Михаил Шолохов - Слово о Родине (сборник)
Нам угрожают люди, плохо разбирающиеся в нашей жизни, в характере советских людей. Не мешало бы им, прежде чем бряцать оружием, понять солдатскую песню о родине, написанную поэтом Михаилом Исаковским:
Пускай утопал я в болотах,
Пускай замерзал я на льду,
Но если ты скажешь мне снова,
Я снова все это пройду.
Мы против «холодной войны». Мы против оружия массового уничтожения людей. Лучше пусть люди уничтожают ядерное оружие, чем это страшное оружие сотрет с лица земли миллионы жизней.
Человечество не вправе допустить, чтобы солнце заволокли губительные тучи радиоактивной пыли, чтобы воздух стал смертоносным. Мы рождены для жизни и будем жить!
1958
О Семене Давыдове
(Из выступления на Кировском заводе в Ленинграде)
[текст отсутствует]
Вот это да!.. (О полете первого космонавта Юрия Гагарина)
Вот это да! И тут уж больше ничего не скажешь, немея от восхищения и гордости перед фантастическими успехами родной отечественной науки.
1961
Вот что светит человечеству
Каждый, кому дорого будущее человечества, с огромным вниманием читал проект Программы Коммунистической партии Советского Союза, каждый из нас говорит теперь об этом историческом документе своими словами. Мне, как писателю, который обязан мыслить образами, хотелось бы сказать: «В прошлом было так: если тебя — пешехода — застигает ночь в пути и далеко, далеко, где-то на горизонте, замерцает огонек пастушечьего костра, то идти до него надо так долго, что устанешь до смерти…» А вот проект Программы светит всем нам так ярко, что только — тверже шаг, а путь уже не так далек. Конечно, придется трудновато, но когда же легкий путь вел к заветной цели?
Станица Вешенская. 4 августа 1961 г.
Величайший подвиг (О полете второго космонавта Германа Титова)
Наверное, как и каждый советский гражданин, делю свое глубочайшее восхищение подвигом Титова на две равные доли: и Герману Титову низкий поклон и всем тем, кто создал космический корабль. А разве можно не склонить еще ниже голову перед партией, которая вырастила и растит столь блистательную плеяду космонавтов, ученых, конструкторов и рабочих, чья творческая мысль, чьи золотые руки умельцев поистине дороже любого золота! И как же хорошо, что в эти минуты страна, правительство, Москва торжественно чествуют верного сына Родины, а вечером родная Армия как бы подчеркнет это чествование громовыми раскатами своих прославленных орудий!
9 августа 1961 г.
По-отцовски крепко обнимаю
(О полете в космос Валентины Терешковой и Валерия Быковского)
Понимаю, что мое высказывание в этот торжественный день будет звучать диссонансом. Но что я с собой могу поделать: мой пожилой возраст и несколько консервативный склад ума до последних дней заставляли меня думать, что мы, мужчины, являлись и «властителями дум», и воинами и что мы вообще в этом подлунном мире — соль земли. А что же получается сейчас? Женщина в космосе? Ну, как хотите, это непостижимо! Это противоречит всем моим устоявшимся воззрениям на мир и его возможности. Я с радостью бы обнимал Валерия Быковского за его подвиг, но на то он и мужчина, чтобы совершать подвиги, но совершенно иначе обстоит дело с Валентиной Владимировной Терешковой… Теперь ей посыплются тысячи предложений руки и сердца, но я, несущий крест супружеской жизни сорок лет, не смогу ей предложить ни руки, ни сердца, а по-отцовски крепко обнимаю ее и желаю всего самого доброго в жизни. И, само собой разумеется, обнимаю и целую дорогого Валерия Федоровича Быковского.
1963
На счастье и радость всего трудового человечества
[текст отсутствует]
С честью послужить народу
Мне выпала высокая честь приветствовать вас, именитых писателей Европы, от имени Союза совете писателей и пожелать вам успеха в работе совещания.
Здесь, за исключением дам я вижу по преимуществу пожилых мужчин — писателей, критиков, безусловно обремененных и житейским и литературным опытом. Так не будем же наивными: этой высокой чести — первому приветствовать вас — я удостоен не из уважения к моим сединам, не из признания моих литературных заслуг, а потому, что мой друг Алеша Сурков и остальные руководящие деятели из Союза советских писателей знают меня как задиристого полемиста, вот они и решили: «Дадим Шолохову слово первому из советских писателей — он поприветствует дорогих гостей, а потом ему будет неудобно выступать с критическими замечаниями по их выступлениям…»
Дипломатия сработала и тут! Но это отвечает и моим настроениям: гораздо легче говорить человеку приятные вещи, чем неприятные. Но все же я хотел бы оставить за собой право выступить, если на этом совещании начнут строгать доски и готовить гроб для того, чтобы похоронить роман.
Лично для меня вопрос о том, «быть или не быть роману», не стоит, так же как перед крестьянином не может стать вопрос — сеять или не сеять хлеб.
Вопрос может быть поставлен в такой плоскости: «Как сеять и как вырастить урожай получше?» Точно так же и для меня, как романиста, может возникнуть вопрос: как получше сделать роман, чтобы он с честью послужил моему народу, моим читателям? Но об этом мы начнем разговор уже в деловой части совещания.
Мы начинаем совещание в знаменательный день. Сегодня в Москве будет подписан Договор о запрещении ядерных испытаний. И мне думается: «Большие политические деятели и дипломаты договорились. Неужели мы, писатели, не договоримся, как лучше служить своим искусством человеку, делу мира? Нам будет просто стыдно перед нашими читателями. Надо найти общий язык, и он наверняка будет найден!»
Мы, советские писатели, встречаем вас, дорогих гостей, с открытой душой и широким русским гостеприимством. Для нашей работы созданы все условия. Хорошо, что совещание проходит в Ленинграде. Здесь прохладнее, чем в Москве. Но если полемика примет слишком пылкий характер, то мы можем перенести совещание, скажем, в Архангельск или Мурманск. Словом, в любое место, лишь бы наш разговор о романе был степенным, рассудительным и дал хорошие результаты.
Мы надеемся, что совещание будет полезным, а ваше пребывание в нашей стране приятным.
1963
Пограничная Камчатка
[текст отсутствует]
Судьба человека
Евгении Григорьевне Левицкой
члену КПСС с 1903 года
Первая послевоенная весна была на Верхнем Дону на редкость дружная и напористая. В конце марта из Приазовья подули теплые ветры, и уже через двое суток начисто оголились пески левобережья Дона, в степи вспухли набитые снегом лога и балки, взломав лед, бешено взыграли степные речки, и дороги стали почти совсем непроездны.
В эту недобрую пору бездорожья мне пришлось ехать в станицу Букановскую. И расстояние небольшое — всего лишь около шестидесяти километров, — но одолеть их оказалось не так-то просто. Мы с товарищем выехали до восхода солнца. Пара сытых лошадей, в струну натягивая постромки, еле тащила тяжелую бричку. Колеса по самую ступицу проваливались в отсыревший, перемешанный со снегом и льдом песок, и через час на лошадиных боках и стегнах, под тонкими ремнями шлеек, уже показались белые пышные хлопья мыла, а в утреннем свежем воздухе остро и пьяняще запахло лошадиным потом и согретым деготьком щедро смазанной конской сбруи.
Там, где было особенно трудно лошадям, мы слезали с брички, шли пешком. Под сапогами хлюпал размокший снег, идти было тяжело, но по обочинам дороги все еще держался хрустально поблескивавший на солнце ледок, и там пробираться было еще труднее. Только часов через шесть покрыли расстояние в тридцать километров, подъехали к переправе через речку Еланку.
Небольшая, местами пересыхающая летом речушка против хутора Моховского в заболоченной, поросшей ольхами пойме разлилась на целый километр. Переправляться надо было на утлой плоскодонке, поднимавшей не больше трех человек. Мы отпустили лошадей. На той стороне в колхозном сарае нас ожидал старенький, видавший виды «виллис», оставленный там еще зимою. Вдвоем с шофером мы не без опасения сели в ветхую лодчонку. Товарищ с вещами остался на берегу. Едва отчалили, как из прогнившего днища в разных местах фонтанчиками забила вода. Подручными средствами конопатили ненадежную посудину и вычерпывали из нее воду, пока не доехали. Через час мы были на той стороне Еланки. Шофер пригнал из хутора машину, подошел к лодке и сказал, берясь за весло:
— Если это проклятое корыто не развалится на воде, — часа через два приедем, раньше не ждите.
