Берды Кербабаев - Капля воды - крупица золота
— Ты думаешь, ему это поможет?
— Сейчас? Вряд ли. Дело получило слишком широкую огласку, и ему уже не выкрутиться. Но мы-то все слишком мало этому способствовали… Сколько времени он оставался безнаказанным! И как нагло, с каким апломбом себя вел! Вот что меня удручает…
Новченко нравился искренний тон Бабалы, независимость, с какой он держался, — ему вообще нравился этот инженер, толковый, энергичный, прямой, с творческой жилкой.
— Ладно, Бабалы, черт с ним, с этим Меллеком. Ведь благодаря кому-то он все-таки попался, верно? Да и мы были не так уж пассивны. Добились же того, что Муррук Гышшиев очутился в крепких силках, и на этот раз ему не удалось выйти сухим из воды. Тут и твоя заслуга немалая, так что не занимайся самобичеванием.
Ему все-таки не давала покоя одна мысль, и он напрямик спросил Бабалы:
— Ты мне вот что скажи. Обо мне был у тебя разговор с Алексеем Геннадиевичем?
— Был.
— Так… Значит, вы все общим фронтом на меня двинули? То мы с тобой воевали с министерством, теперь ты и министерство — против меня.
Бабалы улыбнулся.
— Да мы за вас, за вас, Сергей Герасимович! Но… интересы дела — превыше всего.
— А на меня тебе плевать? Ты вспомни: кто тебя поддержал, когда ты решил поднять заработки ремонтников?
— Вы.
— А проект спрямления канала — кто отстаивал и перед ЦК, и перед министерством?
— Тоже вы.
— Вот!.. А ты уж в мелочи не мог мне уступить…
— Сергей Герасимович! — Бабалы приложил к груди обе ладони. — Да я для вас на все готов, честное слово! Но… не в ущерб делу.
— Считаешь, значит, что с дамбой — ты прав?
— Не только я так считаю. Вы же, Сергей Герасимович, обращались даже в ЦК, хотели «сверху» на меня нажать — и что из этого вышло? Или там все поголовно консерваторы и перестраховщики? Вы жалуетесь: мол, все на вас навалились. А ведь это вы задумали войной на меня пойти, а не я на вас.
— Ловок же ты, как я погляжу! — с восхищением произнес Новченко. — Голыми руками тебя не возьмёшь.
— И криком, угрозами — тоже. Мне ведь терять нечего. За должность свою я не держусь…
— Будто я держусь! Да провались все к чертовой матери! Для меня самое важное — чтобы канал поскорее был построен.
— И для меня тоже. Так что нам с вами делить нечего.
— Крепкий ты орешек, Бабалы.
— Сколько вы мне сегодня комплиментов наговорили!
— Ладно. Мир?
— Мир — на вечные времена, Сергей Герасимович!
— Хм… Ты уверен, что мы больше не поцапаемся?
— А в какой же семье без ссор обходится? Только вы знайте, Сергей Герасимович, я высоко ценю ваш авторитет и считаю вас своим учителем. Да и вся Туркмения вас любит. — Бабалы помолчал, со скрытым лукавым значением добавил: — Несмотря ни на что…
— Черт ты ехидный!
— Опять же — спасибо на добром слове.
Новченко к концу разговора совсем подобрел, забыв, видно, и о недавнем разносе в обкоме, и об отчете.
— А знаешь, Бабалы, я, наверно, вызвал тебя затем, чтобы потолковать вот так, по душам. А то все дела, дела…
Бабалы-то полагал, что и сейчас они говорили о делах. Но этот разговор помог им лучше узнать друг друга, разобраться кое в чем.
И когда Бабалы возвращался в Рахмет, он продолжал думать об этой беседе с Новченко.
Нет, он не льстил начальнику строительства, утверждая, что его ценят в республике. Это действительно была крупная фигура. Да и многими человеческими качествами он привлекал Бабалы.
Почему-то Бабалы припомнился и разговор с Алексеем Геннадиевичем,
И тот, и другой в эти последние встречи предстали перед Бабалы как бы в новом свете, и постепенно развеивалась некоторая предубежденность, которую он питал против обоих. Недаром говорится: век живи, век
Жизнь сложная штука. И люди не ангелы. И судить о них надо не по их грехам, а по тому главному, что определяет их отношение к жизни, к работе, к людям. Вот в Меллеке Веллеке главное — что он мёрзавец.
И Муррук Гышшиев, прежде всего, жулик.
А то, что Новченко порой бывает и грубым, и упрямым, а Алексей Геннадиевич проявляет нерешительность, мягкотёлость, догматизм, — не мешает им в главном стоять на верных позициях, стремиться к святым целям…
Люди — не ангелы.
Хотя…
И тут Бабалы поймал себя на том, что ему все же ужасно хотелось бы, чтобы характеры его руководителей, его друзей, близких были без сучка, без задоринки. И сам бы он хотел быть таким, чтобы не к чему было в нём придраться. Ведь все то, что Сергею Герасимовичу прощают как «слабость», на общем-то деле сказывается отнюдь не положительным образом! Он может упереться на своем и на какое-то время задержать правильное решение вопроса. Попадись ему под горячую руку, так он не посмотрит, прав ты или неправ, налетит, как ураган, осыплет площадной бранью, оскорбит, — и вместо того чтобы двигать вперед работу, ты будешь держаться за сердце — вон как когда-то Зотов… И мягкотелость Алексея Геннадиевича далеко не безобидна. Длительное «процветание» Меллека Веллека в какой-то мере и на его совести. А преклонение перед проектными догмами, заставлявшее замминистра, вольно или невольно, ставить формалистические рогатки перед каждым новшеством? Его не такие уж редкие колебания между «за» и «против»? Разве все это не шло во вред делу?
Нет, это уже не «слабости». Слабости, подумал Бабалы, это То, от Чего страдает сам человек. Ну, к примеру, рассеянность. Хотя, в общем-то, последствия чьей-то рассеянности и на других могут отразиться. Или, положим, человек поесть любит. Бог с ним, пусть обжирается на здоровье. Хм… На здоровье… Обжорство-то Как раз может сократить его жизнь — а если это хороший человек, нужный окружающим? Недаром ведь некоторые шутят, что, мол, твоя жизнь, твое здоровье — это народное достояние.
И все-таки это простительные слабости. А вот если какие-то человеческие качества работника, пусть даже преданного своему делу, так или иначе служат помехой движению общества вперед, — то прощать их нельзя, с ними надо бороться — в себе и в других. Пусть натура у человека будет сложной, но цельной!
Бабалы, летевший в Рахмет на старом дребезжащем биплане, с опаской посмотрел на отсек экипажа с путаницей рычагов и приборов. Даже у этой рухляди — замысловатый механизм управления. И если выйдет из строя какая-либо важная деталь — каюк и самолету, и пассажирам. Поздно тогда будет говорить о том, что в целом-то машина была хорошая, надежная.
Бабалы усмехнулся этой своей мысли и стал смотреть в иллюминатор вниз, на бескрайнюю серо-желтую пустыню, где вершилось сейчас рукотворное чудо. Скоро люди преобразят ее лик. Она действительно станет цветущим садом. Тем более в душах человеческих, в преддверии прекрасного будущего, не должно оставаться ни колючек, ни солончаков, ни трещин!..
Люди не ангелы. Но им должно быть — людьми…
Глава сорок шестая
ПОСЛЕ РАБОТЫ
последнее время дела на участке Рахмет шли на редкость хорошо. Спрямление трассы увенчалось полным успехом. Когда для проверки русло канала, проложенного через низину, наполнили водой, то дамба выдержала ее напор. Песок, правда, сперва стал впитывать влагу, но уже спустя несколько дней затвердел и не пропускал почти ни капли. Русло казалось забетонированным. А ведь низина с ее рыхлым сыпучим грунтом считалась местом наиболее опасным. Бабалы мог вздохнуть с облегчением.
Сидя в своем кабинете, он в перерыве между делами включил радио. Диктор местного радиоузла читал очерк о передовиках Рахметского участка, и Бабалы с удовольствием прислушивался к знакомым фамилиям: среди лучших была названа бригада экскаваторщиков Мухаммеда Сарыева, скреперисты Нуры и Володя Гончаров, бульдозеристы из бригады Камила Ахмедова, в их числе и Иван Филиппович. Ну, этот-то работать умел, непонятно только было — взялся ли он за ум или гонится за заработком. Надо бы попросить Мурадова, чтобы он последил за Иваном Филипповичем. Бабалы верил — в настоящем труженике всегда можно пробудить рабочую совесть. Конечно, возиться с таким, как Иван Филиппович, нелегко. Легче — отмахнуться. Но это было противно жизненным правилам Бабалы.
Диктор перешел к объявлениям. Передавал он их не по-казенному, а с непринужденным озорством:
— Дорогие товарищи! Сегодня в нашем кинотеатре демонстрируется новая кинокомедия. Кому хочется и повеселиться и получить добрый урок — спешите в кино! Не пожалеете! Любителей танцев мы приглашаем в зимний клуб, чудо рахметской архитектуры. Он только что построен, вы сможете осмотреть его и отдохнуть, встряхнуться, поплавать в озере удовольствия.
Бабалы вздохнул. Захлестнутый срочными делами, постоянной текучкой, расчисткой пути, по которому он шел, от всяческой грязи, он совсем забыл об отдыхе. Бабалы не мог бы даже сказать, когда последний раз был в кино, театр для него вообще сделался отвлеченным понятием. Рахмет чаще стали посещать театральные труппы, концертные бригады, артисты из Москвы, Ленинграда, Ташкента, Баку, но Бабалы не находил времени, чтобы попасть на их выступления. Одичал, вконец одичал…
