Л. Пантелеев - Том 2. Республика Шкид. Рассказы для маленьких
Дальнейшего, как говорится, Мамочка не запомнил.
Три дюжих мясника-ярославца избили его так, что на нем живого места не осталось. В больницу Мамочку привезли почти без пульса. И в течение суток врачи не знали, выживет он или нет.
Никаких документов при Мамочке не нашли. Только на третий день агент угрозыска, изучая Мамочкину одежду, обнаружил в кармане ярко-желтых штанов зеленый бархатный берет, а в подкладке этого берета – сложенное в восемь раз удостоверение, из коего следовало, что Федоров Константин, 13 лет, воспитанник петроградской Школы социально-индивидуального воспитания им. Ф. М. Достоевского, направляется в домашний отпуск до 9 часов утра 14 августа 1922 года.
* * *Спасибо докторам и сиделкам Александровской городской больницы. Они выходили Мамочку, спасли его жизнь.
Признаться, я совсем не помню, как и когда Мамочка вернулся в Шкиду. Кажется, после больницы он несколько недель провел дома, у брата. Не помню я также, что сделали с мясниками. Знаю, что их судили и осудили. Но как и на сколько – врать не хочу, не запомнил. Сказать по правде, нам тогда было не до этого: Юнком переживал смутные времена, начались раздоры в центральном комитете, и история с Мамочкой как-то сама собой отошла на задний план.
Но вот что мне хорошо запомнилось.
Славный сентябрьский денек. В классе четвертого отделения идет урок древней истории. Поскрипывая своими старыми, порыжелыми сапожками, Викниксор расхаживает по классу и с упоением повествует о немеркнущих подвигах спартанских воинов. Среди нас находится и Мамочка. Он сидит на своем обычном месте, на «Камчатке». Место это Мамочка упорно обороняет уже не первый год. Сколько ни уговаривают его халдеи пересесть поближе, он отказывается, уверяет, что на задней парте ему лучше видно. Но что ему лучше видно, об этом он, конечно, умалчивает. Все дело в том, что Мамочка – заядлый картежник…
День солнечный, мягкий. За раскрытыми окнами позванивают трамваи, громыхают тяжелые качки ломовиков, цокают копыта, с противоположного тротуара доносятся выкрики торговок семечками… Для нас все эти шумы сливаются в один однообразный рокот.
Но вот в эту скучную музыку улицы врывается что-то новое. Постойте, да это же, кажется, гром гремит! Нет, это не гром, это стучит барабан. Да, да, барабанная дробь. Она все ближе, ближе, она уже совсем близко, и вот, перекрывая барабан, на всю улицу, на весь город запел пионерский горн.
Нам уже не сиделось и не слушалось. С мольбой мы уставились на Викниксора:
– Виктор Николаевич, можно?
Викниксор походил по классу, потрогал мочку уха, похмурился, пожевал губами.
– Можно, – сказал он.
Мы бросились к окнам, облепили как мухи подоконники.
По улице от Обводного канала в сторону Калинкина моста шли пионеры. Это был тот же, знакомый нам отряд с завода «Красная Бавария», но теперь пионеров стало гораздо больше.
Барабан выстукивал четкую дробь, ребята по-солдатски отбивали шаг, пел, заливался серебряный горн, и пламенно, огненно горело над головами юных пионеров вишневое полотнище знамени.
На этот раз мы лежали совсем тихо.
А пионеры поравнялись с нашими окнами, и вдруг их долговязый вожатый забежал немножко вперед, повернулся лицом к отряду и взмахнул рукой. Барабан и горн одновременно смолкли, и все пионеры – а их было уже человек сто – разом повернули головы в нашу сторону и, не сбивая шага, три раза подряд громко и дружно прокричали:
– Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра!!
Ошеломленные, мы застыли на своих подоконниках.
И тут Янкель оглянулся и сказал:
– Мамочка, дитя мое, а ведь ты знаешь – эти овации относятся к твоей особе.
Мамочка удивился, покраснел, вытянул шею и вдруг узнал в барабанщике, который все еще держал палочки поднятыми над барабаном, того самого белобрысого паренька с Покровского рынка. Не знаю, что почувствовал в эту минуту Мамочка. Но он понял, вероятно, что от него ждут какого-то отклика. И, покраснев еще гуще, он свесился вниз и крикнул своим писклявым, хриплым, не окрепшим после болезни голосом:
– Эй ты, голоногий, бубен потеряешь!..
После кое-кто уверял, что Мамочка дурак. Нет, дураком он, пожалуй, не был. Просто он был настоящий шкидец, не умел нежничать и не нашел никакого другого способа выразить свои чувства.
Рассказы для маленьких*
Рассказы о Белочке и Тамарочке*
На море
У одной мамы было две девочки.
Одна девочка была маленькая, а другая побольше. Маленькая была беленькая, а побольше – черненькая. Беленькую звали Белочка, а черненькую – Тамарочка.
Девочки эти были очень непослушные.
Летом они жили на даче.
Вот они раз приходят и говорят:
– Мама, а мама, можно нам сходить на море – покупаться?
А мама им отвечает:
– С кем же вы пойдете, доченьки? Я идти не могу. Я занята. Мне надо обед готовить.
– А мы, – говорят, – одни пойдем.
– Как это одни?
– Да так. Возьмемся за руки и пойдем.
– А вы не заблудитесь?
– Нет, нет, не заблудимся, не бойся. Мы все улицы знаем.
– Ну, хорошо, идите, – говорит мама. – Но только смотрите, купаться я вам запрещаю. По воде босичком походить – это можете. В песочек поиграть – это пожалуйста. А купаться – ни-ни.
Девочки ей обещали, что купаться не будут.
Взяли они с собой лопатку, формочки и маленький кружевной зонтик и пошли на море.
А у них были очень нарядные платьица. У Белочки было платьице розовенькое с голубеньким бантиком, а у Тамарочки – наоборот – платьице было голубенькое, а бант розовый. Но зато у них у обеих были совсем одинаковые синенькие испанские шапочки с красными кисточками.
Когда они шли по улице, все останавливались и говорили:
– Вы посмотрите, какие красивые барышни идут!
А девочкам это приятно. Они еще и зонтик над головой раскрыли: чтобы еще красивее было.
Вот они пришли на море. Стали сначала играть в песочек. Стали колодцы копать, песочные пирожки стряпать, песочные домики строить, песочных человечков лепить…
Играли они, играли – и стало им очень жарко.
Тамарочка говорит:
– Знаешь что, Белочка? Давай выкупаемся!
А Белочка говорит:
– Ну что ты! Ведь мама нам не позволила.
– Ничего, – говорит Тамарочка. – Мы потихоньку. Мама и не узнает даже.
Девочки они были очень непослушные.
Вот они быстренько разделись, сложили свою одежку под деревом и побежали в воду.
А пока они там купались, пришел вор и украл всю их одежку. И платьица украл, и штанишки украл, и рубашки, и сандалики, и даже испанские шапочки с красными кисточками украл. Оставил он только маленький кружевной зонтик и формочки. Зонтик ему не нужен – он ведь вор, а не барышня, а формочки он просто не заметил. Они в стороне лежали – под деревом.
А девочки и не видели ничего.
Они там купались – бегали, брызгались, плавали, ныряли…
А вор в это время тащил их белье.
Вот девочки выскочили из воды и бегут одеваться. Прибегают и видят – ничего нет: ни платьиц, ни штанишек, ни рубашек. Даже испанские шапочки с красными кисточками пропали.
Девочки думают:
«Может быть, мы не на то место пришли? Может быть, мы под другим деревом раздевались?»
Но – нет. Видят – и зонтик здесь, и формочки здесь.
Значит, они здесь раздевались, под этим деревом.
И тут они поняли, что у них одежку украли.
Сели они под деревом на песочек и стали громко рыдать.
Белочка говорит:
– Тамарочка! Милая! Зачем мы мамочку не послушались! Зачем мы купаться пошли! Как же мы с тобой теперь домой попадем?
А Тамарочка и сама не знает. Ведь у них даже трусов не осталось. Неужели им домой голыми придется идти?
А дело уже к вечеру было. Уж холодно стало. Ветер начинал дуть.
Видят девочки – делать нечего, надо идти. Озябли девочки, посинели, дрожат.
Подумали они, посидели, поплакали и пошли домой.
А дом у них был далеко. Нужно было идти через три улицы.
Вот видят люди: идут по улице две девочки. Одна девочка маленькая, а другая – побольше. Маленькая девочка – беленькая, а побольше – черненькая. Беленькая зонтик несет, а у черненькой в руках сетка с формочками.
И обе девочки идут совершенно голые.
И все на них смотрят, все удивляются, пальцами показывают.
– Смотрите, – говорят, – какие смешные девчонки идут!
А девочкам это неприятно. Разве приятно, когда все на тебя пальцами показывают?!
Вдруг видят – стоит на углу милиционер. Фуражка у него белая, рубашка белая и даже перчатки на руках – тоже беленькие.
Он видит – идет толпа.
Он вынимает свисток и свистит. Тогда все останавливаются. И девочки останавливаются. И милиционер спрашивает: