Иван Вазов - Повести и рассказы
Сегодня он пришел опять.
Когда я пригласил его сесть, он впился в меня пытливым взглядом, лицо его заметно побледнело и вытянулось.
— Ну как? — спросил он.
В это простое слово он вложил всю свою душу, все свое существо.
Я ответил, что опять — неудача.
— Просто не могу себе представить! — воскликнул он с горечью. — Мне нельзя без службы. Я должен как-то жить… Войдите в мое положение! Это ужасно!
И он разразился потоком горьких жалоб, упреков, мрачных предположений. Мне стало жаль его.
— В конце концов подумайте о какой-нибудь другой работе, — осторожно намекнул я.
Молодой человек бросил на меня такой удивленный и обиженный взгляд, что я тут же раскаялся в своей опрометчивости,
— Работа! — гневно возразил он. — Скажите прямо, что ничего не можете сделать для меня, но зачем глумиться?
Я попытался было убедить его, что в слове «работа» нет ничего обидного и зложелательного, что у меня и в мыслях не было смеяться над его бедой, напротив.
Он демонстративно взялся за шляпу.
— Значит, нет никакой надежды? — спросил он уже от дверей.
— К сожалению, я не в силах ничего сделать, — сказал я решительно.
— Что ж, выходит, я пропащий человек!
Лицо его выражало глубокое отчаяние.
Я пытался его ободрить, вдохнуть веру в милость судьбы, разумеется, всячески избегая произносить слово «работа». Он, такой молодой, здоровый, такой интеллигентный, не простил бы мне этой кровной обиды.
— Благодарствую, не надо меня утешать, со мной все кончено.
— Почему же кончено?
— Мне остается одно: умереть с голоду или покончить счеты с жизнью.
Произнеся эти трагические слова, он хлопнул дверью и удалился.
Покончить счеты с жизнью?
Я не верю в это, я знаю: не бывать ни первому, ни второму; все это пустые слова, вырвавшиеся в минуту раздражения. Но в них было столько искренности! Да, он произнес их в минуту безнадежности и отчаяния с горьким сознанием своей беспомощности.
Безнадежность? Отчаяние? Беспомощность?
Я задумался, удрученный.
И сказал себе:
О, Болгария! Могучая, полногрудая, изобильная, цветущая, святая мать — кормилица немощных, безжизненных, пропащих уродов! Есть у тебя огромный простор для труда; ты арена, зовущая к широкой деятельности, к великим, плодотворным начинаниям; бескрайние, плодородные, тучные поля твои остаются яловыми; сокровища в недрах — пренебрегнутыми; стихийные желания и потребности — неудовлетворенными! Твое животворное солнце своими жаркими лучами не возжигает в наших душах пламя энергии, струи твоего вольного воздуха, который мы вдыхаем с наслаждением, не наполняют нашу грудь жаждой гордой независимости, свободного полета. Нет! Мы бедны, мы жалки и малодушны. Благородный пот идущего за ралом, честный труд ремесленника, простая, скромная слава честно заработанного куска хлеба, слава безвестных тружеников-героев не обольщают нас, они нас страшат, мы мним их постыдными; наша мысль, не способная к самостоятельности и самотворчеству, погрязла в затхлости, заплыла плесенью лени. Нет, у нас одно на уме: служба, служба и служба! Ни о чем другом мы не желаем слышать. Служба — альфа и омега наших человеческих устремлений. Мы жаждем пристроиться к казенному пирогу; отыскать местечко на изнуренной плоти народа, вонзить свое жало паразита и капля по капле сосать его кровь. Сосать, сосать и сосать! Не будь этой капли, мы умрем, без нее мы не мыслим своего существования, без нее — безнадежное отчаяние, упадок, уныние, смерть! Мы погибнем, если будем так жить! Наша щедрая природа дала нам дивные поля, горы, реки, небо, моря — великие соблазны для труда и полезных начинаний; дала нам молодость, молодецкую удаль, здоровье, ум, волю, зажгла в умах светоч разума, достойного, может быть, гения. Зачем они нам? Бесполезные дары, докучливые, опасные блага, единственно способные призвать к труду наши мышцы, дать работу нашему разуму!
О, дайте ему службу!
Потому что он молод, полон сил, интеллигентен.
Перевод В. Поляновой
ВЫХЛОПОТАЛА
Когда Пенчо Знаховский вошел к себе во двор, жена его, занятая каким-то хозяйственным делом, обернула к нему свое красивое доброе лицо и поглядела на него с тревогой. Но, не обнаружив озабоченности, омрачавшей его лицо утром, когда он уходил, она решила, что сейчас услышит от него что-нибудь обнадеживающее, и спросила:
— Удача?
— Пойдем, Петруна! — сказал Пенчо.
И оба пошли в комнату.
Пенчо прикрикнул на детей, которые шумели там, — жалкие создания с бледными, бескровными лицами, словно постаревшие от тягостей, лишений и бед, постигших их в столь раннем возрасте, и торжественно объявил жене:
— Петруна! По-моему, только ты можешь помочь.
Петруна взглянула на него удивленно:
— Как же я могу помочь?
— Ступай к господину Чардашевскому.
— Мне идти к Чардашевскому?!
— Да, пойди попроси у него для меня эту должность. Я вижу, все остальное — ерунда! Большие люди обещают, а потом забывают. Сытый голодного не разумеет. Давай лучше сами себе поможем.
Застигнутая врасплох, Петруна растерялась, побледнела. Нет, она не может идти к господину Чардашевскому. Как она пойдет? Это и неприлично и страшно. Нет, нет! Просто невозможно.
Пенчо рассердился.
— Ну вот, раскудахталась, а чего, и сама не знает, — раздраженно сказал он. — Никто тебя не съест. В нашем положении нос задирать не приходится. Мы — нищие, умираем с голоду. В доме семь ртов каши просят, а где я возьму, если упущу и эту должность? Она для нас — жизнь и хлеб. А без нее — смерть.
— Но как я пойду? Зачем ты меня посылаешь? Разве не обещали тебе помочь влиятельные люди? — спрашивала или, вернее, стонала близкая к отчаянию Петруна.
— Говорю тебе — ерунда! Не надейтесь на князей и сынов человеческих. Сходи сама к Чардашевскому… Так и другие, повыше нас, делают.
— Но с какой стати Чардашевский послушает меня?
— Ну, женщина — это другое дело. Когда женщина о, чем-нибудь просит, ее совсем иначе слушают. Это вполне естественно. Кроме того, господин Чардашевский тебя знает. И как я не догадался хоть раз нанести ему визит вместе с тобой? Это надо было сделать из вежливости! Чардашевский знает и уважает тебя.
— Как это может быть? Мы виделись с ним только один раз — два года тому назад, у Койчева!.. Он давно забыл об этом.
— Ну да, у Койчева… Мы его там застали, и Койчев представил тебе его… Он тебя уважает… Помнишь, как он тогда почтительно разговаривал с тобой. Ты произвела на него впечатление… своим непринужденным разговором… Даже третьего дня, когда я рассказал ему о положении у нас в доме, он меня спросил: «Как поживает ваша супруга?» Я поблагодарил. Он тебя знает…
Петруна покраснела и опустила глаза.
— Я тебе советую — пойди!
— Но я даже не знаю, как его просить, — возразила Петруна.
— Проси как умеешь… Заплачь перед ним. У тебя четверо детей, которые хотят есть. Ради них ты найдешь, как говорить и что делать. Ты — мать. Стань на колени, плачь, целуй ему ноги, если понадобится, но место должно быть за нами! От этого зависит наша жизнь, понимаешь?
— Погоди. Дай мне прийти в себя, подумать!
— Нечего тут думать. Одевайся.
— Как? Сейчас?
— Сию минуту. Время не терпит. Если я не получу должности сегодня, завтра будет уже поздно. Да и неудобно: он будет тогда у себя в канцелярии.
— Может быть, мне лучше пойти к нему туда?
— Нет, нет, на дом.
— На дом?
— А что ж такого? Сейчас он дома. Только у него дома ты сможешь подробно рассказать ему о нашей беде, поплакать, разжалобить его. Слово женщины имеет большое значение. Одна женская слеза стоит больше, чем сто самых убедительных слов мужчины и сотня самых солидных рекомендаций. А тебя Чардашевский знает и уважает: он не может тебе отказать… Ступай! Все зависит от тебя. Ты — последняя надежда, которая у нас осталась, последнее средство спасения, соломинка, за которую я хватаюсь, чтобы окончательно не потонуть… Если и ты, моя жена, не захочешь мне помочь, я пойду куда глаза глядят, чтобы ничего не слышать, не знать… Не видеть, как дети умирают с голоду.
Петруна заплакала.
— Что ж ты плачешь?
— Горькая моя участь, боже мой! — печально вздохнула она. — Выходила замуж, думала, хоть луч света увижу… Детки будут… А зачем все это? Вот он посылает меня к Чардашевскому.
Пенчо вспыхнул. В первый раз жена говорила с ним так… Слова ее прозвучали тяжелой укоризной, жестоко уязвившей его самолюбие, и без того уже израненное постоянными унижениями и неудачами, в последнее время дошедшими до предела. Упреки Петруны переполнили чашу. Он вышел из себя. Зашумел, закричал, стал ругаться. Нет, это она приносит ему несчастье с тех самых пор, как он на ней женился. Если бы не это, он жил бы теперь припеваючи, а она заманила его в ловушку, народила ему детей, связала его по рукам и ногам. И теперь еще важничает, не желает пойти попросить! Какая принцесса выискалась! А позабыла, барыня, как пришла от матери в одном рваном платье?.. Не сделай он тогда этой глупости, быть бы ей теперь где-нибудь в служанках!..
