Михаил Бубеннов - Орлиная степь
На рассвете, отправив в последний рейс Тимофея Репку, Леонид Багрянов уже не смог уснуть. Через час пересмена — руки начинали гореть в ожидании работы. Да и какой сон, когда просыпается степь? Где-то вдали в чуткой предутренней тишине уже слышатся едва внятные, лопочущие птичьи голоса. Нельзя разобрать, какие же птицы заговорили сегодня первыми, но вслушиваться и вслушиваться в их мелодичное лопотанье необычайно приятно: ты полон чувства безмерной близости к земле и ты счастлив, что вместе с нею встречаешь солнце. Да, как ни могуче было ночью звездное половодье, сколько ни носило его по неизведанным мирам, а он, Леонид Багрянов, к превеликому счастью, на прежнем месте: вот они, под рукой, мешки с пшеницей, вот она, рядом, безбрежно чернеющая пахота, а вон «и Заячий колок, похожий на дремлющее среди степи зеленое облако. Все знакомо, близко, дорою! Приятно путешествовать, но еще приятнее вернуться на родную землю. Вернуться, да вот так, как сейчас, услышать лопотанье птиц у своих гнезд! Вернуться да увидеть, как над землей разгорается заря!
И вдруг все его существо прожгло такой болью, что хоть криком кричи на весь свет: видение разгорающейся над степью зари вновь и вновь напомнило о Светлане. Судорожно хватаясь за мешки, Леонид разом приподнялся и вцепился в рубаху на своей груди. «Зачем же ты скрылась, моя зоренька? Зачем? Кого ты послушалась? — спрашивал он потерянно, страдальчески оглядываясь. — Одумайся, вернись! Слышишь ли ты?» Леониду вспомнилось то чудесное утро, когда он впервые сравнил Светлану с зарей, когда они, шагая рядом по степи, мечтали о своей будущей жизни на Алтае и хотели, чтобы нынешняя весна была вечной. И он не мог сдержаться — глухой стон вырвался из его груди.
После бегства Светланы такое случалось с Леонидом очень часто. Не только днем, когда за делом., бывало, ему и подумать-то о Светлане не удавалось, но и ночью, во время глубочайшего сна, вдруг прожигало его насквозь совершенно нестерпимой болью-тоской. Днем, на людях, в работе, он все же мог сдержаться, хотя это и стоило ему огромных усилий, а вот ночью было хуже: он просыпался со стоном, а то и с криком и потом, едва отдышавшись, долго-долго сидел, бесцельно глядя сухими глазами в ночь. Не что другое, а именно это обстоятельство и было главной причиной того, что Леонид покинул палатку и, пользуясь теплой погодой, стал ночевать на мешках с зерном у пахоты. Шли дни, а его сердце так и не могло обтерпеться — боль разлуки со Светланой день ото дик становилась острее и несносней. Эта боль не могла ничего сделать с той волшебной пружиной, какая держала Леонида на ногах в любые беды, но все же подкашивала она иногда так сильно, что перед его глазами опрокидывалось и потухало небо.
Рядом вдруг раздался знакомый голос:
— На кого ж ты… так уж… засмотрелся, что и не слышишь?
Это была Анька Ракитина. Оказывается, Тоня Родичева уехала в Лебяжье — повидаться со своей двоюродной сестрой, которая только что вернулась в село из Кузнецка. Вот Анька и вызвалась принести Леониду завтрак.
— На зарю смотрю, — нехотя сказал Леонид, узнав, почему появилась перед ним Анька.
— А чего на нее смотреть?
— Отвяжись! — отмахнулся Леонид и вновь начал допрашивать Аньку. — Ну, хорошо, Тоня уехала, а почему не кто-нибудь другой, а именно ты принесла завтрак?
— А я ведь теперь свободна, — ответила Анька.
— Это как свободна?
— Так ведь отпахались же мы вчера! Твоя правда вышла. Как говорил ты…
— Ну, ладно, слей на руки!
Леонид умылся с помощью Аньки и присел на мешок. Развязав перед ним узелок с миской, полной разогретой вчерашней похлебки с мясом, Анька вновь заговорила:
— Видишь, что с руками? Узелок, и то едва развязала. Ох, и наломалась я на этом проклятом прицепе, так, слушай, наломалась, что все косточки болят! И кто его выдумал, этот прицеп? На что уж я здоровая, вон какая, а и то не хватает сил…
— Ну и отдыхала бы, — сказал Леонид.
— Успею! Теперь время будет! — ответила Анька. — Да это ае пахота — одна маята. Но зато, как ни говори, приятно взглянуть: вон сколько землищи подняли! Глазом не окинешь! Что и говорить — поработали… Не раз вспомним за жизнь, верно ведь?
Леонид знал, что Анька искренне радуется успехам бригады и может гордиться не только работой других, но и своей собственной, — работала она, всем на удивление, с большим увлечением и даже с азартом. Впрочем, в последнее время Анька удивляла бригаду не только своим отношением к работе. После того как Деряба посетил Заячий колок, она как-то особенно присмирела, перестала заигрывать с парнями, больше того — отталкивала тех, кто вдруг начинал виться вокруг нее соколом. Даже ходили слухи, что у одного из ухажеров после разговора с Анькой наедине однажды долго огнем горело все лицо.
— Да, все вспомнится! — принялась мечтательно рассуждать Анька, так и не дождавшись ответа от занятого едой Леонида. — Вот как заколышется по степи пшеница, тогда и вспомнишь весну и поглядишь себе на руки… — Она заботливо пододвинула к Леониду кусок хлеба и продолжала:.— Ты знаешь, вся бригада рада-радешенька, что будем в совхозе… До полночи об этом только и разговору! Насилу спать улеглись. Да, хорошее здесь место для поселка. Простор! Воздух какой! И земля вокруг, рядом… Да тут, если застроиться как следует, не поселок будет — одна красота! Говорят еще, если кто не желает жить в совхозных домах, — строй себе домик отдельно! Вот бы, слушай, домик, а? Малюсенький, чистенький, весь в зелени! — Анька вдруг жалобно вздохнула и закончила с тоской: — Да, пожениться бы, черт возьми, с хорошим парнем! Работящим да сердечным, как ты…
— Опять? — не поднимая головы от миски, спросил Леонид тихонько.
— Что ты, Леня, золотце, и не думаю! Боже упаси! — с испугом отвечала Анька. — Если хочешь знать, мне и так стыдно… Разошлась дура! Давай завлекать! Не веришь, что стыдно? Ей-богу, стыдно! Даже удивляюсь, что со мной стало. Как отбило! Ну, а помечтать-то о хорошем парне разве я не могу? Я ведь сама не из плохих. Я тоже работящая, да и сердце имею… Мы бы, знаешь, как с хорошим парнем зажили! Ой, и не спрашивай! — Она помолчала некоторое время, а потом добавила полушепотом, с горечью. — Истосковалась я по семейной жизни…
Леонид на минуту оторвался от миски, серьезно поглядел на Ань. ку, сказал с участием:
— Вон Черных, чем не парень?
— Парень-то он хороший, да очень строгий, — ответила Анька. — Не простит он мне…
— Добейся, чтобы простил! От вздоха у Аньки высоко поднялась пышная грудь.
— Ты ешь, ешь, — заговорила она после минуты раздумья, подкладывая Леониду новый кусок хлеба. — Ты давно не гляделся в зеркало? Поглядись! Страшный ты стал: худой, небритый, одни глаза…
— Не причитай! — одернул ее Леонид.
— А дотошный ты, дьявол, просто удивленье меня берет, — заговорила Анька вскоре, увидев, что Леонид закончил завтрак. — Будто ты уже лет сто прожил на белом свете! Ведь вот ты сразу же догадался, что я не зря пришла…
— Что ж молчала так долго? — спросил Леонид, не веря, что у Аньки может быть к нему какое-то важное дело.
— Хотела, чтобы ты сперва позавтракал.
— Стало быть, серьезное дело?
— Ой, Леня, такое серьезное, что и не знаю, с чего начать! — Сунув руку за вырез кофты, Анька вытащила оттуда несколько отдельно свернутых вчетверо телеграфных бланков. — На вот, читай!
Перебирая в руках телеграммы, Леонид с внезапным смутным чувством тревоги осведомился:
— Все от Дерябы?
Кивнув головой, Анька ответила:
— Чуть не каждый день получаю. — Слыхал. А зачем мне даешь?
— А ты читай, читай! Светло ведь. Там ничего особого — все про любовь. — Хвастаешься?
— Какое уж тут хвастовство!
— Но я не пойму, зачем мне читать про вашу любовь? — удивился Леонид. — Подумаешь, роман!
Анька нахмурилась и промолвила недовольным голосом:
— Зря я тебя сейчас похвалила!
— Но что же в них, з этих телеграммах?
— Здесь не его слова, — медленно и строго ответила Анька.
Леонид стиснул в руках бланки и разом прижал их к своей груди.
— Как не его? — крикнул он вдруг сорвавшимся голосом — А чьи же?
— Не знаю чьи, а только не его.
— Ты хочешь сказать, что это не Деряба шлет тебе телеграммы?
— Да.
— Так кто же?
— Не знаю.
— А Деряба? По-твоему, он не в Москве? Где же он?
— Он здесь.
— Где здесь? Где? Где?
— Не кричи ты, дурной! — прикрикнула Анька и оглянулась по сторонам. — Я не знаю где, но я догадываюсь…
— Анька, умница ты! Анька! Анька! — весь горя и дрожа, приглушенно выкрикивал Леонид, хватая Аньку за руки. — А ты знаешь, у меня ведь тоже были такие мысли. Ой, думаю, здесь, здесь он! Да вот все слышу, — получаешь телеграммы. Значит, думаю, ошибся. Ну, Анька, целовать тебя или нет?
— Не надо.
