Лев Правдин - Бухта Анфиса
— Не очень уж легкий, если учесть ваши намерения…
— Откуда вам известно о моих намерениях?
— Знаю. Догадываюсь, — сказал Николай Борисович и безжалостно продолжал: — Желание подвести теоретическую базу под свои некрасивые, антиобщественные действия. Уловка браконьера, которого прищучили. Попытка все свалить на цивилизацию. К сожалению, есть у нас еще такие теоретики; которые связывают развитие цивилизации с непременным уничтожением природы. Какая опасная, преступная мысль! Человек, построивший первоклассный завод и попутно отравивший воду целой реки, тоже все сваливает на цивилизацию и прогресс.
— Да, да. — «Красивый старик» согласно покивал головой и поглядел на притихшую молодежь, как бы рассчитывая на ее сочувствие. Но так как никакого сочувствия не последовало, то он сам спросил: — Ну, а вы, молодежь, как думаете?
— Исходя из того положения, что каждому человеку надо дать возможность высказаться… — начал Васька.
Но соседка Артема перебила:
— Прежде всего надо определить, является ли браконьер человеком?
— Определенно нет, — проговорила Алла. — В крайнем случае он — неполноценный человек.
— Человекоподобная обезьяна, — вынес окончательный приговор Васька. — Ни совести в нем, ни души. Но говорить уже умеет.
— А не кажется ли вам, уважаемые граждане, что все вы слегка перехватили в этом вопросе?
— Нет, не думаю, — ответил за всех Николай Борисович. — Мало того, что вы и вам подобные истребляете природу всеми недозволенными способами, вы еще калечите души людей. Моральный вы браконьер — вот кто!
И хотя весь этот разговор шел как бы на шутливой волне и все старательно делали вид, будто их все это только развлекает, но было заметно, что если дойдет до настоящего разговора, то будет не до шуток. Все это понимали и яснее всех тот, кто вызвал этот разговор и с непонятной настойчивостью разжигал его, хотя не видел среди собравшихся ни одного своего сторонника.
— Браконьер, да еще моральный! Тоже хорошо, — одобрил он и, поглаживая свою причудливую шляпу, доброжелательно добавил: — Только позвольте вам заметить, цивилизация — процесс необратимый, пытаться остановить его — это все равно что сражаться с ветряными мельницами…
— Ну, ну!.. — Николай Борисович слегка улыбнулся. — Дон-Кихотом меня уже обзывали. Редакторица одна. Только она в порядке юбилейного славословия. И это не совсем то, что вы думаете. Я, если и сражаюсь с мельницами, то только с такими, которые учитывают, откуда дует ветер и при этом мелют всяческую чепуху.
8Зиновий Кириллович все еще добродушно посмеивался и вытягивал губы, показывая, будто все, что тут говорится, ничуть его не задевает. Даже совсем наоборот, его радует такой занимательный разговор, и он готов продолжать его.
— Заметил я, — сказал он как можно задушевнее, — заметил, что тут, в деревеньке вашей, очень часто и охотно рассуждают о душе. И о боге также. Воздух тут, что ли, такой? А ведь, как известно, этот самый бог проклял род людской…
— Бог-то? Да ну его совсем! — Анфиса рассмеялась и так взмахнула руками, словно прощая собеседнику его поведение и в то же время любуясь своим богом, таким ласковым, простоватым и одновременно мудрым. — В этом деле у него осечка получилась.
— Это у бога — осечка!? — Васька, сорвавшись с перил, подбежал к Анфисе. — Вот это здорово! — Он опустился на траву у самого крыльца, в руках у него оказался карандаш и потрепанный блокнот.
— А что же тут такого особенного? — заговорила Анфиса. — За семь дней такое сотворить, тут, хоть кто ни будь, всего не угадает. Да ты не хлопай руками! — прикрикнула она на Ваську. — Хочешь слушать, так сиди смирно. Вот там у них дело какое получилось. Ходят Адам с Евой по раю, друг дружкой любуются, и очень им хорошо и вроде неловко, стеснительно. А отчего — они до поры и сами не знают. Первенькие же, чего они видели? Ходили они, ходили по раю, проголодались. Адам и говорит:
— Чего бы поесть?
А Ева ему:
— Да вот яблоки. Незавидная, да все же еда.
— Господь заругает, — говорит Адам. — Предупреждение он делал насчет этих яблоков.
— А не увидит он. Спит.
Уговорила. Только они яблочко сорвали, съесть еще не успели, господь — вот он:
— Я тут постарался, рай для вас создал, а вы безобразничаете! А-я-яй! Нехорошо как!..
Адам молчит. Мужики — они всегда сначала застесняются, а потом, когда в толк придут, то уж момент и прошел, и говорить не о чем. А бабы, если что не по ним или несправедливость заметят, они молчать не любят. Вот Ева и отвечает:
— Да господи! Чего это ты нас а-яй-каешь? Рай создал! Так это же для ангелов. А мы, погляди-ка, — люди. Нам пить-есть надо, любить надо, детей родить. Все у нас имеется для того: погляди-ка. Да ты не стесняйся, сам, небось, нас создал такими, а теперь глаза прячешь, глядеть стесняешься.
И говорит господь:
— Да, действительно. Как же это я недоглядел?
— Все ты, господи, доглядел-предусмотрел. Без людей-то что тебе делать? Да и не станет тебя вовсе без людей-то.
— Ладно, — говорит господь, — не тарахти. Я подумаю.
Ушел думать. Думал, думал — устал. Говорит архангелу:
— Иди, скажи тем двоим, пусть живут, как хотят. Да из рая их с глаз моих подальше.
Прибыл архангел в рай, огненным мечом замахал, возвестил волю господню глупым голосом.
Ну, Адам не стерпел и по мужичьему обычаю послал его туда и растуда. Архангел глаза разинул, еще пуще замахал мечом, ну прямо зашелся весь, и тоже слов не пожалел, несмотря на свой ангельский чин.
— Ах ты, — говорит, — такой-растакой, из глины слепленный! Чтобы, — говорит, — сейчас же очистить райские местности!
А Ева ему:
— Так прямо вот и разбежались…
Ну, видит архангел, никто его не боится. Это ему удивительно такое положение. Поостыл и начал соображать, оглядываться. Чего они тут делают? Видит, непонятное делают: Адам ветки ломает, шалаш ставит, Ева из листьев чего-то шьет.
— Это вы чего?
— Жить собираемся, — говорит Адам. — А ты отдай мне свой меч. Ни к чему тебе игрушка эта. А мне надо.
Отдал архангел, смотрит, что будет. Адам начал мечом землю копать под огород. Тут уж совсем архангел одурел, кинулся к господу, докладывает, чего видел.
— Ну, эти не пропадут, — сказал господь и махнул рукой. — А ты к ним лучше не суйся. Без тебя проживут.
А потом и он привык, и ничему не удивлялся, на дела людей глядя. Не все понятно, ну да ему и не надо этого. И не старался он вникать. Живут люди и живут. Только, когда встретит Еву где-нибудь, спросит:
— Как это я тебя такую острую да на всякое дело способную сотворил?
А Ева ему:
— Не ты меня такую сотворил. Нужда сотворила. А ты, если бы подумал своей головой, дурости бы в людях поубавил. От нее нам житья нет.
— Дурости? Ну, это уж теперь не моя забота. Теперь моя сила против твоей бессильна. Вон сколько от тебя народу пошло! Теперь вы уж как-нибудь сами.
Анфиса поправила белый платочек и снова как бы похвалила:
— Вот он, бог-то, какой: чего не может, так уж и не берется, как некоторые, и не боги даже.
— Колоссально! — воскликнул Васька, потрясая карандашом. — Выходит, человек сильнее бога?
— Какой ты быстрый! Сильнее. Да что же они, силой мерялись? Богу человека не одолеть — это ему известно. И человек, если он в своем уме, тоже против бога не пойдет. А пойдет да еще и одолеет, так и в самом деле все человеческое потеряет и в воду полезет.
— Дошло: рай создан для ангелов, а на земле человек все должен делать так, как нам надо…
Сделав такое открытие, он замолчал и углубился в свой блокнот.
Веселый час восхода
Раздались трескучие выстрелы, и в небо ударили ракеты, пять штук. И еще пять. У Харламовых дружно крикнули «ура!». Разбежались разноцветные огни. Заиграли на воде. Потемнело небо. На Анфисином дворе захлопал крыльями и заполошно вскрикнул разбуженный петух. Ленька заливисто рассмеялся.
— Всем радость, — сказала Анфиса. — Сорок два года человеку исполнилось, и всем радость.
За оградой, как из лунного света, возник небывалой серебряной масти конь. На нем девчонка — ракетные отблески запутались в ее разлетевшихся ржаных волосах, как разноцветные светляки.
— Студенты у вас? — слегка задохнувшись, громко спросила она.
— Здесь мы! А что?
— Ух ты, какая! — восхищенно пропел Ленька и кинулся к ограде.
Поднимая серебристую пыль, конь бил ногами и оседал от нетерпения. «Какое это чудо! — думал Ленька. — Такая маленькая, легкая девчонка сдерживает этого зверя, укрощает, заставляет повиноваться».
— Товарищи студенты! — продолжала выкрикивать она. — Бригадир велела, чтобы сейчас же в поле. Зерно спасать! — Она вскинула руку, то ли призывая всех, то ли указывая на небо, где еще ликующе рвались ракеты среди редких тучек.
