Георгий Шолохов-Синявский - Суровая путина
Спокойно и твердо Малахов ответил:
— Мы отбирали землю у богатых, будь то иногородний, а либо казак, все едино. Так нам велит советская власть. А вы, белая сволочь, вместе с Красновым продали немцам донскую землю! Вы, белогвардейская шатия, и немцы помешали нам, но мы все равно добьемся своего — восстановим свободную жизнь для всех людей без разбору — будь то казак, а либо иногородний.
Автономов, дернув плечом, прошелся от стола к столу.
— И как скоро вы думаете это сделать?
— Как только уничтожим всех белых гадов и таких субчиков, как ты!
С трудом сдерживая себя и стараясь говорить как можно спокойнее, Автономов сказал:
— Я знаю, ты организовал побег партизан, Малахов. Ты что думал, мы тебя не поймаем? Где расположен отряд Карнаухова — скажи?
Он подошел к Малахову вплотную:
— Я могу тебя пощадить. Еще не поздно. Проведи мою сотню в камыши — и…
Автономов не успел закончить фразы, злобный плевок угодил ему в переносицу.
Автономов отскочил, батистовым платком вытирая лицо. Конвоиры крутили Малахову руки.
— Уведите его! — хрипел Автономов. — В расход! Сейчас же!
Малахова увели.
На краю хутора Недвиговского, у Мертвого Донца, зеленеет сочной пахучей осокой, буйным конским щавелем неширокий пустырь. Здесь, под старой одинокой вербой, грустно опустившей к земле свои гибкие ветви, расправились дроздовцы с Малаховым и четырьмя только что арестованными рыбаками.
Когда после залпа Малахов и с ним двое партизан еще продолжали жить, дроздовцы пустили в дело шашки. Но и этого им показалось недостаточно. Они сложили под вербой пять изрубленных на месиво тел в одну кровавую кучу и бросили в нее две гранаты.
28На другой день Автономов должен был двинуться в займище со своей сотней, приданной взводу немецких солдат.
Ростов был уже занят немцами. Линия фронта протянулась от Батайска к Азову. Ватажники действовали теперь в тылу, нападая на немецкие разъезды. Из занятых немцами хуторов в гирла уходили новые партии казаков и иногородних. После расправы с оставшимися в хуторе партизанами остановить этот тайный поток было невозможно. Автономов понимал, что никакие списки не помогут теперь уберечь редеющие ряды верных Краснову казаков от пагубного поветрия. Не ожидал он, что столько хлопот доставит ему карательная экспедиция и желание лично расправиться с хуторскими большевиками.
Он рвался теперь за частями Дроздовского, ушедшими далеко вперед, хотел поскорее очутиться в Новочеркасске, в атаманском дворце, чтобы отпраздновать долгожданную победу. Тщеславные мечты не давали ему покоя. Ему начинало казаться, что он занялся мелкими делами, и никто не замечает его усердия.
Крайне недовольный собой, Автономов повел сотню в гирла.
Узнав о гибели Малахова, партизаны решили пробиваться к Азову на соединение с частями Красной гвардии. Целую ночь Анисим просидел у ерика, глядя на черную воду остановившимися глазами. Панфил Шкоркин подходил к нему, молча клал руку на плечо, тяжело вздыхал.
На заре со стороны Азова послышались орудийные отрывистые удары. Теперь не было сомнений, — фронт придвинулся к Дону, придонские станицы и хутора — Рогожкино, Обуховка, Елизаветовская — были в руках немцев. Прорваться к красным можно было только через фронт или гирлами в обход, с выходом в Кагальник.
На тесной, окруженной плотной стеной камышей грядине собрались ватажники. Совещание длилось недолго. Мнения разделились. Горячий и нетерпеливый Чекусов настаивал на том, чтобы тотчас грузиться в дубы и водным путем пробиваться на Кагальник. Как всегда гневный и неспокойный, он доказывал, что ожидать больше нечего.
Но пробраться через фронт, хотя бы и на дубах, днем и с малым количеством патронов, в то время, как вдоль гирл уже шныряли немецкие разъезды, было рискованно.
Партизаны решили дождаться ночи и под прикрытием темноты выйти на дубах гирлом в море, а оттуда на Кагальник.
Теплые, пропахшие болотной сыростью сумерки опустились на гирла, когда отряд Автономова углубился в займище. С востока продолжал дуть ровный весенний суховей. В меркнущей синеве неба дрожали тусклые звезды. Ветер, казалось, раздувал их, как тлеющие угольки.
Автономов решил оцепить гирла с трех сторон и двигаться вслепую, облавой. У одного из узких ериков отряд остановился. К Автономову подъехал Сидельников.
— Господин хорунжий, дозвольте совет подать…
— Говори!
Автономов не пренебрегал советами вахмистра, доверяя его сметке.
— По всему видать, — эта братия забилась в самое кодло, — сказал Сидельников. — Эти места я хорошо знаю. Ежели мы будем напролом идти, в аккурат напоремся на ихние пули. А я думаю так: ветерок сейчас в ихнюю сторону, камышек, что порох. Дозвольте побаловаться огоньком. Этак в два счета их выкурим.
— Прекрасно! Делай! — скомандовал Автономов.
Сотня вброд перешла ерик, растянувшись полукругом, оцепила таинственно шелестевший камышовый лес.
29Выйдя на тропу, на которой в последний раз расстался с Яковом Ивановичем, Анисим еще раз зорко осмотрел в бинокль быстро меркнущую даль. Ветер усилился, шелест сухого камыша глушил остальные звуки.
Поглощенный мыслями, Анисим не заметил, как подошел к нему Павел Чекусов. Анисим услышал его тяжелое дыхание и обернулся. Чекусов был весь обвешан гранатами и пулеметными лентами.
Анисим отвел от глаз бинокль, тихо сказал:
— Паша, давай отчаливать.
— Уже все готово. Можно пробираться к дубам. Пулемет уже погрузили, — ответил Чекусов.
Сумерки еще больше сгустились. Внезапно на востоке, откуда дышал порывистый суховей, взметнулось широкое пламя. Над головами партизан с тревожным свистом пролетела стая уток. Издалека донеслось пугливое кряканье, шумный всплеск волн. Не прошло и минуты, как пламя размахнулось от ерика к ерику, стало охватывать многосаженные поляны высушенных ветрами прошлогодних камышей. Пахнуло зноем, займище озарилось багровым сиянием, точно непрерывные молнии заиграли по земле. Послышался сухой треск, будто лопались тысячи патронов.
Анисим и Павел Чекусов стояли несколько секунд пораженные.
— Кто-то запалил камыш! — срываясь с места, не своим голосом крикнул Анисим. — Скорей в табор.
Чекусов и Анисим побежали к скрытой в камыше грядине.
— Ребята, за мной! К дубам! — скомандовал Анисим и первый бросился к ерику.
Человек десять партизан уже сидели в дубах и выстрелами давали условные сигналы. Тропа от стойбища к заводам лежала через густое камышовое поле, шагов в двести шириной. Пламя, переносимое ветром, сразу на десятки саженей уже перерезывало ватажникам дорогу, огненным прибоем надвигалось на грядину.
Страшен пожар в камышах в засушливое ветреное повесенье! Огонь перекидывается по пушистым, вспыхивающим, как порох, муханицам с молниеносной быстротой, пожирает целые десятины. Едкий дым душит все живое, что не успевает сгореть в пламени. Воздух накаляется, как в жарко натопленной печи, искровой вихрь подымается высоко в небо, осыпается за много верст черной метелью. Вода в стоячих озерцах закипает, и в ней, как в котле, сваривается рыбья мелкота.
Узкая тропа позволяла ватажникам отступать только гуськом. Они были стиснуты плотной, непроходимой чащей. Позади Анисима, задыхаясь, увязая костылем в грязи, ковылял Панфил.
До берега оставалось не более семидесяти шагов, когда огонь пересек тропу у самой заводи. Анисим увидел, как ослепительное полотнище пламени взметнулось к самому небу. Ватажники столпились, задыхаясь от страшной жары, кашляя от дыма. Тяжелая, медлительная цапля, не успев вовремя подняться с гнезда, билась, махая обгорелыми крыльями. Унылый ее крик походил на стон. В багровом небе, дико и жалобно крича, носились бакланы.
В займище стало светло, как днем. Оглушительный треск мешал говорить. С востока с шипением катилась волна огня, от которой, казалось, уже не было спасения. Она неслась прямо к тому месту, где стояли партизаны. Воздух становился все горячее, треск громче. Анисим уже не мог слышать голосов товарищей, хотя по движению запекшихся губ, по разинутым ртам было заметно, что они о чем-то кричали ему.
Еще более узкая тропа вела в сторону, и партизаны, ломая камыш, бросились по ней.
Анисим оглянулся и увидел Панфила. Он поскользнулся на кочке, упал… Анисим и Пантелей Кобец подхватили его и, сделав несколько отчаянных прыжков, не выпуская из рук Панфила, очутились на высокой, ярко освещенной грядине.
Пламя, отгородившее партизан от места стоянки дубов, бушевало на расстоянии тридцати шагов от грядины, этого счастливого островка среди огненного моря. Партизаны сгрудились на этом островке, осыпаемые искрами. У некоторых уже начинали дымиться шапки и ватники.
Анисим оглядел товарищей. Это были его сподвижники в крутийских делах, и новые друзья, связанные одним желанием. Разговаривать было некогда и невозможно. Панфил потерял костыль и стоял, пошатываясь, опираясь на винтовку. Пантелей Кобец и Андрей Полушкин спешно окашивали резаками вокруг островка сухую прошлогоднюю кугу. Иван Журкин зажигал ее с подветренной стороны, чтобы огонь вылизал черную прогалину, на которую можно было бы отступить. Люди молча, без сговора, делали все, чтобы спасти друг друга.
