Борис Пильняк - Том 3. Корни японского солнца
Вчера ночью, на ночевке около колодца, ишак, испугавшись моего выстрела в шакала, бросился на наш скарб и разбил копытом старенькое стремя у моего седла. Я еду, страдая в седле, потому что не могу стоять на обеих ногах. И у каждой встречной арбы мы спрашиваем, где бы достать стремя. Турки отвечают молчанием. И мы молчим в солнце и ветре.
И новую ночь мы ночуем у колодца, прикрывшись плащами из овечьей шерсти. Шакалы не мешали нам этой ночью: здесь нет людей, и шакалы ушли отсюда.
Наутро опять солнце и ветер. Мы сворачиваем с большой дороги в пустыню выжженного камня, холмистого плоскогорья, навстречу Кэстэне-Даг, горному хребту на горизонте: там, впереди, в котловине под горами – пустыня Тралл.
И мы приезжаем туда к полдню. – Где здесь Трал-лы? – Котловина меж гор безмолвна в камнях, разбросанных по холмам, в остатках человеческого жилья. Мы въезжаем в пустую улицу, в совершенно пустую. Ноябрьские полдни не несут ни звука. Я захожу в дом, дверь не заперта. У порога лукошко с углем. Муха прожужжала мне навстречу и замерла. На глиняном полу здесь козий помет, приступка у порога иссечена письменами. – Люди, все до одного человека, покинули эти места в 1921 году, когда турки выгнали из Анатолии греков.
…Ужели такова была Эллада и две тысячи лет тому назад и тысячу пятьсот лет тому назад? – Пыльный поезд Аданской – немецкой! – железной дороги мы сменили на два с половиной дня седла. – Здесь, должно быть, даже умерла весть о человеке! – Это Малая Азия, Анатолия, съеденная козами. Ужели здесь были веселые греческие колонии, здесь прошли эпохи цветений эллинистических веков? – Да, были, – прошли, загорожены от нас тысячелетьем. – Некогда Эфес был первым городом банков, породив все банки мира, – Пергам тогда был городом ученых и великой библиотеки, – Магнэзия осталась для истории городом актеров, драматургов и философов, – Траллы, как Тэо, были городом шума, поэтов, художников, музыкантов, театральных действ и дионисийских жриц. В Тэо до сих пор видны на стенах развалин стихи Анакреона, вычертанные, по преданию, самим Анакреоном. Траллы, город великих театральных действ, имел множество названий – Антэа, Эвантэа, Ларисса, Антиохия. Сельджуки называли Траллы – Гюзэл-Хиссаром – что значит: прекрасный замок.
Ужели такова была Эллада, вот эти развалины? – Впрочем, нет, конечно. – Великий Театральный Мастер – история – перегримировал Эвантэю в пески. Это не шутка, что козы съели Малую Азию. Цветущая страна веселой торговли, поэтов, философов, дионисийской морали – погибла не от войн и нашествий – ассирийцев, персов, римлян, турок, – но главным образом от коз, которые столетьями съедали побеги деревьев, уничтожали – уничтожили – леса и рощи, высушили долины и реки, – и превратили зеленую Анатолию в безводные пески и камень. – Траллам выпало до наших дней сохраниться в том виде, в каком эти места остались от разорений древности, историки сказали, что там жива Эллада. Но Театральный Мастер должен работать свою работу: и Траллы покинуты греками, теперь навсегда, в 1921 году, в дни греко-турецкой войны, когда турки русской тяжелой артиллерией над Смирной скинули греков в Средиземное море, заставив их бежать, бросив дома и жизнь.
…Вот она, Эвантэа, веселая страна поэтов и музыкантов! – на столе в пустом доме я нашел краюху иссохшего хлеба, а в другом доме – в светильнике еще не высохло масло. – Вот она, Антэа, страна великих театральных действ, – мертвая Эллада, мертвая потому, что ничто новое не пришло в быт греков, живших здесь, за последние полторы тысячи лет, – а турки не собрались еще с двадцать первого года разграбить эти места.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С горы к нам ехал на муле человек, он махал рукою. Мы поехали к нему навстречу, глиняной улицей. На перекрестке стояла разбитая статуя Афродиты, в шерсти буйволов, которые чесались об нее. Человек, подъехавший к нам на муле, был стариком в белом плаще и в сандалиях. Мул его не был оседлан.
Я спросил:
– Можно ли где-нибудь здесь достать стремя?
– Стремя? – переспросил старик и задумался. – Да, можно, – ответил он. – Вон там на холме есть улица, в третьем доме направо под скамьей лежит стремя. Возьмите.
Я поскакал за стременем. Дом был отперт и пуст. Над дверью в притолоку было воткнуто веретено. Под лавкой в пыли лежало старое медное стремя, – я поднял его и рассмотрел, – это было стремя, оставшееся, быть может, от Александра Великого – –
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И – я видел подлинную Элладу. Мой спутник спросил старика:
– Где здесь Траллы?
– Траллы – здесь! – ответил старик.
Старик повел нас в дом, такой же пустой, как все. Из меха он налил в глиняный сосуд красного вина и подал нам козьего сыра. Старик был молчалив и торжествен. Он держался хозяином, магнатом этих мест, но он кланялся подобострастно. Мне показалось, что старик не совсем нормален так, как ненормальны под старость бывают очень многие русские старики-крестьяне. Мы отдыхали перед тем, чтобы пойти по развалинам. Старик просил подождать, когда придет с гор мальчик. Я рассматривал старика: он был чудесно красив, поистине правнук Диониса в грязном своем плаще, седокудрый старик с гордыми глазами. Мы спросили, что он здесь делает, как уцелел он здесь, он, грек, – старик ответил невнятно.
Мы не дождались мальчика с гор и пошли по мертвым развалинам. Старик шел с нами, как магнат и сторож. Старик заговорил о древностях, он все знал лучше наших справочников, бродя по векам истории, – но старик говорил о каждом доме, кто в нем жил и что в этом доме осталось, – так же, как говорил о веках. Мой переводчик сказал мне, что старик говорит только в настоящем времени, сдвинув время истории. Старик снял в одном доме светильник и подарил его мне, светильник, которому полторы тысячи лет, из черной глины.
Старик указал нам на пыль в горах и сказал, что это мальчик гонит отару. Старик говорил о мальчике торжественно.
И к нам подошел мальчик с гордой головой на хрупкой шее – тот самый, которого я видел в Музее древностей в Стамбуле на холме Гюль-Ханэ. У ног мальчика были козы и сторожевые псы. На плечах мальчика был рыжий плащ из овечьей шерсти. В руках мальчика была суковатая палка.
Я знаю: в ветре и солнце я видел тогда подлинную Элладу, подлинного эллина, – пусть – Малую Азию – у истории – съели козы. Театральный Мастер не забыл, что Эвантэа была городом великих театральных действ.
В торжественности заговорил старик, указывая на мальчика:
– Мы здесь вдвоем. Я здесь один. Я охраняю эти места. Мальчик из Тралл еще жив. Эллада – жива!
Старик указал рукою в сторону гор, старик – гениальным актером – глянул над моей головой. Старик был величественен. Он повторил тихо, сам себе:
– Мальчик из Тралл еще жив!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Солнце и ветер. Ноябрь, и поэтому прохладно, как в России около второго, яблоневого Спаса, – и солнце и ветер тогда крепки и благоуханны, как антоновское русское яблоко.
Ямское Поле,
30 декабря 1927 г.
Город ветров*
Борису Пастернаку
К югу от Старого Города, от Крепости, где до сих пор существует ханский дворец, не окончательно разрушенный временем русских, хансарай Ширваншахов, – к югу от Крепости, в море, под водою виден город, подводный Караван-сарай, крепость, затонувшая в море. Древние арабы создали легенду о затонувшем городе Сабаи-ле, – и русские археологи находили под водою в утонувшем городе арабские надписи и арабские монеты, – – но история утверждает, что эта часть города ушла под воду в XIII веке. В зеленой воде Каспия, в этой бухте, где вода играет радугой нефти, в прозрачности водных саженей видны камни мостовых, дома и крепостные стены и четыре крепостных башни, бойницы которых выпирают из воды. Здесь море пришло на землю, и земля ушла в море. – А в двухстах саженях отсюда в Старом Городе в Крепости, – у башни Кыз-Кала, у Девичьей Башни, построен бык, чтоб рассекать морские волны: ныне под башнею бульвар, но люди, которым сейчас по сорока лет, помнят, как мальчишками под башнею они ловили удочками рыбу. Есть предание, что башня Кыз-Кала, семиярусная, была построена огнепоклонниками: это неверно, башня построена в двенадцатом веке. – В пяти верстах от Крепости в Биби-Эйбатской бухте квадратные версты морского дна пять лет тому назад превращены в нефтяные промысла, в нефтяную землю, засыпаны землей; здесь человеческая воля сошлась с теми стихиями, которые тревожат земные недра и качают земные рельефы. Морское дно, оторванное у Биби-Эйбатской бухты, называется ныне промыслом Ильича, – но это не главное: на сотни квадратных верст вокруг города, вокруг крепости Ширваншахов, на землях, которые кажутся проклятием для человека, на желтых пустынях песков, в солончаковых терновниках и в соленосных озерах, – здесь из земли бьет жидкий огонь, горячая вода, нефть, которой пропитаны, пропахли, прогоркли все круглежа-щие горы, пустыни и вода. Эти места – человечески-древни, ибо даже в истории бродяжеств Александра Великого рассказано, как Александр сжег в Баку, в этой горючей воде, ни в чем не повинного мальчика, приказав поливать его этой горючей водой, фонтаном бившей из-под земли, – только в семидесятых годах девятнадцатого века умер здесь последний индус из Сураханского храма огнепоклонников. Веками индусы приходили сюда поклоняться Огню. Сураханский храм цел поныне. Столетия подряд в нем горел неугасимый огонь, выкидываемый земными недрами. Ныне огонь потушен, ныне вокруг храма стоят сотни тартальных и насосных нефтяных вышек, нефтяные промысла. Здесь выкачивают из земли нефть: – тот огонь, что горел столетьями в храме огнепоклонников, на ближайшей фабричке теперь превращается в бензин. Сюда, в эти места древностей, на Апшеронский переулок Каспийского моря, на большую дорогу времени, – понаехали, пришли сотни тысяч людей, рабочих и инженеров, русских, украинцев, азербайджанцев, иранцев, турок, немцев, – чтобы добывать недра, ибо в цивилизации человечества теперешней эпохи бензин и мазут – бензины, мазуты, газолины, гудроны, лигроины, машинное масло, мылонафт, парафин, асфальт – кидают в небо самолеты, движут по океанам корабли и заасфальчивают дороги и улицы городов. Пустыня просоленной, занефченной земли, бывшей алтарем огнепоклонников, испугавшихся огня, земля, проклятая для естественной человеческой жизни, – на сотни квадратных верст исколота сотнями эйфелевых башен нефтяных вышек, десятки тысяч людей скважат и тартают землю, – чтобы двигать человеческую цивилизацию!.. – а в чайхане в Старом Городе иранцы и тюрки ведут, вьют верей среневекового азийства, и оттуда в Персию уходят караваны верблюдов, товары на горбах которых покрыты чудесными ширазскими коврами, такими, около которых никогда не ютилась ни одна, никакая машина, даже стальная игла. На лилиях мечетей в Старом Городе зорями закатов перетряхивают метафизику Азии гортанные глотки мулл, – и, если спины верблюдов грязны и промасленны, – тогда значит, что караваны несут в пустыню – нефть, горючую воду, – несут ее в бурдюках из воловьих шкур.
