Анатолий Знаменский - Иван-чай. Год первого спутника
Ткач огрызался, подвигаясь к выходу. Тогда Турман начал самолично проверять смотровые ямы. У второго трактора задержался.
— Ворожейкин! Опять ты? Что за безобразие?!
Из-под брюха машины, именуемого картером, высунулся смолистый, крупными кольцами чуб, следом вылез и сам Ворожейкин.
— Чего кричать, забирай, если жалко, — как-то глуповато с обидой сказал Эрзя, не глядя в яму.
— Нет, друг! Теперь уж сам вешай! — закричал Турман. — Умел сорвать…
Эрзя не слушал. Подхватил с верстака мичманку, как-то безжалостно примял ею кудри и вышел из гаража в косой перехлест дождя. С порога крикнул:
— Развезли по участкам, черт возьми, двадцать кубометров досок показателей, под трактор подстелить нечего!
Турман подобрал полы, извлек из ямы порядочно затоптанный щит. На крашеной доске кричала строгая надпись: «Борись за чистоту рабочего места!»
Павел засмеялся.
— Он и приспособил-то его по назначению… Чего ругаться?
Турман посмотрел на него как на пьяного, потом швырнул испорченный щит обратно, под трактор.
Едва ушел председатель рабочкома, словно из-под земли появился Ворожейкин. И сразу заметил бумаги и секундомер в руках Павла.
— С меня будешь срисовывать? — хмуро осведомился он.
— Со всех разом.
— Ништо! А мне, понимаешь, что-то и работать расхотелось.
Сел на край ямы и стал болтать ногами. А из дверей механического с резцами вышел Меченый, кивнул Ворожейкину.
— Привет, Эрзя! Как жизнь?
— Жизнь, Костя, ничего… Бьет ключом! — невесело отмахнулся мордвин, не переставая болтать ногами. — Была бригада, а теперь гляжу: выходит т р и г а д а.
— Ткач? — понятливо кивнул Меченый.
— Он, паразит!
— Чего же ты? Обратился бы к общественности, — с ясной издевкой посоветовал Костя.
— Не говори, брат… Сказал бы богу правду, да черта боюсь!
— Гм… Тогда сделайте ему перетяжку в полевых условиях.
Меченый засвистел на мотив «Были два друга» и удалился. Павел тоже отошел, чувствуя на себе пристальный, тяжелый взгляд слесаря.
Этого хронометрировать нечего. Черт, а не слесарь. Давай только работу! А вот не ладится у него что-то, чем-то он недоволен, и в хронокарте ничего такого, понятно, не отразишь.
Павлу от этого плохо вдвойне. Во-первых, хотел бы знать, отчего барахлит отличный парень Ворожейкин, во-вторых, не хочется быть человеком, на которого смотрят вот так пристально и недобро. Самое дохлое дело быть чужаком среди своих. С этим нужно бороться, но как? В чем загвоздка?
Хронометраж… Тоже дело. Сиди и регистрируй чужую работу. Но за каким бесом, вот непонятно?
— Павлушка! Ну, ты спишь, что ли? Смотри, какое элегантное платьице, ну!
Надя прижималась плечом, совала под нос ему растрепанную подшивку журнала. Там во всю страницу улыбалась заморская девочка с туманными глазами и дико растрепанными волосами. Какое на ней было платье, он не разобрал.
— Красиво, правда?
— Здорово… — кивнул, чтобы не огорчать Надю. — Парижская?
— Чудак, это ж наша актриса! В домашней обстановке! Ты посмотри, как элегантно!
— А зачем она… уж так?..
Надя засмеялась беззвучно, чтобы не нарушать тишину читалки. Ей иной раз казалось, что Павел просто прикидывается несмышленышем — глаза-то у него постоянно смеялись. Даже когда он всерьез недоумевал.
— Но ведь красиво, верно? — сквозь улыбку сказала Надя.
— Так она и так красива! Без этого.
Тут глаза его перестали смеяться, Павел добавил:
— Много лишнего. Хронометраж какой-то.
— Как ты сказал?
В абонементном отделе загомонили знакомые голоса, Павел отклонился от Нади, заглянул в распахнутые двери.
— «Всадник без головы» есть?
Спрашивал Сашка Прокофьев, держа под руку Лену Пушкову. С другой стороны к нему прицепилась Эльвира. Они тесно грудились у барьера, за которым скрывалась старенькая библиотекарша. Слышно было, как она снова предложила им «Ясные дали», увлекательную книжку об их современниках.
— Нет, мне «Всадник без головы»! — настойчиво повторил Сашка. — Запишите хоть на очередь…
Прокофьев был высокий стройный паренек с кудрями какого-то удивительно серебристого оттенка. Издали смотришь: у человека на голове большущая кубанка серого каракуля. И еще у него была тонкая мальчишеская шея — судя по ней, ему в самый раз читать «Всадника без головы». Только непонятно, почему же он так цепко держит под руку толстую Лену. Ведь именно она сказала, что скучает по нему худенькая Эля.
А бес их разберет! Вошли в читалку, расцепились, и Лена, как гипнотизер, уставилась мохнатыми глазищами на Павла, пошла вперед, как лунатик. А Сашка отвернул голову, двинулся в дальний угол, к стенду «Кедровый Шор за двадцать лет». Интересно ему торчать перед старыми диаграммами и собственной фотографией! Что-то здесь другое, малопонятное.
— Сплошной хронометраж, — сказал Павел.
— Ну, прямо помешался ты на своих нормах! — сказала Надя. — Что с тобой?
— Да вон, Сашка… с утра волком смотрит! Чего я ему?
— Подумаешь! — Надя встала, двинув от себя растрепанную подшивку журнала.
Павел с готовностью взял ее под руку. Не век же сидеть в читалке, если от дождя можно укрыться и в другом месте. Например, на крыльце у Нади — у них тоже отдельный домик-коттедж, и у нее сестры нету, подсматривать некому.
Снова бежали под мелким дождем по голубой площади, прижимаясь друг к другу, снова Павел глупел от счастья, разом позабыв про дневные неурядицы, свою непонятную работу и Сашку Прокофьева. А Надя интересовалась его успехами в конторе: она вообще любила говорить о серьезных вещах и о будущем.
— Пыжов вызывал? — спросила Надя.
— Нет.
— Ты учти, что он твой основной начальник. По мето-до-ло-гической линии, — пояснила Надя. — От него многое зависит. Резников уйдет, прямо к нему будешь обращаться за помощью. Умнейший человек, хорошо, что ты будешь у него в аппарате.
Павлу нравилось, что Надя рассуждает озабоченно и умно: он не любил вертихвосток, вроде той расфуфыренной артистки, что в «Советском экране».
Сверху лепил дождик, вокруг было темно, а на душе просторно. Жизнь разворачивалась правильно, если не считать несуразиц за рабочим столом. Несуразицы — дело временное, в случае чего люди помогут разобраться. А там кончится месячный испытательный срок. Павел за зиму осилит десятый класс и…
А дальше они поженятся. Чтобы не мокнуть на улице и не торчать в библиотеке, теряя счастливые часы.
Павел вдруг остановил Надю, подхватил под мышки и притянул к себе. Челка и брови у нее были мокрые, а дыхание теплое и спокойное.
— Что ты?.. На улице!
— Надюшка!
Хотел сказать: «Выходи за меня замуж!» — но только ткнулся куда-то ей в подбородок и отпустил.
Зачем болтать лишнее? И без того все идет как надо.
Нет, он не убивал сегодняшнего вечера, как другие. Книжку про всадника без головы он давно прочел, теперь он взрослый человек. Идет по жизни не спеша, но со смыслом. И каждый вечер вяжется, как стальное звено, в непрерывную, прочную, откованную собственными руками цепь… В ней будут, наверное, и звенья-обручи, и звенья-колечки, и тросовые колючие узлы — не без того. День на день не приходится, но важно не это. Важно, чтобы не было разрывов.
5
А Стокопытов верно сказал. На этой работе нужно быть не иначе как академиком, черт возьми! Голову нужно никак не меньше асфальтировочного котла.
В руки случайно попал наряд Федора Матвеевича Полозкова: «Приточка ступиц бортовой по месту — 2 штуки». Павел отыскал в справочнике нужную норму и с недоумением посмотрел на Резникова.
— В норме подгонка по месту не учтена. Как же быть?
— Подгонка — это первобытная технология, — очень спокойно пояснил старик. — Закладывать ее в норму мы не имеем права: должен быть эскиз со всеми припусками.
— Какой же эскиз, когда в каждой ступице свой дефект, своя выработка?
— Об этом пускай мастер думает. И на первых порах в эти связи особо-то не вдавайся, — сдержанно и твердо сказал Резников.
Павел припомнил, что Федор Матвеевич таскал на плече тяжелую ступицу в гараж, и, как он говорил, не один раз.
— Но ведь токарь… заведомо не выполнит такую норму?
— Эк его! Ну, прикинь, сколько там у него?
Выработка у Полозкова превышала двести процентов.
Павел запутался.
Может ли человек поднять разом тонну? Выполнить невыполнимое? Объять необъятное? Судя по листку Федора Матвеевича, может, и очень даже просто, без всяких усовершенствований… Но понять это покуда невозможно.
Да и как поймешь, когда старик явно уклоняется от объяснений? Ему не по душе каверзные вопросы. Он недовольно сопит над логарифмической линейкой, резко двигает вкладышем. А бухгалтер Васюков хитро посматривает со стороны, разыгрывает на счетах виртуозные трели и бормочет набившую оскомину поговорочку: «Сугубо ориентировочно, заведомо неверно…» Этот знает дело, ему что? У него всякие реестры, копейки и рубли, а тут живые люди.
