Евгений Пермяк - Горбатый медведь. Книга 2
Они незаметно дошли до памятника борцам за Революцию. На этом месте жгли белые вырытых из братской могилы. Здесь их пепел. Здесь и пепел Сонечки Краснобаевой.
Маврикий поклонился памятнику.
— Ты знаешь, Лера, Сонечке Краснобаевой так хотелось, чтобы ты вышла замуж за Волю Пламенева…
— Я знаю об этом…
— Пусть ее желание сбудется. Она говорила, что Воля Пламенев будет очень хорошим и верным мужем. Я так же думаю, Валерия. Только ты не приглашай меня на свою свадьбу. Мне все-таки не будет сладко, когда вам будут кричать «горько-горько»…
VIТри друга. Иль, Мавр и Александр, стали снова неразлучной тройкой. И особенно сблизились они после поступления Толлина на завод. Григорий Савельевич посоветовал Маврикию работать в цехе, имеющем к нему некоторое отношение. Маврикия определили на тяжелый пресс в цех запасных частей для уборочных машин. Сначала он постоял подручным, а вскоре его допустили к самостоятельной работе, которая хотя была и несложной, но требовала немало сноровки.
Недалеко то время, когда цех отпочкуется от старого завода и станет новым заводом уборочных машин.
В заводе возникли курсы, названные для краткости двумя буквами «ЭЭ», что значит — «экзамены экстерном». На курсы поступил и Маврикий. Хотя и не так легко после рабочего дня садиться за парту. Но…
— Надо же, — сказал Иль, — нам с тобой закончить среднее образование, а Санчику подготовиться к поступлению на рабфак.
И друзья начали учиться.
Близился день приема Маврикия в комсомол. Какая уйма переживаний, страхов и сомнений. Как он готовился, сколько перечитал! Знал чуть не наизусть весь устав. Волновались тетка, и мать, и уже подросшая сестренка Ириша.
Ильюша Киршбаум хлопотал о торжественном приеме своего друга в зале заседаний Дворца молодежи. Ильюша доказывал, что прием в комсомол Толлина может стать поучительным событием для многих юношей и девушек.
Кроме этого, Ильюше хотелось на большом собрании выяснить все и очистить своего друга от всего наносного, от оскорбительных слушков и подленьких, похожих на правду кривотолков. Такие «правоверные», как Модестик, отсидевшиеся дома в грозные годы, бросали тень на Маврикия, завидуя ему. Завидуя потому, что другие, особенно девчонки, впадали в противоположную крайность, рассказывая о невероятных подвигах Толлина. Оказывается, Маврикий в глухой степи на быстроногом, чуть ли не на огнедышащем коне догнал бандита Вахтерова, набросил на него аркан и связанным доставил в город Омск.
И здесь хотелось внести ясность и все поставить на место.
— Ничего не нужно преувеличивать, но зачем же преуменьшать? — говорил Ильюша Киршбаум в городском комитете комсомола. — Какое волнующее впечатление произведет на всех, когда он будет рассказывать свою биографию, начиная со знакомства с подпольщиком Иваном Макаровичем Бархатовым. А потом, понимаете, избиение его в школе законоучителем за рассказ Льва Толстого. И если он что-то забудет рассказать, я и Санчик Денисов добавим это в прениях, — волновался Ильюша, и его волнение передавалось членам комитета.
— Ты прав, Кирш, его именно так и нужно принимать, — подтверждал секретарь городского комитета Кошечкин, участник молодежного подполья, скрывавшийся в Каменных Сотах. — Пусть он расскажет об Октябрьских днях в Петрограде, о том, как слышал Ленина…
— А до этого о том, как его ранили во время июльской демонстрации, — подогревал воображение членов комитета Киршбаум. — А потом, понимаете, бац! Появление в Мильве Вахтерова. Колебания… Симпатии к эсерам… О них, правда, нужно рассказать мягче, чтобы не бросать на него тень…
— Зачем же. Иль, мягче? — возразил Кошечкин. — Лучше потверже рассказать о его вихляниях, о том, как вступил в их бандитский отряд ОВС.
— Миша, он же не вступал. Зачем ты повторяешь чужую чепуху? Его же не приняли, как неспособного поднять винтовку, — восстанавливает Киршбаум истину.
— Но повязку-то он носил? Носил. С Вахтеровым встречался? Встречался, — спорит и волнуется Кошечкин, представляя, как это все будет. — И в то же самое время контакт с нашим подпольем, выполнение нашего поручения. Разве это не интересно для ребят, которые будут слушать? А потом взрыв стены камер. О взрыве могу рассказать я. Потому что мы с Иваном Макаровичем были тогда поблизости. И видели… А потом его бегство за Каму. Встреча с Сухариковым… Появление переодетым в Мильве… Как в кино!.. А не перенести ли нам прием Толлина, — неожиданно предлагает Кошечкин, — в рабочий клуб? Там можно тысяч до двух собрать ребят.
— А дадут? — сомневается Ильюша.
— Почему же не дадут? Это же политическое мероприятие, — говорит увлеченно Кошечкин. — Надо только рассказать обстоятельно Артемию Гавриловичу Кулемину о нашей идее. И точка.
Артемию Гавриловичу было рассказано более чем обстоятельно и представлено во всех красочных подробностях, вплоть до показа на экране документальных снимков. Кулемин на это сказал:
— Прием в комсомол не может быть спектаклем, хотя бы и поучительным. Это первое. Затем второе. Принимаемый в комсомол Толлин по стечению обстоятельств, а не по каким-то другим причинам оказывался в изломе событий и, не предполагая того, становился, а чаще выглядел героем. Слава излишне, а иногда незаслуженно баловала его. И вместо того чтобы дать парню устояться, войти в нормальное русло жизни, вы хотите публично убеждать его, что он не как все, а особенный, выдающийся, знаменитый. Зачем?
— Но ведь он же на самом деле не как все, — осторожно попробовал возразить Кошечкин.
— В какой-то мере я согласен с тобой… Но зачем обращать на это внимание и портить хорошего и в общем-то не испорченного славой юношу. Короче говоря, он будет вступать в комсомол, как все рабочие ребята, у себя в цехе.
— Это указание, Артемий Гаврилович? — запальчиво спросил Ильюша.
— Это мнение городского комитета партии, комсомолец Киршбаум. Ясно?
— Ясно.
— И еще для большей ясности. Как вы думаете, легко ли будет Толлину рассказывать о крутых поворотах жизни, ворошить то, в чем он не был повинен? Снова сгущенно в течение часа-двух переживать и без того густые трудностями годы. Неужели вам не жаль терзать своего такого добросердечного товарища? Да и одного ли его? И вместо незабываемого праздничного дня в его жизни, который должен навсегда запечатлеться радостным днем, устраивать зрелище…
Далее убеждать Кошечкина и Киршбаума не понадобилось. Через несколько дней на цеховом собрании комсомольской ячейки Толлина при одном воздержавшемся было решено принять в ряды Российского Коммунистического Союза Молодежи. День был волнующим, но счастливым и незабываемым, как и телеграмма из Москвы от Ивана Макаровича, которую прочитала тетя Катя:
— «Поздравляю тебя с первым днем твоей новой большой жизни».
И новая большая жизнь началась…
ЭПИЛОГ
В первые дни студенческих каникул из крупных городов разъезжается по родным местам великое множество молодых людей. На старой мильвенской пристани тоже высадились студенты. Сперанский-младший, Митя Байкалов, Геня Шумилин. Он уже известный художник. Тут же и Виктор Гоголев. Будущий инженер-строитель.
Здесь же на пристани Александр Денисов. Его тоже трудно узнать. Совсем переменился Мавриков «Санчо-Панчо». Первокурсник Московского университета. Его поприщем будет физика. Еще в Перми, бегая на лекции в университетскую «заимку», почувствовал он, что физика — область великих открытий. И не ошибся будущий академик Денисов.
Саша Денисов не приплыл на пароходе. Он пришел сюда с Наденькой Умеевой. Младшей из трех сестер, познакомившейся с ним, девятилетним Санчиком, в тот памятный Екатеринин день, когда пелась и разыгрывалась в лицах песня «Последний нынешний денечек»…
Теперь Санчик и Маврик будут родней. Хотя и седьмой водой на киселе, но все же… Саша и Надя пришли сюда потому, что на пароходе едут двое других из тройки друзей, зашифрованных некогда буквами МИС. Одна из этих трех букв — последняя, как мы знаем, ждет на пристани, а две первых сгорают от нетерпения на палубе парохода. Особенно волнуется первая буква, принадлежащая имени студента четвертого курса факультета общественных наук. Другой, более сдержанный, с синим подбородком, потому что трижды в день бриться невозможно, тоже студент четвертого курса, будущий главный инженер машиностроительного завода, которого еще нет и на карте, но будет на том самом месте, где высятся над прудом памятные Каменные Соты.
Наконец показалась мильвенская пристань.
Пароход пристал, и три буквы, обнявшись, составили теперь МСИ. Потому что Санчик оказался в середине, а Ильюша и Маврикий по бокам. Наденька же шла пока отдельной буквой…
