Александр Котов - БЕЛЫЕ И ЧЕРНЫЕ
Положив ноги на стул, Алехин примостился на кровати, уставившись неподвижным взором в непонятную гравюру на противоположной стене. Никак не мог он понять, что там нарисовано. Неясная картина, такая же неясная, как его жизнь в последнее время. И что это за манера у хозяев - вешать в номерах самые странные гравюры? Сами не знают, что это такое, а вешают. Для важности, по- Видимому. Так уж принято: в дорогом отеле должны обязательно висеть самые замысловатые, самые непонятные картины.
«Хватит, нужно вставать», - не раз уж решал Алехин, но продолжал лежать. Ему предстоял долгий мучительный вечер и бесконечная бессонная ночь. Самое страшное время: заснуть невозможно, а усталые, больные глаза не позволяют читать при слабом свете бра. Лампы настольной и той нет, сколько раз просил! Вот и мечешься всю ночь по комнате или ворочаешься на кровати, прислушиваясь к беспорядочному биению слабеющего сердца.
Осторожный стук в дверь прервал мысли. Горничная Мануэлла принесла ужин. Алехин знал все заранее - простой невкусный ужин: кусок жесткого бифштекса и стакан кофе. Слава богу, что бесплатно; три раза в день - и все бесплатно. Молча поставила горничная на стол поднос с тарелками и тихо удалилась, даже не пытаясь заговорить.
Алехин не прикоснулся к еде. «Что теперь в Лондоне делается? - вернулся он к мысли, мучавшей его все дни. - Как-то решится моя судьба? Удастся ли Люпи защитить меня от необоснованных нападок и нелепых выдумок? И за что набросились? Ну, играл при фашистах, а что было делать? А! Причем здесь игра, просто это месть людей, когда-то обиженных твоей резкостью. Характерец-то у тебя не дай бог! Разве был ты когда-нибудь осторожен с окружающими, разве щадил их чувства гордости, собственного достоинства? Вот теперь и расплачивайся!»
В сотый раз за этот месяц вспомнил он всю свою сложную, путаную жизнь: тихий Плотников переулок, уютный домик и сад с огромным дубом…
Потом первая мировая война, контузия, георгиевский крест… Голодная, разрушенная Москва и первые шахматные турниры двадцатого года; отъезд из Москвы, погоня за мировой славой и последующие горькие годы мучений. Вспомнил он и свои отчаянные попытки добиться матча с Капабланкой, мировой триумф в Буэнос-Айресе - чемпион мира! Сколько иллюзий было связано с этим званием, сколько надежд! И сколько же это вызвало людской зависти, ненависти… Конечно, и сам виноват, мир завистников просто использовал его собственные ошибки. А много он сделал ошибок в жизни! Покинул родину, обидел лучших друзей, обидел Надю… Любящая, заботливая жена, она так умела охранять от всех житейских невзгод!… Как тяжело без нее, многое ушло с ее неожиданной, непонятной смертью. И вот итог, печальный итог жизни, целиком отданной шахматам. А теперь и шахматы у него отнимают.
«Что-то привезет из Лондона Люпи? Что привезет Люпи?»
Вскочив с кровати, Алехин зашагал из угла в угол, в сотый раз задавая себе один и тот же мучительный вопрос.
Лондонский пароход опоздал - Люпи возвращался в полночь. С маленьким чемоданом в руках он быстро вбежал в подъезд. Путь ему преградила фигура тяжело дышавшего человека.
- Люпи, наконец-то! - прохрппел человек. - Я вас здесь пять дней жду.
Привычным движением португалец нащупал в темноте кнопку выключателя - автомата, ровно на минуту осветившего подъезд. Даже при свете вспыхнувшей лампы Люпи с трудом узнал Алехина - так изменился он за месяц. В глазах чемпиона мира появился болезненный лихорадочный блеск, костюм был в беспорядке: пиджак и брюки измяты, галстук грубым узлом стягивал ворот давно не стиранной сорочки. Движения, как у автомата. Когда-то Люпи восхищали мягкие, выразительные жесты Алехина - недаром русский чемпион одно время хотел стать киноартистом. Теперь перед Люпи стоял призрак. Слова вылетали из его уст резко и нервно, руки, когда он говорил, искали рук собеседника, порывисто пожимали их, как бы пытаясь досказать не сказанное словами: «Но вы понимаете? Можете вы понять, что я имею в виду?» Люпи вспомнил: врач Мартинец Морено говорил, у Алехина максимальное давление двадцать восемь, уже был один удар.
- Ну как там? - вырвался у Алехина давно мучавший его вопрос.
- Все расскажу, все, доктор… Только положу чемодан, - оттягивал решающий момент объяснения португальский мастер.
Алехин схватил его за рукав пальто и забросал быстрыми, отрывистыми фразами:
- Люпи, голубчик! Сводите меня куда-нибудь… Я должен жить… видеть около себя жизнь… Одиночество убивает меня… Я истер все половицы в моем номере…
- Хорошо, хорошо. Одну минутку, - поспешил успокоить его Люпи и, отлучившись к себе в комнату, без чемодана вернулся обратно.
Даже в этот поздний час в маленьком кафе, куда они зашли, было немало народу. В полутемном зале сидели, прижавшись друг к другу, влюбленные пары, за иными столами сидели одинокие женщины, одежда и вид которых не вызывали сомнений в их профессии. На невысокой эстраде выступали артисты. Они часто сходили в зал и продолжали петь или играть, прогуливаясь меж столиков.
Люпи заказал вина и водки. Алехин залпом выпил две стопки, почти не закусывая. Он сразу же захмелел; это не удивило Люпи, с опасением следившего за тяжелым состоянием друга.
- Так вот, утешительного мало, - начал португалец. - Они устроили специальное совещание. Было много крику.
- В чем хоть меня обвиняют?! - с болью спросил Алехин.
- Играли в турнирах при фашистах.
- Да рааве я один! Почему других не судят?! Я же вам говорил, Люпи. Как я мог отказаться - угрозы, хлебные карточки? Потом, я же шахматист, Люпи, а этот ужас длился шесть лет! Скажи художнику: шесть лет не рисуй; музыканту: не играй, - разве настоящий согласится!
- Я им говорил: что вы хотите? Какую невероятную жизнь прожил Алехин! Две войны, революция, голод, эмиграция, фашизм. Как тут не наделать ошибок! Да разве слушают! Нашлись и такие, кто требовал снять с вас звание чемпиона мира. Этот вопрос еще будет решаться…
- Вот это понятно! Это причина настоящая! - вскричал Алехин. - Я их понимаю! Снять звание легче, чем выиграть у меня матч… А что говорили русские?…
- Их не было. Они не приехали, - ответил Люпи и продолжал после небольшой паузы:- Американцы настояли - принять решение не приглашать вас на турниры, не давать сеансов.
- Значит, голодная смерть. Кстати, мне сегодня сказали - нужно освобождать номер.
- Ничего, что-нибудь придумаем! - успокоил Люпи.
- Что вы придумаете? Что теперь можно придумать!… Пианист на сцене заиграл тоскливую мелодию. Под аккомпанемент скрипки низкий баритон пропел:
Печально на душе, темно и безвозвратно,
Так жутко все кругом, как в омуте речном.
В безвыходной тоске рыдаю безответно…
- Как с визой во Францию? - тихо спросил Алехин.
- Не дают. Граница закрыта на неопределенный срок.
- Тогда все! - безнадежно махнул рукой Алехин. - Вы меня простите, Люпи, я эту бутылочку возьму с собой. И если можно, дайте мне несколько эскудо: у меня нет даже на сигареты.
- Пожалуйста, доктор, - протянул деньги португалец, поднимаясь из-за столика. - Ничего, не волнуйтесь, все уладится. Что-нибудь придумаем. А пока отдыхайте.
- Отдыхать, - горько усмехнулся Алехин, расставаясь с Люпи у выхода из кафе. - Как все заботятся о моем отдыхе! Пора и мне о нем подумать.
Вяло пожав руку португальца, Алехин скрылся в темноте. Люпи рванулся было следом, чтобы задержать, остановить, но потом раздумал. Чем он мог помочь? Да и кто в этом мире мог сейчас оказать помощь этому покинутому всеми, отверженному человеку?!.
Тяжелые шаги гулко раздавались в пустынном в этот ночной час фойе отеля. Не глядя на портье, Алехин взял протянутый ключ. В номере он достал из шкафа рюмку, вынул принесенную бутылку и сел в кресло. Пить не хотелось. Несколько минут он бессмысленно смотрел на занавеску, прикрывающую балконную дверь, потом на шахматы, расставленные в первоначальное положение на подставке для чемоданов.
- Да, да! Теперь уже один. Совсем, совсем один, - тихо прошептал он, сокрушенно покачивая головой. - Только вы со мной, мои маленькие друзья! - нежно погладил Алехин деревянные фигурки. - Одни вы мне верны, да и я всегда любил вас! Все для вас бросил: карьеру юриста, родину, Надю… Вот и остался один: ни семьи, ни дома. Прожил всю жизнь скитальцем - вечные отели, поезда, турнирные залы. И всегда был одинок: и в славе и в падении. Одинок… Совсем, совсем одинок!…
Алехин вскочил с места, быстро зашагал по комнате.
- И все-таки я не кляну вас! Это злые люди придумали, будто Чигорин сжег перед смертью свои шахматы. Нелепость! Шахматы дают радость, свою, особую, ни с чем не сравнимую радость! Вас будут любить люди. Да, да, поймут и полюбят… Поймут и полюбят…
Подойдя к полке, он взял книгу. Это была «Сестра Керри», оставленная кем-то из постояльцев номера. Много раз перечитывал Алехин эту книгу. Его и раньше поражала сила и убедительность, с которой Драйзер обрисовал этапы постепенного обнищания человека, когда-то купавшегося в благополучии и довольстве, но тогда он считал, что причина падения героя книги - личная слабость, отсутствие воли и энергии в борьбе за жизнь. Теперь его собственный опыт убедил Алехина, что лестница жизни, крутая и непреодолимая при движении вверх, становится удивительно скользкой, когда человек летит по ней вниз.
