Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести
Только сиреневого сада на кладбище не тронул топор…
Вынесенное за околицу, окруженное валом, поросшим мелким кустарником, кладбище занимает большую площадь и способно вместить еще много, много поколений.
Не одна буйная голова похоронена была здесь после веселой масленицы, не одна жертва тяжелого кулака Илюхи Чобы или двужильного Петьки Сторожева успокоилась под сиреневыми кустами. Тут нашли отдых множество вечно голодных, вечно несчастных, вечно усталых…
Все кладбище заросло сиренью, трудно пробраться через нее.
Что делается здесь в весеннюю пору, когда расцветает сирень! Все вокруг пропитано чудесными ароматами, дышится легко, и сладко кружится голова — от сиреневого ли запаха, от весеннего ли воздуха, от зеленей ли, ковром раскинувшихся вокруг до самого небосклона!
В мае сюда прилетают соловьи и в теплые ночи такую заводят трель, что хоть до рассвета не спи — слушай, вздыхай, вспоминай молодые годы. Как в прошлые времена, так и теперь в сиреневую пору на кладбище собирается молодежь. Она не боится ни мертвецов, ни таинственных чадных огней, будто бы появляющихся на могилах плохих людей.
Луна заливает кладбище ровным светом, где-то слышатся смех, поцелуи, нежный шепот…
…Я сел на ветхую скамейку у надгробья, заросшего сиренью, и думал: вот мертвые лежат в своих могилах, и вот живые начинают жить. Ничто не превращается в прах: те, кто умерли, жили для тех, кто живет теперь, а живые живут для тех, кто придет вослед.
Все для живых, и только им есть место под небом. Но и труды тех, кого уже нет, остаются, если они трудились для того, чтобы после них лучше жилось, — их любовь и ненависть не исчезли; памятно сделанное ими добро, поэтому даже у мертвых есть своя часть среди живых.
У человека нет власти над смертью, но он властен над своими делами. Не забываются дела неправедных, не забывайте их, но следуйте делам мудрых, они вечны под солнцем, и лишь они животворны!
Итак, все для живых — и добро и зло. Но чтобы покончить с недобрым, надо чтобы все земли, от края до края, все они — лежащие под небесами — не родили кабалу, голод и унижение, а чтобы пахались людьми, преисполненными радости!
Понадобились многие годы борьбы, но в конце концов живые принесли добро для людей — через людей. Добро пришлось добывать кровью. И добыли, ибо всему свое время — время добра для тех, кто теперь имеет его, и время зла для неправедных и злых.
Всему свое время, но можно ли лишь наблюдать течение времен и ждать, что все придет само собой?
Течение времен тоже во власти человека, и он волен ускорить их ход.
Он, Человек, встал, ощущая в себе неизмеримые силы, встал с сердцем, помолодевшим от познания истины, с зорким, просветленным взором, с головой, умудренной многолетием и горем, с волей, не знающей преград, с руками, могучими, как корни древнего дуба, как корни самой Руси, встал во весь свой исполинский рост и вошел в самую кипень урагана и совершил то, что ему надлежало совершить.
Он велик и многомудр, сын земли своих отцов, и он чутко прислушивается к тому, что доносит до него ветер с могильных холмов и с полей, раскинувшихся вокруг а до самого горизонта…
Стайка ребятишек — голопузых и веселых — с криками и смехом промчалась мимо погоста: сверкая глазенками, белоголовые, курносые, они бежали куда-то вдаль. И это, думалось мне, есть жизнь, наш стремительный бег в будущие века.
Аромат сирени кружил голову, небо родных мест казалось беспредельно глубоким, чистым и светлым. И долго я слушал певунью, чья песня плыла над миром, над тихими мирными полями…
И встал: пора было ехать в село — нас ждали.
СелоРаботник обкома, сопровождавший меня, оказался человеком осведомленным. Он сказал, что особенно бурными в смысле наступательного шага вперед были годы 1968-й и последующие. За два-три года за счет государственных капиталовложений и нецентрализованных источников в селах области построили триста десять школ, шестьдесят детских садов и яслей, больницы на пятьсот коек, сто шестьдесят клубов, открыто сто тридцать библиотек, сооружено больше тысячи магазинов, пекарен и столовых, четыреста бань, проложено тысяча двести километров сельских водопроводов… Почти в каждом селе — непременно либо больница, либо фельдшерский пункт.
В полтора раза за те же годы выросли чистые доходы колхозов (213 миллионов рублей к 1970 году) и, как следствие, — рост доходов крестьян примерно на двадцать пять процентов.
Все это касалось, конечно, и села, названного в романах Двориками. Но внешний облик его навеял на меня печальные мысли.
Мы не смогли от кладбища проехать в центр села: огромное болото — оно и раньше источало отнюдь не сладостные запахи — стало шире, глубже и зловонней… Сильно сократилась Нахаловка. Исчезли ветрянки, их было две. Нет в помине поселков, входивших территориально в состав села. Нет избы, где жил старый унтер Андриян Федотович. Сохранились кирпичный домишко Семена Ивановича и пятистенка брата его Петра.
Теперь здесь живет Дмитрий Петрович. Зашел туда. Ничего похожего на ту избу, где я раньше бывал много раз: современная полированная мебель, радиоприемник, если не ошибаюсь, телевизор, цветастые занавески на окнах, непередаваемый запах свежевымытых, отлично покрашенных деревянных полов в горнице…
Медленно шагал я вдоль Большого порядка, отмечая памятные места. Вот здесь, на площади напротив церкви (ее давно нет), была школа. По тогдашним временам она выглядела образцовой: несколько классов соединялись раздвижной гармошкой дверей. Здесь мы впервые увидели какую-то ковбойскую кинокартину… Широкий коридор служил нам местом игр на переменах. В том же здании в прилично обставленных комнатах жили учителя. Школы той нет. Построена новая, оснащенная вполне по-современному. От старой осталось маленькое помещение для первых классов и крылечко.
Теплыми вечерами с книжкой в руках тут сидела, бывало, самая любимая нами учительница Ольга Михайловна.
Я перешел высохшую речку — передо мной сильно укороченная Кочетовка. Глаз остановился на едва приметном углублении в конце бывшего нашего сада: это пруд. В нем мы купались, ловили мальков и ели их живыми… Закрываю глаза и вспоминаю: вот здесь росла почти полузасохшая, но еще плодоносившая титовка; рядом — белый налив, затем дичок, два дерева полосатого аниса, анис золотой, вишневые заросли, еще один дичок, грушевое дерево, ни разу не одарившее нас хотя бы единственной грушей. Вон там мы строили шалаш, в котором любили ночевать… Между двумя анисовыми деревьями растягивали гамак, в сад приходил какой-нибудь учитель и читал книги, выписываемые из земской библиотеки…
Я вышел из сада. На пригорке меня ждали женщины и старики. Всех их я знал, хотя и не сразу вспомнил имена… И ни одного молодого лица, ни одной девушки или парня!..
Да, жизнь стала много лучше. Да, о хлебе теперь «не скучают», да, зарабатывают прилично и луком приторговывают, и к пенсионерам колхоз ласков и щедр…
Умер всеобщий любимец, заводила и певун Никита Семенович, не слышно привычного «того-этого» Андрея Козла — он тоже успокоился под сиреневыми кустами, как и многие другие, как многие-многие другие!
…Кто-то приехал на «газике» и сказал, что нас ждут в школе. И вот я в объятиях человека, черты которого напоминают мне что-то далекое и доброе.
Да ведь это Ленька!
Ради встречи надел выходной полувоенный костюм этот старый вояка, потерявший на войне с антоновцами, а потом с фашистами сына и свое здоровье: раненый-перераненый, он еле-еле выжил.
Теперь Алексей Григорьевич Бетин живет в Токаревке, в той самой, которую в двадцатых годах отстоял от антоновцев.
Не успели мы перекинуться несколькими словами, как меня схватили сильные руки… Смотрю я на исполина и вспоминаю человека, виденного в последний раз в 1921 году…
Ну да, конечно, так оно и оказалось! Это Димитрий Петрович, сын Петра Ивановича, бригадир комплексной бригады колхоза «Борьба за мир».
Что-то щелкнуло: нас фотографировал местный учитель, внук старика Кособокова: и под плетьми Сторожева он отказался выдать спрятавшегося в его саду Федю Ивина.
Вот так встреча!
Пока в школе что-то готовилось, Димитрий Петрович рассказал накоротке о себе.
Двадцать с лишним лет член правления колхоза. Двадцать лет подряд избирается депутатом районного и сельского Советов.
Воевал с фашистами: в звании ефрейтора командовал отделением автопарковой роты, тяжело контужен в 1943 году под Мценском. В госпитале кое-как вернули Димитрия Петровича к жизни… По специальности шофер, механик, хорошо понимает в скотоводстве (одно время заведовал фермой), женат, двое ребятишек-близнецов…
— Как живу? Неплохо. Слышал, был у меня в доме? Прости, не мог встретить — гибель дел. Зарабатываем прилично. Сколько? В год за работу в колхозе и с приусадебного участка мне и жене набегает до четырех тысяч. Ничего, жить можно. Вот все машину мечтаю купить, но очередь — аж до луны. Отец? Слышал, что он жил в Польше. Больше ничего о нем не знаю. Когда он ушел из дома, мне было три-четыре года. Говорят, ростом и обличьем я пошел в него. Но на этом наше сходство и кончается: я коммунист, он воевал с коммунистами…
