Константин Локотков - Верность
Опять поскучнел.
— Ты подумай, подумай… Может, действительно, на консультацию пойдешь, а? Смотри, а?
Илюша вдруг рассмеялся и махнул рукой: «Ладно, останусь», — и вышел. Федор Данилович подбежал к двери, весело крикнул вдогонку:
— Зайди к фрезеровщикам. Подали там детали, нет?
Илюша прошел к фрезеровщикам. Детали прессформы были уже на станках. Илюша понаблюдал, прикинул в уме: еще часа на два работы. Показалось, что фрезеровщики не спешат. Илюша сказал:
— Живей поворачивайтесь.
Смена окончилась. Илюша, вернувшись из столовой, пристроился у окна с книгой. Пробежал Федор Данилович. К фрезеровщикам, наверное. Возвращаясь, задержался около Илюши.
— Какая книга? «Непокоренные». Ага. Хорошая книга. Читай, читай.
Илюша сидел за книгой недолго. Он знал, что девчата из пластмассового уже уехали домой — они жили за городом. Но он вспомнил, что ежедневно, в конце смены, мастер вывешивает список — распределение работ на следующий день. Учел ли мастер прессформу на катушку? Наверное, учел, — Федор Данилович, конечно, предупредил. Придет завтра Лиля на работу, а на ее прессе — новенькая прессформа.
Илюша отправился в цех пластических масс. Неширокая ровная полоса бумаги белела на доске объявлений. Неторопливо прочел: «Распределение работ». Так. Понятно. Эх, чудаки, надо было по алфавиту… деталь — слева, а прессформа — справа. А они — наоборот. Ну ничего, разберемся, грамотные. Так, идут детали: трехштырьковая колодка, втулка номер двести первая, каркас… Ага, вот и она, крышка к тракторной катушке. Это — слева. Посмотрим справа, что здесь за фамилия такая стоит.
Палец скользнул слева направо и замер. Лицо Илюши выразило недоумение, потом обиду, а когда он отошел от доски и, остановившись, вновь, издали уже, посмотрел на список, губы его были сжаты плотно, а в глазах — упрямство.
Он вернулся в инструментальный цех. Детали лежали уже на столе, их рассматривал начальник.
— Что с тобой? — с беспокойством и подозрением спросил Федор Данилович, всматриваясь в странно-сосредоточенное лицо Илюши.
Тот поднял спокойные глаза.
— Со мной? Ничего. А что? — И такое удивление прозвучало в его голосе, что Федор Данилович ничего уже больше не спрашивал.
— Ну, Илюша, — торжественно сказал он, — как это в пьесе «Фронт», помнишь? — есть возможность отличиться!
— Постараемся, — в тон ему ответил Илюша, и ловко, нетерпеливо дрогнувшими руками закрепил деталь в тисках.
Под утро Федор Данилович, обойдя цеха и проверив дежурные посты там, где не работали ночные смены, зашел к своему помощнику по дежурству.
— Ну как, Витя?
— Все в порядке. Вот только просили позвонить на пульт, — директор зачем-то спрашивал, а потом, — Витя засмеялся, — не дождался, видно, уснул.
Федор Данилович позвонил на пульт. Услышав очень знакомый голос девушки, Федор Данилович недоуменно спросил:
— Кто говорит?
— Я, я, Федор Данилович!
— Лиля?! — изумился Федор Данилович, — ты зачем туда?
— Ой, Федор Данилович! Знаете, целый месяц приставал начальник производства: переходи да переходи опять на пульт. Трудно тебе, говорит, и работать в цехе и учиться в техникуме. А тут — хорошо, легко, чисто. Ну, я все раздумывала. А вчера вдруг Соне-оператору потребовался выходной день — брат приехал с фронта… Ну, начальник производства попросил подежурить… Вас не было в цехе, он с мастером договорился. Я после смены отдохнула, выспалась и — сюда. Ой, Федор Данилович…
Она перевела дыхание, Федор Данилович хмурился, чем-то очень огорченный.
— Федор Данилович, к как я могла так просто думать: вот уйду из цеха, и все. Господи, вот теперь я знаю — никогда, никогда не брошу цех! Ну какая тоска! Бумажки, звонки, все чего-то делают, а тут… регистрируешь, да разыскиваешь по заводу кого-нибудь… Нет, никогда не брошу цех!
Ее голос был уже радостным.
— И знаете, Федор Данилович, пусть тяжело, пусть тяжело, но зато… — она не могла подыскать слова, запнулась, а потом, засмеявшись, сказала с восхищением: — зато… хорошо! — выразив этим все, что лежало на душе… — Федор Данилович, вы мне там оставили пресс? Я после дежурства — в цех.
— Нет, Лиля, ты пойдешь спать.
— Федор Данилович, я не хочу спать!
— Нет, ты пойдешь спать. А директору скажи, что я зайду.
Здравствуй, здравствуй, родной завод!
Как похорошел ты!
Розовые облака над твоими корпусами, розовые трубы и дымки, дымки — как белый сад в заревой рассветной дреме.
Радостная оторопь охватила Сергея Абросимова… Людской поток вливался в здание заводоуправления и, сужаясь у выходных дверей, широко растекался по заводским дорожкам. Знакомые лица, восклицания, любопытные взгляды…
Бюро пропусков… Ах, скоро ли отойдут от окошка эти робкие дядьки-крепыши в тулупах… Лицо девушки, видневшееся в окошке, неприветливо и замкнуто.
— Товарищи, у вас заявка на завтра… Не могу нарушать порядок.
— А вы позвоните, — тихо, но настойчиво повторяет тот, который у окошка; у него смиренный вид и вежливый голос, черная борода аккуратно обрамляет широкое, чуть скуластое лицо. Он все поправляет шапку на голове и оглядывается на товарищей. — Позвоните… Дескать, сегодня, непременно… Уж больно некогда… А завтра — никак нельзя откладывать, — завтра нам дальше… Правильно, ребята? — опять повернулся к сгрудившимся вокруг него «ребятам», младшему из которых по меньшей мере тридцать пять.
— Правильно, — дружно поддерживают они, — не можем ждать… некогда…
Девушка звонит, объясняет кому-то — приехали из колхозов, а заявка на завтра, как быть? — потом слушает, покорным, извиняющимся голосом говорит:
— Хорошо, я выпишу.
Пока она выписывает пропуск, старший деликатно молчит, на вопросы отвечает с готовностью, при этом весь подается вперед, совсем закрывая окошко широкими плечами. Но вот, наконец, получил пропуск, неторопливо прочел вслух, пригнул голову, чтобы увидеть девушку, сказал:
— Покорно благодарим.
Повернулся к товарищам и вдруг сразу всем одновременно подморгнул, и такое у него оказалось лукавое, в мелких живых морщинках плутоватое лицо, что Сергей, все время досадовавший на задержку, посмотрел на него весело и уважительно.
— Пошли! — коротко и энергично сказал человек, и все они гурьбой направились к выходу, оживленно разговаривая. Они держались уже по-хозяйски, независимо.
Великое дело — пропуск! Девушка, выписывая его Сергею, сказала с сочувственной улыбкой:
— И все-то вы спешите… Спозаранок…
Некогда, некогда, девушка! Сергей, торопясь, сдерживая волнение, почти побежал к цеху пластических масс. Остановил незнакомый молодой рабочий, мучительно-долго разговаривал с ним, называл «Сережа» и вспоминал какой-то новогодний вечер… Рассматривал медали, потом крепко потряс руку, сказал:
— Заходи!
Зайду, зайду, милый друг, дай опомниться… Черт побери, а где же цех? Совершенно незнакомое здание…
— Товарищи, а где пластмассовый?
— Да это пластмассовый и есть.
Ну, дела! Была тесная конура, прессы чуть не упирались в потолок… Сергей вбежал и остановился, ослепленный светом. Было просторно и светло, прессы стояли строго в ряд, знакомые запахи мыльной эмульсии и жженого карболитового порошка тонко струились на сквознячке… А где же люди? Через двадцать минут — начало смены. Ах вот что — передача еще не пришла, девчата жили за городом.
Из машинного отделения — металлические звуки и тихие всхлипывания насоса.
Медленно направился туда, по дороге останавливаясь у прессов.
Старые друзья! Сергей знал особенности каждого, капризы и болезни.
…Вот у этого стальной шток был весь в рисках и ссадинах, эмульсия струйками сбегала вниз, обливала пресс-форму. Работницы звали этот пресс «мокрой курицей». Сергей смотрел на него и не узнавал. Начищенный до блеска, сухонький, и шток гладкий, без малейшей царапины… Подлечили, молодцы!
Были здесь и новые прессы. Вообще много здесь было нового — добротные, из хорошей кожи, манжеты, аккуратные нагревательные электроэлементы, и на каждом рабочем месте — часы-песочницы.
— Да, с этим оборудованием можно любую программу поднять! — думал Сергей. — Мне бы только дали мой гарнизон, золотых моих девушек… И Федор Данилович не подводил бы с прессформами. Но кто, кто же остался, что за люди здесь работают? Неужели после войны демобилизовался мой гарнизон?
Уже подходя к машинному отделению, оглянулся, зорко осмотрел цех, ища, к чему бы придраться. Оттого, что совершенно не к чему тут придраться, было смешно и радостно. Ждал, ждал старик — ишь, навел порядок!
В машинном отделении долговязый паренек стоял у верстака, сосредоточенно считал инструмент, аккуратно складывая его в ящик. Мельком оглянулся на Сергея и вновь продолжал свое занятие. Вот он присел на корточки, покопался в верстаке, извлек из кучи старого инструмента два напильника, осмотрел и с довольным лицом переложил в ящик.
