Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот
— Нет, — говорю, — давайте не пойдем по домам, ребята. Что, другого дела нам не найдется? Не могу.
— И я не могу, — сказал Тумарк.
Так один за другим все сказали. И Петр Фигурнов поправился:
— Я ведь позвал домой только по необходимости.
Но Виталий Антоныч даже замахал руками:
— Все наряды мастерам в конторе заранее расписаны. Мне поставить вас некуда. И у каждого мастера свой комплект. Можно, конечно, в контору сходить. А время тоже течет. Пошлют куда-нибудь на протоку. Опять течет время. Полсмены пройдет. А ради полсмены в конторе и наряд выписывать не станут: бухгалтерия запутается — кессонщики на разной работе. Ладно, гуляйте. Милым женушкам вашим привет.
Правильно. Все справедливо. Но все равно стоим. Это как бывает в кино на очень интересную картину. Объявят: «Граждане, билеты все проданы». А народ не отходит от кассы, чего-то ждет: вдруг кассир ошибся и какие-то билеты все же найдутся?
Рабочий день разгорается. Гуще по понтонному мосту пошли грузовики. В утренней тишине слышно, как на Правом берегу завизжали бревнотаски. На острове Отдыха застучал движок. Там работают бетономешалки. Для нашего моста полуарки готовятся. Заворочались в речном порту длинные шеи подъемных кранов. Садовники на клумбах у пассажирского дебаркадера цветы высаживают. Женщины на Енисее белье полощут. Рабочие улицу под асфальт готовят, машины подвозят чистую гальку речную, а девушки в штанах лопатами ее разгребают, ровняют. Где закончат, чугунный каток прикатывает. Только вроде нашего «вынужденный простой» у него: девушки не успевают разгребать, растаскивать гальку, слышно, между собой переговариваются: «Вот какие лбы стоят на берегу — нам бы на выручку». А одна — даже вовсе вслух:
— Эй, парни, что ворон считаете? Помогли бы!
И не знаю, кто первый сказал:
— Пошли!
По-моему, Кошич сказал. Но пошли мы все очень дружно. И дали жару — катку и подвозчикам гальки. Завертелись те, как на огне. Старший из них сперва на нас навалился:
— Кто такие? Денег не будем платить.
Мне опять Том Сойер вспомнился.
— Ладно, — говорю, — я сам тебе заплачу. Дам сердцевину от яблока и дохлую крысу на веревочке.
Этот читал, оказывается, Марка Твена.
— И еще цветное стеклышко давай, — говорит. — На этих условиях, так и быть, становитесь. Кто сюда, кто на машинах езжайте. В карьере на погрузке механизация у нас неважная.
Хвастаться не хочу, но сила девушкам на помощь пришла огромная. От удовольствия у них просто глазенки горят.
— Этак мы сегодня и всю улицу закончим!
Нет интереса описывать технику нашей работы. Но вот ее суть.
С утра лежала улица глинистая, желтая и пыльная, продавленная в дождливую пору колесами тяжелых грузовиков. Они шли по ней, раскачиваясь с боку на бок, как раскормленные утки. В ухабах скрипел раздавленный шлак. Шоферы давали самый полный газ, чтобы выхватить из рытвины осевший кузов машины. Пешеходы от бензинного дыха чихали и отплевывались.
Теперь она вся от края до края засыпана пестренькой речной галькой. Ухабов нет никаких. Каток утрамбовал, налощил гальку так, что улица стала словно покрытая разноузорчатым штапелем. Пожалуйста, хоть ложись в белом костюме. Уже сейчас грузовики не стали бы корчиться в ямах, а покатились бы легко, не запоганивая воздух дымом из выхлопной трубы. Но галька еще и прикрывается сверху. Горячим асфальтом. Он застывает, делается твердым и гладким, как палуба парохода. Что грузовик — положи горошину, щелкни ее ногтем, и покатится метров на пятьдесят. Жара — пыли нет. Дождь — грязи нет. По бокам зеленые посадки. Тополя. Акации. Цветы. Словом, улица. Настоящая городская улица. Утром была одна, сейчас стала вовсе другая. Чьи это руки сделали? Не буду говорить: мои, наши, бригады кессонщиков. Сидят девушки, отдыхают, брезентовыми рукавицами разметают на еще теплом асфальте присыпку, желтый песочек, поют:
На закате ходит парень
Возле дома моего.
Поморгает мне глазами
И не скажет ничего…
По такой улице можно ходить. Не только на закате — и самой темной ночью.
Я, пожалуй, малость перехватил, когда сказал, что улица утром была одна, к вечеру стала другая, вся улица. Не вся конечно. Квартал один примерно мы сделали. Но так уж у меня всегда: работаю и рисую себе, как и что дальше будет.
Кончили мы ровно в пять. Общее время. Представляете? Спохватился я. Во-первых, Маша не велела опаздывать. Во-вторых, именно в пять назначил явиться к нему начальник милиции. Как быть?
Маша долго сердиться не будет. Объясню, поймет. Алешку отнести в поликлинику в крайнем случае и Ленька годится. Сколько раз он парня в коляске возил на вокзал! Шуре, конечно, я сейчас нужнее.
Переодеться бы! Неловко второй раз идти к товарищу Иванову в грязной куртке. Но опаздывать — и тем более. Ладно, сойдет!
Прибежал я на улицу Диктатуры, когда было минут пятнадцать шестого. Красноярск — город большой, кузнечиком из конца в конец не перескочишь. Притом дал я и крюк в два квартала, к аптеке, — вдруг Шура стоит себе у своей тележки, не пошла, не решилась. Но тележка была откачена в сторону, к забору, и, как мне показалось, была даже в пыли — значит, работу Шура закончила давно.
Дежурный меня не пустил. Потребовал пропуск. Я сказал, что иду к депутату. Он объяснил мне, что у начальника сегодня день не депутатский. Тогда я сказал, что товарищ Иванов мне сам назначил в пять часов прийти. Дежурный пожал плечами:
— Если назначил — шагай в бюро пропусков, там должен быть и пропуск тебе заготовлен.
Там, конечно, ничего не было и не могло быть, потому что я Иванову даже не называл своей фамилии. Через окошечко отвечал какой-то сердитый лейтенант. Я начал ему объяснять, что мне сказал Иванов и как мы вообще попали к нему.
Лейтенант куда-то глянул, отчеканил:
— На Королеву заказан пропуск. А на тебя нет. Королева свой еще не брала, — и захлопнул окошко.
Вот так так: оказывается, Шура не приходила.
Хорошо о нас подумает товарищ Иванов! Заявили — и сами в кусты. Трусость? Или рыльце в пушку? Как понимать иначе? Мне стало неприятно, я даже разозлился на Шуру. Если честная, так чего ей бояться. А виновна, так этим не поможешь, надо — везде найдут.
Прошло еще с полчаса. Я все время крутился у бюро пропусков. Обрывал и растирал между пальцами пахучие листочки молодых тополей. Шура не появлялась. Тогда я снова постучал в окошко. Там сидел уже другой лейтенант. Я начал снова.
— Товарищ Иванов назначил Королевой и мне прийти в пять часов…
Лейтенант поглядел куда-то. По-моему, туда же, куда глядел и первый. Сказал наставительно:
— Надо приходить вовремя. Давайте паспорта.
Вот те раз! «Паспорта»… Во множественном числе. Когда у меня всего один, и то при себе нету.
— Я, — говорю, — прямо с работы.
— Ладно. На Королеву выпишу. Тут так и заказано: «Королева — двое». Давайте паспорт Королевой.
— Она, — говорю я, — еще не пришла. Кто ее знает, когда придет. А товарищ Иванов назначил в пять.
Лейтенант подумал.
— Не знаю тогда, как с вами быть. Лично к товарищу Иванову?
— Он сказал: лично к нему.
Лейтенант еще подумал. Снял телефонную трубку. Прикрыл окошко, стал с кем-то разговаривать. Сперва очень тихо, стеснительно, слова ко мне совсем не доходили, а потом громко вскрикнул: «Ах, это та самая!» — конечно, о Шуре, и так, будто с ней случилось что-то страшное.
У меня сделалось горько во рту. Не пришла… «Ах, это та самая!..» Лейтенант закончил разговор: «Слушаюсь, сию минутку, товарищ полковник». Открыл окошко, спросил мою фамилию и сразу подал пропуск.
Я не заметил, как очутился около дежурного на лестнице. Он крутил, вертел красную бумажку.
— А паспорт?
Да будь ты проклят! Опять паспорт! Я чуть не заорал на него по-речному. Но он вчитался в бумажку: «без паспорта». Сказал:
— Проходи.
Тогда только я спросил:
— А что с Королевой?
Он пожал плечами:
— С какой Королевой? Не знаю.
В приемной меня не задержали. У полковника в кабинете сидел какой-то майор. Но Иванов прервал разговор с ним и подал мне руку.
— Садись. Барбин, кажется? Н-да, вот такое дело. Ну, ничего. В жизни все бывает. Ты сам виноват. Я говорил: побереги. Выходит, зря понадеялся.
— А что случилось-то? — У меня слова вязли на языке. Я и здоровался с полковником молча. В голове стучала страшная мысль: Шура отравилась. — Что с ней случилось, товарищ полковник?
Он поглядел на меня с недоумением. Я бы сказал, даже с недоброжелательностью. Во взгляде полковника было: «Да как же ты можешь не знать? Зачем ты тогда пришел сюда?» И я объяснил, где я был вчера и в субботу вечером. А сейчас — прямо с работы.
Полковник побарабанил пальцами по столу.
— Что случилось? В больнице лежит. В хирургическом корпусе.
