Сергей Антонов - В городе древнем
— Как же так можно!.. — осудила Наташу Ира. — Леня столько перенес…
И снова — тишина…
Какие скрытые силы управляли Наташей? Кто и что кроме школы, новой обстановки в городе влияло на нее?
— Наташа, — спросил Степанов, — скажи, пожалуйста, а я, по-твоему, тоже человек слабый? Признался в ошибках, просил прощения. Разве сильные личности так поступают?.. Скажи откровенно.
Наташа все еще продолжала смотреть в угол. Нижняя губа ее мелко дрожала. Чего доброго, девочка разрыдается.
— Ладно, не будем сейчас об этом… — сказал Степанов. — А сейчас — объявление, и приступим к собственно уроку… Таких городов, как наш Дебрянск, ребята, десятки, если не сотни. Всем им без исключения страна протягивает руку помощи. Мы восстановили больницу, клуб, школу, построили детский сад, новый корпус больницы, пять бараков… Это только начало. Завтра на станцию прибывает новая партия строительных материалов. Их нужно срочно разгрузить. Рабочих не хватает. Скажите всем, кто может помочь в этом, что учитель Степанов просит прийти в воскресенье на станцию. Только тем, кто может.
Когда уроки кончились и школа опустела, в коридоре показался Леня. Он заглянул в класс, где обычно сидел Степанов:
— Можно к вам, Михаил Николаевич?
— А-а, Леня… Заходи! — И Степанов поднялся навстречу мальчику.
Леня попятился и в нескольких шагах от учителя остановился. Степанов подошел к нему вплотную, тронул за локоть. Мальчик дрожал.
— Пойдем, Леня… Сядем…
Почему-то Степанов вспомнил, что в «его» школе вот так, вытянув руку, выставив ученика впереди себя, водил провинившихся к директору самый непопулярный и, к счастью, пробывший в школе совсем немного учитель биологии Богатых. Вспомнил и сейчас же отпустил локоть Лени, обнял мальчика за плечи.
Они сели, и Степанов, глядя на бледного, тоненького мальчика в рваном пальтишке, из которого он давно уже вырос, ужасался от сознания беззащитности этого неокрепшего и уже много перенесшего существа. И вот одним из тех, кто совершенно бессознательно нанес ему удар, стал он…
— Замерз, Леня?
— Нет… — Леня вскинул на него взгляд и, превозмогая волнение, вдруг сказал: — Я сегодня убежал из класса, Михаил Николаевич… сам не знаю почему… Может, это нехорошо. Но я не против вас… — Он поправился: — Я хочу сказать, не из-за вас… — Запутавшись, он замолчал.
— Ну что ты, Леня, я все понимаю… Бывают минуты, когда человеку надо побыть наедине с собой, — пришел ему на помощь Степанов.
— Вот правильно, Михаил Николаевич, я хотел побыть один… — И вдруг с каким-то облегчением добавил: — А в школу я завтра приду! Обязательно!
— Вот и хорошо, Леня!
— Я пойду… — Но Леня не уходил. Видно, хотел сказать что-то еще и никак не мог решиться. Наконец проговорил: — А вы не расстраивайтесь, Михаил Николаевич! Не расстраивайтесь. Не надо…
— Нет, Леня, — твердо ответил Степанов, — бывают случаи, когда необходимо расстраиваться, чтобы в другой раз крепче думать, что делаешь и что говоришь…
5После разговора с Леней Степанов еще долго не в силах был ни за что взяться, ходил по классу, стоял у окна, глядя на старый парк. Потом решил набросать список дел на завтра. Он мог начать заниматься ими с самого утра — уроков у него не было. Прежде всего надо найти Бориса Нефеденкова, сегодня в школе Паня сказала ему, что видела Бориса в городе. Потом продумать, как организовать воскресник, зайти к Мамину насчет машин, к Троицыну… Сама мысль о воскреснике возникла у него неожиданно, на уроке, когда он говорил с детьми об инциденте в школе… Ну хорошо, дети скажут кое-кому, в основном женщинам, те придут… А сил-то у них хватит?
Бригада грузчиков, состоявшая сплошь из девушек и женщин, как могла, разгружала товарные вагоны, платформы. А вот вывозить все эти грузы в город подчас было не на чем. Пакгаузов же на станции не осталось, хранить негде. Иногда приходило сразу несколько платформ, девушки не справлялись, платформы стояли неразгруженными, железнодорожное начальство рвало и метало, грозясь заслать груз в другой город.
Так случилось и на этот раз.
На какое-то мгновение у Степанова мелькнула мысль: «И черт дернул идти к Захарову! Сам и напросился на задание!» Но он сразу же отогнал ее и снова принялся мучительно искать выход. С какими предложениями он придет завтра к Мамину?
Степанов перебирал возможности — реальные, полуреальные и совсем фантастические… Но в том-то и беда, что порою фантастические казались ему легко осуществимыми, а реальные — фантастическими…
Что можно придумать еще, кроме уже не раз испробованного: обращения к населению и в воинскую часть? Что?!
И еще вопрос: пойдет ли народ в воскресенье?
В воскресные дни город обычно оживал. Сговорившись с владельцами тележек, по двое, по трое жители отправлялись на разживу. Одни — за дровами: подобрать сухие сучья, распилить на чурбаки поваленные бурей и войной дерева, на худой конец, подпилить усохшую невысокую елку или березу. Другие — в близкие и дальние деревни за картошкой, мукой или капустой. Меняли последнее, что оставалось из имущества, меняли сэкономленное жидкое мыло и кусочки сахара…
Неожиданно дверь в класс распахнулась, и Степанов увидел Веру и Власова, а за ними Латохина с Гашкиным. Он даже не слышал, как они прошли через парк, по крыльцу. Задумался!
— Принимай гостей, Миша! — вместо приветствия сказала Вера.
Степанов понял в один миг: пришли помочь… И собрала всех Вера!
Он осторожно, испытующе посмотрел на нее, но Вера ничем и никак не выдала себя.
— Разрешите присутствовать на совещании военного совета, — шутливо сказал Латохин, выступая вперед. У него осталось прежнее, еще школьное уважение к старшему, хотя фронт давным-давно уравнял их.
Степанов улыбнулся и предложил рядовому Латохину Сергею на совещании военного совета присутствовать.
— Вот что, — с ходу начал Латохин, подчеркивая, что совещание носит сугубо оперативный характер, — я пройдусь с Власовым по землянкам и сарайчикам и всех, кого можно, на воскресник вытащу!
— Первый воскресник… — заметил Степанов. — Я детям сказал, чтобы они тоже обошли жителей… Кое-кто, конечно, придет, но вот сколько? Хватит ли людей?
Вдруг из какого-то дальнего класса послышалось нестройное пение:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой…
— Хоровой кружок, — объяснил Степанов несколько удивленным товарищам.
Хоровой кружок стал неожиданно многолюдным. Спевки вела Паня. Искусства в пении еще было немного, но песня напомнила всем о многом: о первых днях войны, о проводах на фронт, об утратах и победах…
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна.
Идет война народная,
Священная война.
— Значит, вы пройдетесь, — прервал молчание Степанов, обращаясь к Латохину и Власову.
— Ты, Миша, иди к Мамину и Троицыну, — сказала Вера. — Это же и их дело, а в воинскую часть я сама схожу.
— Самочинно? — спросил Степанов.
— Я выступала у них… Майор меня знает, а просить буду самую малость: хотя бы человек пятнадцать…
— Смотри, — предупредил Степанов, — влетит тебе от Захарова.
— Майор на меня ссылаться не будет. Мол, узнали — и сами!..
— Договорились, — подвел итог Степанов. — Все!
Когда стали расходиться, Степанов окликнул Веру. Она была уже у выхода. Остановилась, но распахнутой двери не закрыла. Слышно было, как, оживленно беседуя, удалялись Латохин и Власов, как стучал костылями Гашкин. С крыльца послышался голос Латохина:
— Вера Леонидовна! Где вы там?.. — Конечно же, ее хотели проводить.
— Идите! Сама доберусь! — откликнулась она.
Шаги и разговор затихли, только Паня заставляла хор повторять один и тот же куплет, исполнение которого почему-то не нравилось ей.
Степанов сказал:
— Твоя работа, Вера? Спасибо тебе…
— За что?.. Как же иначе? — почти без выражения, тихо ответила она и, подойдя к столу, села. Подперев голову руками и невидяще глядя впереди себя, грустно продолжила: — Вот ведь как получилось, Миша! Ты не думай, что все забыто… Все-таки, это наша юность. Но люблю я Николая…
Они сидели и молчали, прочно связанные прошлым. Казалось бы, что теперь-то?.. О чем тут думать?.. Но вот, оказывается, сразу не поднимешься и не уйдешь. Степанов знал, что любит ее до сих пор, но, если бы каким-то чудом вернулся Николай, он, конечно, был бы только рад за него и за нее. Вера же, прекрасно понимая разумом, что никакой вины за ней нет и что в таких делах вины вроде не бывает, и думая, что Миша, видно, страдает (слово-то какое, господи!), нет-нет да и ловила себя на том, что все-таки она, как ни оправдывай случившееся властью неподвластных разуму чувств, — все-таки в чем-то перед ним виновата.
