Варткес Тевекелян - За Москвою-рекой
— Я объясню, — сказал с места Сизов.
Мастер Степанов начал издалека:
— Когда-то текстильные фабриканты Лодзи прославились на весь мир своими фокусами. Выпускали товар — залюбуешься, наденешь — наплачешься. Видимо, лавры этих фабрикантов не давали покоя нашему главному инженеру Баранову. Раньше как что, так он командовал: «Сокращай технологический цикл!» Сами понимаете, для нас, отделочников, уменьшить усадку на два- три процента — дело пустяковое. Этак и план натянешь и деньги заработаешь. А о том, что кто-то наплачется с нашим товаром, никто и не думал. Сошьет человек костюм из такого материала, попадет под дождик — и готово, будет ходить в узком пиджаке с короткими рукавами. Власов не дал главному инженеру фокусничать и правильно сделал. Понимать надо, на кого мы работаем. А теперь что же получилось? Власова сняли, а Баранов остался.
В красильном начали кустарщину ликвидировать, новую технологию внедрять. Вот разные Барановы и всполошились: «Как это так? Какой-то инженер Никитин и красильный поммастера Полетов осмелились без нас решать такие важные задачи! Опорочить! Приостановить!» Не вышло! Но все же Никитин ушел, а Баранов продолжает командовать парадом. Ты тоже хороша, товарищ Морозова, — Степанов повернулся к президиуму, где она сидела, — не сумела разобраться в этих делах, заняла гнилую позицию!
Про ошибки Власова тоже скажу. Приезжал к нам на комбинат заместитель министра Акулов, дельный, знающий человек, ничего плохого про него не скажешь. Ходил по цеху, радовался — очень ему понравились наши затеи. Правда, пожурил немного Власова, что тот, не имея денег, приступил к реконструкции. На прощание обещал помочь. Да вот, выходит, не сдержал Акулов слова. Жаль!.. Что стоило отпустить нам немного средств! Здесь, из доклада, вы слышали, что за три квартала комбинат накопил более двух миллионов рублей сверхплановых прибылей. Мы накопим еще больше. Я заявляю вам ответственно, что весь коллектив не согласен с освобождением Алексея Федоровича, его нужно вернуть к нам! Давайте так и напишем в резолюции и пошлем министру — пусть хорошенько разберется и решит. '
Собрание зашумело:
— Правильно! Молодец Степанов!
— Пусть вернут Власова!
— Вернуть Власова!
Алексей Федорович сидел за спиной председателя, весь красный. Видимо, он не ожидал такого оборота.
Сизов все слушал и делал какие-то заметки в блокноте. А потом и он сказал свое слово.
— Мне очень нравится ваше боевое собрание. Отрадно, что выступления коммунистов проникнуты заботой о нашем сегодняшнем и завтрашнем дне, о делах народных, государственных.
Он дал высокую оценку работы комбината. И о директоре сказал:
— Все, что случилось с товарищем Власовым, действительно имеет принципиальное значение. Некоторые руководители главка и министерства не только не отстояли хорошего, инициативного директора, а поставили превыше всего свое мелкое самолюбие. Мы обсудили вопрос о Власове на бюро райкома и обратились к министру с просьбой пересмотреть его дело и оставить Алексея Федоровича директором комбината...
Громом аплодисментов ответило собрание на эти слова секретаря райкома.
Приступили к выборам парткома. Власова тоже выдвинули. Он поднял руку и попросил слова. Он сказал, что очень благодарен за высокое доверие и теплые слова.
— Что может быть лучше и ценнее для коммуниста, чем положительная оценка его скромной работы товарищами по партии?
Власов был взволнован, но говорил складно. Он сказал, что вынужден будет уехать, хочет поступить на машиностроительный завод конструктором.
И все-таки фамилия Власова осталась в списке, и он был избран единогласно. А Морозова получила всего семнадцать голосов...
...И еще одно событие: вчера под вечер нежданно-негаданно явилась Лариса Михайловна!
Куда делась вся ее надменность! Обыкновенная состарившаяся женщина с печальными, усталыми глазами.
Она обнимала Леню и Милочку и все плакала:
— Что вы со мной сделали? Что вы со мной сделали? Василий Петрович тяжело болен и едва ли вернется на работу... Я теперь совсем одна...
Я хоть и никогда не любил ее, но, признаюсь, пожалел, видя ее слезы.
Первой смягчилась Милочка:
— Ну, мама, успокойся! Ты сама отлично знаешь, что ничего плохого мы не сделали...
Леонид тоже старался успокоить мать, но был более сдержан.
— Поздравляю и желаю вам счастья, — спохватилась наконец Лариса Михайловна. Она обняла и меня, но все же не удержалась и сказала: — Ах, Сергей! Ты отнял у меня дочь и разрушил мои мечты...
«Мечты-то были не очень возвышенные», — подумал я. Но, конечно, ничего ей не сказал.
За меня ответила Милочка:
— Мама, я хочу, чтобы ты меня поняла. Мы с Сергеем любим друг друга и очень счастливы!
Лариса Михайловна промолчала.
Я не заметил, чтобы ее приход нашел глубокий отклик в сердцах ее детей...
Леонид молча поднялся — проводить мать, — и я видел в окно, как Лариса Михайловна шла рядом с ним, сгорбившись, словно старуха, тяжело опираясь на его руку...
Милочка сидела грустная...
Ну вот, как будто и все события последних дней!
Давно рассвело, а спать не хочется. За домами взошло солнце.
День будет погожим...»
1954—1958
Москва
СТРАНИЦЫ ДЕЙСТВЕННОЙ ЖИЗНИ
Литературе дано запечатлеть те события, которые, будучи иногда и незримы, складываются, однако, в историю не только социальной жизни современного общества, но и в историю целой эпохи. Эмоциональность литературы нередко убедительнее самых точных документов, предложенных историком. Так рождается и летопись наших дней, нашей эпохи- со всей ее борьбой и столкновением передового и зовущего вперед с тем, что отстает, а затем и уводит в сторону.
Кинга В. Тевекеляна «За Москвою-рекой» не только о вчерашнем дне сложной и трудной борьбы в нашей промышленности, а вместе с тем и борьбы за новое сознание человека; она, в сущности, посвящена и сегодняшнему, и завтрашнему дню, потому что не так-то легко освобождается человек от того, что мешает движению, и не так-то легко преобразуется его характер.
Книга В. Тевекеляна написана не в уединенной рабочей комнате писателя по материалам, хотя бы и добросовестно изученным. Она родилась в практике жизни самого автора, в свое время крупного работника текстильной промышленности, может быть, в ту пору и не помышлявшего о пере писателя. Но, узнав некоторые биографические черты жизни В. Тевекеляна, убеждаешься, что к писательскому делу он пришел органически; оно, по существу, жило в нем всегда и нашло затем свое выражение в ряде книг, глубоко автобиографических, не только написанных, но и выстраданных: биография автора, его жизненный путь были далеко не из легких.
Мы помним легковесные романы той поры, когда приукрашались трудности, когда в литературе возникали стандартные новаторы, которые одним махом разрешали всяческие недоразумения, и старым, испытанным производственникам приходилось стушевываться перед лихостью действий этих наскоро придуманных преобразователей.
Роман В. Тевекеляна посвящен именно трудной борьбе, со всей ее диалектикой, — борьбе не только старого с новым, но и борьбе молодых, сильных характеров с характерами бюрократически закостенелыми, вроде Василия Петровича Толстякова. Мы знаем, к сожалению, и поныне не мало людей, нередко стоящих во главе того или другого производства, — людей, которые хотят, чтобы все шло заведенным порядком, терпеть не могут никаких новшеств, требующих иной организации работы, хотят жить спокойно, лишь бы был, выражаясь производственным языком, пресловутый «вал». Мы хорошо также знаем, что такое «вал»: это забота о коэффициентах и показателях, без малейшего размышления о том, что 'миллионы людей хотят не унылого стандарта, а вещей, сделанных с любовью, с тонким пониманием возросших вкуса и требований. Но следовать за этими требованиями означает непрерывно улучшать производство, смело ломать старые навыки, — словом, наполнять свою жизнь непривычным и, главное, нежелательным беспокойством. Мы видим нередко километры тканей, которые отказывается брать покупатель, но зато созданные в соответствии с благополучными показателями, видим громоздкую, унылую мебель, выпускать которую выгоднее, чем легкую и дешевую, видим и застывших в директорских креслах чинуш, живущих законами чеховского «человека в футляре»: как бы чего не вышло.
В. Тевекелян со знанием дела и со страстью показывает в своем романе и этих чинуш, показывает и то молодое и новое, что неизбежно в процессе борьбы должно победить и побеждает по всему смыслу своей деятельности. Роман этот вызвал в свое время немало критических отзывов, и в мою задачу не входит говорить о том, какие характеры или отдельные фигуры изображены сильнее или слабее. Сколько бы социален ни был роман, он не может охватить всех сторон жизни. Автор к этому и не стремится. Он пишет о том, что твердо знает, что изучил на практике, за что боролся сам,— порой с удачами, порой с неудачами, — но именно в этом чередовании и состоит диалектика борьбы.
