Феоктист Березовский - Бабьи тропы
Старик Гуков перебил Панфила:
— А как же, Панфил Герасимыч, насчет Совета? Мы ведь Советскую власть ждали…
— Ревком и есть Советская власть, — хмурясь, ответил ему Панфил. — Сами видите — не кого-нибудь назначаем, а тех, кто боролся и кровь проливал…
Гукова поддержал староста Валежников:
— Выборы надо бы сделать, Панфил Герасимыч… Сказывали нам, дескать. Советская власть выборов придерживается… и партизаны тоже…
Панфил стал объяснять:
— Как есть у нас теперь революция… и много белого офицерья по урману прячется… значит, назначаем мы для твердой власти ревком. А когда настанет полное спокойствие, то из губернии будут назначены выборы Советов. Можете, товарищи, не сомневаться. Ревком будет производить все действия по декретам Советской власти… как и было при Фоме Ефимыче…
Белокудринцы молчали. Новым и диковинным казалось им все, что говорили и делали партизаны. Смотрели на них и удивлялись. Казалось, что прошли партизаны через какую-то большую и мудреную школу и стали теперь выше на целую голову любого из жителей глухой деревеньки Белокудрино. Изумленно следили белокудринцы ее строгим порядком на митинге. С удивлением слушали складные речи дегтярника Панфила, прежде не умевшего больше трех слов подряд сказать. Бабы головами покачивали, глядя на Павлушку Ширяева, припавшего своей курчавой головой к столу и без передышки строчившего по бумаге карандашом.
Когда Панфил спокойно, но твердо обрезал богачей, у одних радостью наполнилось сердце, у других мурашки забегали по спинам. Бородатый Панфил гудел:
— Теперь ревком объявляет всем гражданам деревни Белокудриной: для того, чтобы было у нас тихо и мирно… то есть для революционного порядка, ревком назначает милицию, тоже из трех человек. Начальником милиции будет Андрейка Рябцов. А рядовыми милиционерами назначаются Афоня Пупков и Никишка Солонец… чтобы один помоложе, а другой постарше…
Панфил помолчал и спросил:
— Как считаете, товарищи, хватит для нашей деревни трех милиционеров или нет?
Собрание дружно ответило:
— Хватит!
— Довольно!
Панфил торжественно закончил речь:
— Так вот, товарищи!.. Для первости… объявлен вам полный состав революционной Советской власти для деревни Белокудриной. Ревком просит всех граждан соблюдать полный революционный порядок. Кто не будет подчиняться… с теми будем поступать по всей строгости декретов… А теперь объявляем всем, что в воскресенье в доме гражданина Валежникова будет собран новый митинг, на котором мы дадим полное объяснение, как строится Советская власть по городам и деревням и что она дает трудящему рабочему и крестьянину.
Достав из кармана спички, Панфил раскурил потухшую трубку и сказал:
— Ежели чего непонятно… можете задать мне вопрос. От имени ревкома я дам полное объяснение…
Мужики и бабы молчали.
Панфил подождал немного и объявил:
— А ежели все ясно, значит, митинг закрываем. Можете расходиться.
Все время писавший протокол Павлушка Ширяев отложил в сторону бумагу и карандаш, быстро поднялся на ноги и крикнул из-за стола:
— Помните, товарищи!.. Ревком будет стоять на страже защиты трудового народа, как рабочих, так и крестьян.
Мужики и бабы, глядя на молодого и бойкого секретаря, засмеялись. Послышались голоса:
— Ишь ты, прыткий какой!
— Научился по бумаге строчить и по-городскому говорить…
— Ай да Павлушка! — похвалил Павлушку мельник Авдей Максимыч. — Видать, не зря учил я тебя грамоте…
— Секретарь, якорь его! — смеялись мужики.
Глядя на внука, и дед Степан и бабка Настасья исходили радостью. Рядом с бабкой стояла Параська. Она видела, что Павлушка несколько раз отрывался от письма и искал ее глазами. Параська нарочно три раза меняла место в толпе. И три раза примечала, что вертится Павлушкина курчавая голова и ищут ее Павлушкины голубые глаза. Чуяла Параська, что радостно ей, и больно и досадно. Опять при встречах глазами с Павлушкиным взглядом хмурилась и отворачивалась. Куталась в шубенку, чтобы прикрыть истлевшее рваное платьишко. Нищеты своей стыдилась. По временам и злоба закипала у нее против Павлушки. А когда крикнул он из-за стола и народ засмеялся, подхваливая его, радостно отозвались голоса мужиков и баб в сердце Параськи.
Вслед за Павлушкой поднялся Андрейка Рябцов — новый начальник милиции — тоже громко крикнул:
— Как милиция, объявляю со своей стороны: можете расходиться спокойно. Мы, белокудринская советская и народная милиция, будем соблюдать полную вашу защиту!
Сеня Семиколенный закатил глаза и восторженно пропел:
— Да здравствует Советская власть!
Мужики закричали:
— Ур-ра-а!
— Да здравствуют вожди рабоче-крестьянского пролетариата и наши партиза-а-аны-ы! — закричал Афоня, размахивая шапчонкой.
И снова из комнаты в комнату, по всему Гуковскому дому, покатилось «ура».
Кричали мужики долго и надсадно. Но кричали не все. Валежников, Гуков, Клешнин, Максунов, Оводов и другие богатые мужики и старики переглядывались и молчали. Бабы тоже молчали. У многих баб от радости слезы проступили. Многим хотелось кричать вместе с мужиками. Но непривычны были бабы к выражению ликования своего в мирских делах. Испокон века ведь было заведено, что не бабье дело в мирские дела соваться. Не бабье дело и «ура» кричать.
А охваченные возбуждением мужики, не замечая колючих взглядов богачей, долго не хотели уходить из теплого, впервые прокуренного дома кержака Гукова и долго кричали здравицы и «ура».
Наконец крики утихли. Постепенно народ стал уходить во двор и дальше — на улицу. Шли кучками. Возбужденно разговаривали. Не попавшие в дом спрашивали:
— Ну, что там? Кого выбрали?
— Ревком назначен! — отвечали со всех сторон. — Ревком!
— Кто ревком-то?
— Панфил Комаров.
В другой группе мужики шли и говорили:
— Образовались ребята в партизанах…
— Куда там!.. Даже Афоня по-городскому кричит…
— Да, братаны… все через город, через рабочего получается…
— Знамо, через рабочего… А то как же… Темнота наша…
Бабы отдельной кучкой жались поближе к дворам и тоже судачили:
— Совсем другое обхождение-то, девонька…
— И не говори, Лукерьюшка… Даже от нас, от баб, Маланью за стол посадили.
Бабка Настасья шла среди баб и повторяла:
— Говорила я вам, бабоньки, а? Говорила?!
А в толпе кержаков скупщик Клешнин ехидничал:
— Достукались!.. Афоня под божницу залез… Господу табачком нос покоптил.
— Весь дом прокурили, анафемы! — ворчал старик Оводов.
Их поддержал Валежников:
— Ни стыда, ни совести нету у нонешнего народа…
Некоторые мужики из середняков оправдывали партизан:
— Нельзя, Филипп Кузьмич, шибко-то судить. Забылся человек… ну и… закурил.
— От радости это они…
Валежников умолк.
А Оводов бросал по сторонам злые взгляды и продолжал ворчать:
— Кому радость, а господу поношение!.. Забыли царя небесного! Чадят!.. Сатану потешают!..
Но ворчливые голоса тонули в веселых перекликах:
— Завоевали победу, Якуня-Ваня! — кричал Сеня Семиколенный, шагая с толпой мужиков по середине улицы.
— Пра-виль-но-о! — поддержали его голоса сзади идущих вооруженных партизан.
Далеко впереди пьяненький отец Андрейки Рябцова надрывался, выкрикивая заплетающимся языком:
— Помрем-м з-за С-со-в-ве-ты-ы!..
Вокруг него толпились и визжали ребятишки.
А сзади партизан шли толпой девки и пели:
По ур-ма-ну ве-тер во-ет,
К зем-ле ве-точ-ку кло-нит,
В пар-ти-за-нах ми-лой ходит,
Мо-е имя-чко твер-дит…
Глава 3
На другой же день после митинга повисла над пятистенком Панфила новая доска с короткой надписью:
БЕЛОКУДРИНСКИЙ СЕЛЬСКИЙ РЕВКОМ
А через неделю приехал из города рабочий Капустин. И сразу же после его приезда стало известно, что организовалась в Белокудрине ячейка коммунистов-большевиков. Называли и фамилии мужиков, вошедших в ячейку: Панфил Комаров, Павлушка Ширяев, Маркел Власов, Сеня Семиколенный, Афоня Пупков, Андрей Рябцов, Никишка Солонец, Кирюшка Теркин, Иван Сомов, Емелька Кочетов.
После этого три раза собирались партизаны всей ватагой в доме Панфила и три дня шумели до полуночи.
По деревне новый слух прошел — будто рабочий Капустин все три дня партизанам проповедь вычитывал и к большевистской вере всех присоглашал.
В воскресный день партизаны собрали народ на второй митинг. С утра по деревне слух прошел, что на этом митинге приезжий рабочий будет всю деревню уговаривать на вступление в большевистскую партию.
