Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.2 Иван Иванович
— А может, и камельков не будет?
Захар ответил еще нараспев:
— Нет, камельки останутся.
— Однако, не останутся, — возразил Степан, сидевший с другой стороны очага в старой дошке, накинутой на плечи, и в шапке, из-под которой торчал угол чистой марлевой косынки. — Печи лучше. Дров надо меньше, и теплее.
Для них сложили хорошую песню, а они начинают переводить все на охапку дров, не понимают, что из песни слова не выкинешь! Но Захар не был тщеславным артистом, ревнивым к своей славе. К тому же что с них взять: один больной, а та баба. Поэтому уже обычным голосом Захар мирно разрешил сомнение слушателей:
— Кому что нравится, то и будет.
Швы на голове Степана доктор снял на девятый день. Рана зажила, и охотник заметно повеселел, но он все еще относился к себе с бережностью, точно надел новое платье. Поэтому в его движениях выражались сдержанность и забавная торжественность. Настраивали его к этому и частые посещения Ивана Ивановича. Степану было лестно и неловко от внимания доктора, тем более что, не умея лгать, он сразу разочаровал многочисленных посетителей, сказав им, что во время операции не испытал боли. Правда, ее не ощущали и другие, которых оперировал доктор Иван, но те операции казались проще. Положение обязывало Степана прихвастнуть, но он не был такой сочинитель, как его брат Захар. Тогда за него начала работать молва…
Говорили разное: будто доктор Иван совсем отрезал голову Степану, починил и пришил на место, утверждали, что он разрезал ее пополам и вынул из нее мозги. Потом начались толки о каких-то нервных клетках в мозгу, где, словно птица, порхает душа-мысль, и к Степану началось настоящее паломничество. Он отвечал на вопросы, все помнил, видел, слышал. Значит, мозги работали, значит, душа была на месте.
Когда зажила рана и доктор снял швы, а затем повязку, каждый мог если не пощупать, то хотя бы посмотреть закрытое «окно» в черепе, и это придавало Степану еще больший вес в его собственном мнении. Впервые в жизни он сделался центром общего внимания. Жена и близкие оберегали его. Знакомые и незнакомые приносили подарки. Так он блаженствовал недели две, потом неожиданно затосковал, стал огрызаться на посетителей и в один прекрасный день исчез со стойбища.
Исчезновение его особенно огорчило Ивана Ивановича. Время отъезда доктора приближалось, но все дальше расходилась по тайге молва о нем и все новые больные приезжали на Учахан. Он уже подумывал о том, чтобы остаться здесь на лето. Лекарства и материалы ему доставили бы.
— Ехать пора, — каждый день твердил Никита, — дорога скоро кончится.
Да, надо торопиться, а тут Степан исчез. Обидно было бы уехать, не зная, что с ним случилось.
Несколько дней подряд то Никита, то Иван Иванович посещали после работы осиротевший чум. Жена Степана при расспросах принималась плакать, хныкали ребятишки.
— Взял он что-нибудь с собой?
— Ружье взял. Но охотник и помирает с ружьем.
— Наверно, он с ума сошел, — сказала однажды Кадка.
И по стойбищу прошел слух: Степан сошел с ума.
Начались новые разговоры.
— Разве можно трогать человеку мозги? Раз уж они попортились — один конец. Вырос у него там гриб какой-то. Это неспроста!
— Можно трогать и мозги, — сказал после того на большом сборище доктор Иван. — Спроста, конечно, ничего не бывает. У всякой болезни своя причина. Надо эту причину найти и тогда лечить. Сто лет назад хирурги не умели делать операцию без боли. А теперь мы сразу снимаем боль. Недавно боялись думать об операции на головном мозге, на сердце, а теперь научились и уже спасли от смерти тысячи людей.
54Пришло письмо от Хижняка. Наконец-то добралось оно до своего адресата! Иван Иванович держал в руках конверт, основательно помятый таежными почтарями, и медлил вскрывать. Глубокое волнение охватило его. Долгонько же собирался написать ему Хижняк, хороший фельдшер, готовящийся стать врачом, ярый игрок в городки и добрый картежный жулик. Почему он так долго молчал? Что побудило его написать теперь, когда, по их совместным расчетам, они уже должны были ехать обратно?
Доктор посмотрел на адрес и на почтовый штамп. Письмо написано давно, наверно, каюр, который вез почту, сумел навестить по пути все знакомые стойбища… Иван Иванович медленно вскрыл его, но прочитал залпом. Больничные новости. Гусев, Леша, женщина с крупозкой, Ольга (эх, Ольга!), сообщение о Бурденко…
«Что такое с Бурденко? — Иван Иванович перечитал конец письма. — Да, получил Сталинскую премию. Это замечательно! Бурденко Николаю Ниловичу, профессору-академику, за научные работы по хирургии центральной и периферической нервной системы… Постановление Совнаркома в газете от четырнадцатого марта… Почему же мы не знаем?»
— Никита! — крикнул Иван Иванович своему ассистенту и секретарю. — Мы разве не получали «Правду» за четырнадцатое марта?
— Да, я ведь говорил вам… Она очень задержалась в пути, а потом нарта с этой почтой провалилась в полынью. Снег падал, и такая метель крутила на реке, что каюры не заметили, где гиблое место. Это было восьмого мая.
— Как восьмого мая? — Иван Иванович снова перечитал сообщение Хижняка о Леше. — Вторая нога… Вот несчастный парень! Нужна операция с левой стороны. Немедленно! Уже появилась синева… А письмо написано? Черт возьми, как оно давно написано! Которое же число у нас сегодня, Никита?
— Одиннадцатое мая, — угрюмо сказал Никита.
Легкомысленное, беспечное отношение доктора к самому себе огорчало юношу. Всех больных не перелечишь! Они едут и едут, не считаясь с тем, что дорога вот-вот кончится. Как будет Никита выбираться с хирургом на прииски, об этом никто не думает. Марфа помалкивает: она рада бы залучить Ивана Ивановича на постоянную работу, а он занят с утра до вечера и не представляет, что такое весенняя распутица в тайге. Когда Никита пытается внушить ему, что поездка в это время не только трудна, но и опасна, доктор говорит, не дослушав:
— Завтра будем делать операцию по поводу…
Поводов предостаточно, и все они кажутся серьезными. Ведь речь идет о живых людях, которым нужна, совершенно необходима медицинская помощь. Как можно отказать?! И отказов не бывает.
— Уже одиннадцатое мая, — повторил Никита, — а якутская примета говорит: «Мороз — белый бык, и два у него рога — один ломается на первого Афанасия — это пятого марта, другой рог — на второго Афанасия, двадцать четвертого апреля, а на третьего Афанасия, четырнадцатого мая, и все тело опадает». Вот-вот начнется распутица, Иван Иванович! Конечно, если вы останетесь в тайге до летней дороги, тогда можно будет ехать верхом на оленях…
— Почему верхом? — Иван Иванович перестал вчитываться в строки письма, и лицо его выразило неукротимую решимость. — Мы выедем завтра на нартах.
От неожиданности Никита так быстро повернулся, что чуть не опрокинул со стола блестящий бак — бигс, куда он складывал щипцами стерильные салфетки и полотенца.
— Завтра?!
— Да. Лети в райсовет и скажи Марфе Васильевне, что завтра мы должны выехать на Каменушку. Меня вызывают к тяжелобольному.
— Сейчас я иду. Только надо подсчитать, успеем ли мы теперь…
— Почему же не успеем? — уже нетерпеливо промолвил Иван Иванович. — Реки здесь вскрываются не раньше двадцать четвертого мая, а то и шестого — седьмого июня. Значит, в нашем распоряжении около двадцати дней.
— Мы теперь поедем медленнее, чем зимой: ведь подставы не успеют выслать, — ответил Никита, тщательно закрывая крышку бигса.
— Проедем, сколько сможем, а там доплывем на плотике.
Лицо Никиты повеселело. Он тоже не терпел проволочек, но действовать очертя голову не любил.
— Да, надо отправляться как можно скорее, — сказал Иван Иванович, щурясь от ослепительного солнечного блеска.
Он прошел по ледяному мосту мимо так и не застывших полыней и вынул из кармана дошки синие очки-«консервы». Но прежде чем надеть их, он, стоя на берегу, осмотрелся внимательно. Весна приближалась к мировому Полюсу холода. Пролетев тысячи километров, сломив бешеное сопротивление зимних заслонов, она явилась сюда, правда, уже в середине мая, все той же нежной, юной, извечно тревожащей… Но тут свои поправки к весне, длящейся не больше двух недель: солнце, вставшее вполнеба, яркое, почти по-летнему лучистое, и еще не тронутая его теплом снежная пелена. Блеск, отраженный от белизны снега, режет глаза нестерпимо. День-два проведет путник в дороге без темных очков — и сляжет в первом зимовье с мокрой тряпкой на воспаленных глазах. Только ночами сможет он пробираться потом, прячась от солнца. Поэтому бывалые таежники делают себе в случае нужды заслонки из древесной коры с узкими прорезями-щелками.
«Где же в такой яркий, но холодный день плутает Степан? Весна? Ну, само собой разумеется! Но вот бегает по лесу совсем недавно оперированный тяжелобольной, и кто знает, какие последствия вызовет его поведение?! Иван Иванович сердитым движением зацепил очки за маленькие крепкие уши и быстрыми шагами пошел к чумам.
