Алексей Кожевников - Том 4. Солнце ездит на оленях
Ксандра уехала в Мурманск, Колян пошел обратно в Веселые озера. В Мурманске она пробыла всего несколько часов: сдала в отдел народного образования список желающих ходить в школу и стала просить, чтобы позаботились о школьном помещении; если не могут построить новое, то расширили бы как-нибудь прежнее. Крепость, как называла Ксандра про себя заведующую отделом сельских школ, сказала:
— Строить у вас новое в ближайшие годы не будем, вы не попали в первую очередь. Расширяйтесь, как другие, за счет местных ресурсов!
— Каких?
— Займите дом попа!
— У нас нет такого. Ближайший поп в Ловозере.
— Дом лавочника.
— Тоже нет. Ближайший там же, в Ловозере.
— Обратитесь в сельсовет!
— И этого нет, и этот в Ловозере.
— А что же у вас? Совсем нет Советской власти?
— Есть один член сельсовета, Оська. Но он такой охотник, такой бродяга, что его никогда не увидишь, как солнышко полярной ночью.
— И все-таки добивайтесь там, на месте! — отчеканила Крепость.
Чтобы успокоиться и скоротать время до поезда, Ксандра зашла к Люде Крушенец. Прозвище мужа пристало и к ней. Свидание получилось неприятным. Сразу после «Здравствуй!» Люда спросила:
— Милая Ксандрочка, нет ли у тебя тех бумажек?.. Помнишь, отоваривали вместе?
— Нет. Я еду домой и теперь ни о чем не стану хлопотать.
— Достань парочку для меня! Отоварю я сама.
— А что тебе нужно?
— Материи на обивку дивана.
— Купи.
— Давно купила бы, да не продают. Такая есть только в пароходстве. Ее можно добыть только по просьбе. Достань бумажку в отделе образования: что нужно, мол, для школы на занавес.
— Нет, не достану. Это нечестно, стыдно. Школе пока не нужен никакой занавес. — И Ксандра вышла.
Вслед ей Люда крикнула:
— А ночевать у нас было не стыдно?!
Ксандра зашла в гостиницу, спросила, сколько стоит одиночный номер, подсчитала, что пришлось бы заплатить ей за время, прожитое у Крушенцев, и положила им эту сумму в почтовый ящик.
Вагоны набивали пассажирами, не считаясь с количеством мест, до отказа, и Ксандре досталась самая верхняя, третья полка. Эти полки, предназначенные для багажа, сделались в первые годы революции пассажирскими. Ксандра сильно устала и скоро заснула. На молодом, еще не окрепшем пути, вагон сильно мотался, пассажиры нижних мест, ехавшие в сидячем положении, без сна, громко разговаривали, паровоз резко дергал, но Ксандре все было нипочем: она спала и спала, совсем тихо, совсем неподвижно, как могут только вполне здоровые люди. С полки давно спустился хвост ее пышной белой косы.
— Жива ли? — встревожились соседи по вагону.
Один моряк дотянулся до третьей полки и успокоил встревоженных:
— Жива. Дышит. Румяная.
Проснулась Ксандра уже за Северным Полярным кругом, на его южной стороне.
— Однако, вы того… Умеете. Так, знаете, можно и совсем заспаться.
— Ну, обошлось, и хорошо. Значит, с добрым утром! — заговорили соседи, охотно уступая место.
Они насиделись, и было приятно постоять, а еще лучше обменяться с Ксандрой местами и полежать. Это счастье выпало старушке; ее общими силами подняли на третью полку. Ксандра получила место внизу, против моряка. В оправдание, что спала так бесстыдно долго, она сказала:
— Виноваты здешние дороги. Умаяли меня чуть не до смерти.
— Где же это, какие дороги? — заинтересовался моряк. — Я знаю только одну, по которой вот едем.
— Я неточно сказала. Виновато бездорожье, — поправилась Ксандра. — Я долго шла пешком.
— Сколько?
— Трое суток.
— И много ли прошли?
— Сто верст.
— Сто верст? — удивленно переспросил моряк. — И все с камня на камень, с кочки на кочку, из лужи в лужу? Я знаю здешние дороги, будь они не так названы! По тридцать три версты в день.
— Под конец ноги стали опухать, — пожаловалась Ксандра. — И болеть, будто их разрывало что-то.
— Да вы — героиня! — похвалил моряк.
— Какая героиня, всего-навсего сельская учительница.
— А разве учительница не может быть героиней?
— Наверно, всякий может.
…Разговорились. Моряк рассказал о себе: капитан дальнего плавания. Бывал во многих странах. Считается жителем Мурманска, но фактически живет в море на корабле. Сейчас в отпуске, едет отдыхать.
— Отдыхать в такое время? — удивилась Ксандра.
— В какое?
— Летом, в самую навигацию. Я думала, что моряки отдыхают только зимой, как учителя — только летом.
— Вы забыли, что Мурманск — порт незамерзающий. Там всегда навигация. И мурманцы, мурманчане, мурмаки, мурмаши — вон сколько у нас имен, выбирайте любое! Словом, мы, связанные с незамерзающим морем, отдыхаем в разные времена года.
Ксандра рассказала о себе: по рождению волжанка, работает в Лапландии шкрабом. Тогда учителей называли школьными работниками, а сокращенно — шкрабами.
— Я тоже не мало поплавал здесь пешком в гражданскую войну и вполне представляю обстановку. Что вас кинуло… — капитан замялся, — …не обижайтесь на резкое слово — в эту дыру?
— Надо кому-то, — ответила Ксандра.
— Верно, но невесело. Там же на сто верст кругом нет русского человека. Вы молодая, красивая, вам надо в Мурманск, замуж за моряка. Будете украшением корабля, всего Северного флота.
— Не украшением, а вдовой при живом муже, — поправила его Ксандра. — Слыхала я от моряцких жен, как живут они. Замуж еще успею. А вообще странно: как только заневестится девушка, все начинают усиленно тянуть, толкать замуж, будто замужество, дети — обязанность.
— А по-вашему что? — спросил капитан.
— Личное дело каждого. Хочу — выхожу, хочу — остаюсь старой девой.
— Нет, девушка, нет. Совсем наоборот: всяк рожденный обязан иметь потомство. И напрасно чураетесь этого. У вас будут здоровые, красивые дети. Вы же — сама Волга, сама Россия.
— Довольно обо мне, довольно, не то я сгорю от ваших похвал, — остановила капитана Ксандра, вспыхнувшая от смущения.
Капитан замолк. Но другие подхватили разговор.
— В самом деле, обязаны люди иметь детей или не обязаны, может ли каждый поступать как хочет?.. Не слишком ли много валят на женщину — она и служи, и рожай, да еще мужа ублажай?!
Разговор быстро захватил весь вагон и тянулся до Петрограда. Там Ксандра пересела в другой поезд, который шел на Волгу.
Большая гражданская война кончилась, последние громы ее откатились на самые дальние восточные края России. Но ездить на поездах и пароходах все еще было тесно, долго, трудно, грязно. Ксандра ехала больше недели, набралась вшей, умывалась за это время только раз в Москве, при пересадке.
В вагонах воды не было, а доставать ее на промежуточных станциях умели только особо способные ловкачи: у станционных водопроводов и водогреек собирались толпы жаждущих. Добыв воду с боем, надо было выдержать еще и другой бой, при обратной посадке в вагон. Большинство пассажиров ехало в жажде, иногда выпрашивая глоточки воды у счастливых ловкачей, иногда покупая ее через окошко. На всех станциях появились торговцы водой.
Домой Ксандра явилась чумазая, растрепанная, во всем смятом, но с такой белозубосверкающей, счастливой улыбкой, с такими сияющими глазами, что Катерина Павловна испугалась. Вместо «Здравствуй, милая! Наконец-то!» у нее вырвалось:
— Дочка, что с тобой?!
— А что ты видишь?
— Сразу и несчастная, замызганная, и счастливая.
— Так и есть, дорогая мамочка. Но успокойся, ничего страшного.
Катерина Павловна кинулась обнимать и целовать свою единственную, ненаглядную. Отрываясь от нее, громко звала:
— Папочка, иди встречать! Дочка приехала.
Прибежал из сада Сергей Петрович, тоже кинулся обнимать-целовать.
— Тише вы, тише! — просила Ксандра.
— Да почему тише! — любовно возмутилась мать. — Мы столько ждали, тосковали — и вдруг на тебе: тише. Не хрустальная, не раздавим.
— Вшей натрясете на пол и сами наберетесь. Я вся вшивая, — призналась дочь. — Они, может, тифозные.
— Э… пусть их. — Катерина Павловна пренебрежительно отмахнулась. — Не надо, доченька, об этом, не надо! — и принялась обнимать, целовать горячей прежнего.
Когда родители выпустили Ксандру из своих объятий, она сказала:
— Теперь отпустите меня на Волгу.
— А может, в баню? А может, сперва поешь?
— В Волгу, в Волгу. Я так стосковалась по ней.
Сбросив все дорожное, северное, Ксандра оделась легко, по-домашнему, по-летнему, и побежала к реке малолюдными переулками. Они были как в деревне, без мостовой и тротуаров. На зеленой травянистой шири вились возле домов пешеходные тропочки да посредине лежала неширокая, в один тележный след, конная дорога. На улице, как на лугу, цвели дикие, неохраняемые цветы.
