Борис Пильняк - Том 3. Корни японского солнца
Александр Марков, степенный человек, вошел в дом. Здесь пахло кислым и старым жильем, было безмолвно. Свет не был зажжен. Лишь из дальней комнаты через щели шел свет свечи. Эта комната, откуда шел мигающий свет, была нежилой. Александр подошел к щели: на столе мигала свеча и в ее свете около нар копошились два древних, сивобородых старика, в белых одеждах, движения и лица стариков были священны и медленны, глаза их были светлы. Александр смотрел на них с любопытством, покачал головой, рассматривал долго, присев на корточки. Старики молились перед нарами. Дом был безмолвен. Александр вышел из дома на двор, пошел в сараюшку, где по летнему времени жил его старик. Здесь в сараюшке было ужасно, в мути керосиновой лампочки валялись жирная нищета и грязь, в свалке всякой рвани и рухляди, старьевщицки сваленной. На кровати, на сале лоскутного одеяла спала дочка Танюшка, и на другой кровати, с ногами, босоногий, сидел отец. Ноги старика отекли зеленью водянки. Лампа стояла около старика. Старик перебирал на свет лампы узел со рваным шелковым тряпьем, сортировал нищету. Александр сел на кровать около старика – и сейчас же пересел на другую кровать, к дочери.
– Сидеть около тебя невозможно, – сказал Александр, – прямо невозможно, как ты смердишь.
Старик ничего не ответил.
– Опять индусы? – спросил Александр.
Старик ничего не ответил, молчанием подтверждая вопрос.
– Ах, папашка, папашка, старый хрыч, – сказал Александр, – ну, который раз говорить, донесу я на тебя, как тебе не совестно с этой живой контрабандой. – С караваном проползли? – и вот тоже идиоты, – за сколько тысяч верст таскаться умирать, – вот дурость, подумать только, бабочки какие – на огонь летят, за смертью гоняются, словно искать ее надо.
Старик молчал. Старик слезящимися глазками глянул из клочьев бороды, глаза были добры.
– Вот и надоть – искать! – сказал он. – А то еще надо – прятать…
Александр задумался, погладил дочь свою по щеке, сказал раздумчиво:
– Ты эти свои загадки брось… Нехорошо ты живешь, старик, паскудно живешь, смердишь. Ты богатый человек, у тебя золото в кубышке спрятано и рубины индийские, ты внучке показывал, – и дочери твоей показывал, жене моей, когда она девочкой была, эвона, с каких пор копишь. Жрешь ты на мой кошт. Люди тебя презирают… Ты бы хоть в баню сходил!.. Кто эти индусы, я не знаю, но умирать по пустякам не полагается, их дурость приходится уважать, а ты их веру обираешь, обкрадываешь… Ты смотри, я гол, как спичка, а меня все любят. А скажи ты мне, кто тебя не презирает? Смерд ты и больше ничего. Жену ты забил. Дочь тобой брезгует. Только одна Танюшка тобой и не брезгует, и то по глупости лет, до времени. Если бы не мой характер, сдать бы тебя кому следует. Погибнешь ты, старик.
Старик ответил покойно, не скоро, отложив к месту тряпку.
– Нет, не погибну.
– Ну, зачем ты такой живешь? – спросил Александр. – Кому так ты нужен?
– Себе, – ответил старик, – и живу для себя. А что смердю, – нет, чтобы ты меня с собой когда в баню взял.
– Да мне с тобой совестно идти, – ты сам у себя штаны украл, без штанов ходишь, – а дай тебе двугривенный, ты его в кубышку спрячешь. Гад ты, старик. Нельзя с тобой сидеть, задохнешься. Погибнешь ты, старик, верь мне.
– Не верю. А помирать буду, скажу Танюшке, где рубинчики достать, – ты тогда их у ней украдешь.
– Я? – молвил Александр и махнул рукою, взял на руки дочь и вышел во мрак двора. – Смерд ты, старик!
Старый Город безмолвствовал тишиной безлюдья. Гудел над городом норд. Вдали в пустыне зловеще светилось зарево нефтяного пожара. В Белом и Черном городах белым светом горели электрические системы мирозданья. Была знойная ночь. Мирозданье космоса светило в черном небе своими звездами. Под звездами над землей неистовствовал норд. Смрадный старичишка в своем безоконном сарае, связав аккуратно узел с шелковыми тряпками, положив его в изголовье постели вместо подушки, долго сидел в неподвижности, взоры опустив на керосиновую лампу. Всегда чуть-чуть страшен человек наедине с самим собою, когда он не знает, что за ним следят. Старик жмурился на лампу, как коты жмурятся на солнце. Мысли старика были непонятны, лицо не вскрывало их. Старик начинал улыбаться, глаза его само довольствовали. Старик облизал губы, плюнул себе на палец и размазал слюною грязь на ноге, между пальцев. И опять улыбался старик, жмурился, блаженствовал. Он заснул, склонив голову на узел шелковых тряпок, на пестрядь умершей роскоши. Во сне лицо старика было беспомощно.
Никто в этот день, ни Павел и Александр Марковы, ни смердящий старик – не думали, конечно, о созвучии слов – индусы и индустрия.
Николина Гора,
27 июля 1928 г.
Синее море*
Ноября 1854 года, в дни Восточной войны, на Черном море у берегов Балаклавы погибло английское военное судно «Черный Принц». Человечеством ведутся регистры всех кораблей, когда-либо ходивших по морям земного шара. «Черный Принц» был английским военным транспортом, первым в английском флоте железным судном, двух-с-половиною-тысячетонным, четырехкотловым пароходом, оснащенным также и парусным вооружением. Судно пришло к берегам Крыма 12 ноября 1854 года. Балаклавская бухта была занята флотом соединенных эскадр, враждовавших с Россией и штурмовавших Севастополь. 12 ноября «Черный Принц» отдал якоря и погасил котлы на внешнем балаклавском рейде. Судно принесло из Англии четыре миллиона фунтов стерлингов – сорок миллионов русских рублей – золотом – для раздачи жалования английским солдатам; английская королева Виктория, та самая англичанка, которая «гадила» России, присылала на «Черном Принце» бриллиантовую шпагу – английскому командующему.
В полдень 14 ноября над Черным морем прошел жесточайший шторм, такой, память о котором до сих пор сохранена у балаклавских рыбаков, ибо брызги волн ударялись тогда о генуэзские башни, стоящие над морем, в отвесе, примерно, на полверсты. Человечество запомнило этот шторм гибелью тридцати двух кораблей соединенных эскадр, разбившихся около Балаклавы, среди которых погиб и «Черный Принц».
Русский историограф Восточной войны, генерал-лейтенант Богданович описывал этот шторм и гибель кораблей – следующим образом:
«…Напрасно французские и английские суда побросали в море свои якоря; рассвирепевшие волны разрывали цепи и сносили якоря; корабли, сделавшись игралищем бури, сталкивались между собою, разбивались и исчезали в морской бездне. Нельзя было оставаться на палубе, не уцепившись за какую-либо из снастей».
О гибели «Черного Принца» ничего неизвестно – или очень немногое. Шторм понес судно на берег. Котлы были погашены. Крейсировать, маневрировать парусами, развернуться – возможности не было. Якоря не держали. Капитан отдал приказ рубить мачты, чтобы облегчить якоря. Мачты стали падать в воду. Произошло катастрофическое: бизань упала в воду под ветер раньше, чем перерубили тросы, – мачту занесло под ахтерштевнь, тросы замотались вокруг руля. Судно стало неуправляемым, гибель пришла на судно. Капитан отдал тогда последний приказ – спасаться всем, кто может. Из 255 человек экипажа спасся только один, который и рассказал о последних часах «Черного Принца».
Больше никто ничего о «Черном Принце» не знал. Ночь пронеистовствовала бурей. Наутро тогда, 15 ноября, море голубело безмолвием, под синим небом, в золотом солнце. На «Черном Принце», вместе с 254 человеками, погибло золото и бриллиантовая шпага Виктории. Место гибели судна человечеством было потеряно, и человечеству осталась легенда о золотом кладе «Черного Принца», о золоте, которое можно найти и поднять, – жестокая легенда, ибо золото – богатство – обогащение – есть одна из жесточайших, ужаснейших сил, двигающих человечеством.
На Мал аховом кургане, на Корабельной линии – в дни Севастопольской кампании – часовыми ставили чучела солдат и мертвецов, – было сожжено полмиллиона пудов пороха, два миллиона артиллерийских снарядов и сорок пять миллионов ружейных патрон. Это забыто.
Не забыто – золото «Черного Принца»: англичане, французы, итальянцы, русские, греки – искали его богатства и ничего не находили, потому что даже место гибели не было найдено, затерявшись в водных стихиях.
IIКак много сини и солнца в мире! – декабрями, зимами, ночами я очень часто думаю о тех странах, которые названы полуденными, которые залиты солнцем и синью. Я помню Кара-море, Мармару, Эгейю, море около Цусимы и Великий океан вокруг Японии, – я помню земли около этих морей, – и всегда, вспоминая, я вижу, я ощущаю – солнце и синь, необыкновенные солнце и синь, синь неба, синь моря, синь пространства, – чудеснейшее в мире.
И однажды в Москве, на Поварской, мой друг, японский литератор Курода Оттокичи, мне сказал, что он завтра на сутки едет в Крым, в Балаклаву, где его соотечественники ищут золото «Черного Принца», рыща по морскому дну.
