирта, водичкой поразбавил. Через день хватился — все бутыли побиты. Бросился к сыновьям. «Сукины дети, кто это сделал?» — «Я», — ответил Дмитрий, а сам волчонком смотрит. «Ты что, отца по миру xoчешь пустить?» Трофим Пименович схватил его за грудки, а Дмитрий нож из-за пояса выхватил: «Только тронь. А спирт весь вылью. Не обманывай охотников. Стыдно людям в глаза смотреть. Пальцами тычут. Живодерами зовут. Или мы хуже людей? Сами себе кусок хлеба не добудем?» Потом как-то один эвенк заболел, не смог белочить. Дмитрий муки ему отвез, так, за спасибо. Как только встал на ноги, ушел от отца, женился. В четырнадцатом году взяли его на службу, пришел оттуда партийцем.
— Ты прибери подальше и спирт, и соболиные шкурки, — посоветовал Никифор.
— У меня прибрано, — уже спокойным голосом ответил Трофим Пименович.
В сенях послышались шаги. Отец с сыном переглянулись, Вошел Дмитрий: невысокий, круглая голова прикрыта старой серой кепкой, темная рубаха перехвачена поясом. Окинул взглядом брата с отцом, поздоровался и спросил:
— Мама-где?
— На посиделки к Захаровым пошла, — отозвался Трофим Пименович. — Садись, покурим.
— По делу к тебе, отец.
— Выкладывай.
— Дроби надо. Пороху тоже. Обмишурился малость. Сдадим пушнину, рассчитаемся.
Трофим Пименович усмехнулся.
— Доторговался. На поклон к нэпману пришел.
— Пришел, видишь.
— Вот обрадовал, — насмехался Трофим Пименович. — Всех к лешему послали: бога, царя, купцов. А у самих-то пупок слабо завязан оказался.
— Не в пупке дело, отец. Не наша вина, что нехватка кругом. Почитай, пять лет пришлось бить всякую сволочь. Сору от этой сволочи осталась еще полна изба, но подметем. И хлеба в достатке вырастим, и заводы настроим.
— Так что же ко мне пришел? Лишков-то у меня нет. Сам торгую. Охотников надо в лес собирать, об этом голова болит. Видишь, Советской же власти помогаю, — Трофим Пименович ехидно улыбнулся. Дмитрий спокойно посмотрел на него.
— Знаем мы твою помощь, батя. В прошлом году тебе удалось околпачить нас. За науку спасибо. Нынче у тебя ничего не выйдет.
Трофим Пименович насторожился. Его пугала уверенность большевиков. Что это они на этот раз затеяли?
— Частная торговля разрешена Советским государством. Ссуду выдали. Я проценты аккуратно плачу.
— Все это так, но ты одно забыл, батя, государство на местах представляем мы — Советы.
Трофим Пименович терялся в догадках: куда клонит Дмитрий?..
— Выселите меня?
— Нет, пока живи. До этого еще дойдет. Но охотников обирать не позволим. И Советскую власть тоже.
— Торговать, значит, запретите? — Трофим Пименович смерил: Дмитрия недобрым взглядом. — Это как же?
— Об этом в сельсовете потолкуем, — отрезал Дмитрий. — Как же насчет дроби?
— Нету, — Трофим Пименович развел руками.
Дмитрий в упор посмотрел на отца.
— Спасибо и на этом, папаша. Не глупый ты человек, и как не видишь, что кончилась ваша тропка. Одумайся, пока не поздно. Живешь, как конокрад на постоялом дворе, от каждого стука вздрагиваешь.
— Это как же понять?
— Не притворяйся. О твоих проделках мы знаем. Помаленьку спиртиком торгуешь, охотников обираешь.
— Докажите.
— Докажем, не торопись. Еще время есть, одумайся. Перед охотниками ты в большом долгу.
— Это в каком же долгу? — вызывающе спросил Трофим Пименович. — За то, что кормил всю деревню? Провиантом снабжал?
— Эту твою кормежку на том свете помнить будут. Не отсюда ли эвенки за бутылку спирта голыми уходили? Забыл, как их ребятишки с голоду помирали, как пьяные охотники замерзали в лесу?
