Л. Пантелеев - Том 3. Рассказы. Воспоминания. Пьесы
Староста. А это вот, ваше благородие, самая, так сказать, подходящая фатера для вас лично. Тут у нас, имею честь вам сказать, проживают самые безобидные старики-единоличники. Обстановочка у них, правда, неважная, но зато, так сказать, вполне безопасно. И тепло. (Трогает рукой печку.) Печку топили. Если не побрезгуете, ваше благородие, можете на печечку лечь. (К Михайле.) Клопов нет?
Михайла. Пока не было.
Офицер. Хорошо. Я буду сдесь. (Солдату.) Ду бист фрай. Векке мих ум драй ур.[5]
Солдат (ставит чемодан). Яволь! Ум драй ур. Гут нахт.[6]
Откозырял, поворачивается на каблуке и уходит. Михайла, заметив на окне лампочку, вздрагивает. Поспешно ставит лампочку на стол.
Офицер. Что?!
Михайла. Тут посветлее будет, ваше благородие.
Марья (многозначительно). Опоздал! Поздно уж.
Офицер. Что ты говоришь? Опоздаль? Кто опоздаль?
Марья. Говорю – поздно. Темно, говорю, на дворе-то…
Офицер снимает шинель и, расстегивая полевую сумку, проходит к столу.
Староста. Так что ж – я пойду, ваше благородие?
Офицер (не глядя на него). Да. Иди. Утром придешь.
Староста (кланяется). Будьте покойнички, приду… Приятного сна, ваше благородие. Советую на печечку. Так сказать, и тепло, и не дует… (Хозяевам.) Прощайте, старики.
Михайла кивнул. Староста уходит. Офицер закуривает, раскладывает на столе бумаги, просматривает их. За его спиной – старики. Марья показывает на печь. Старик не понимает.
Офицер (повернув голову). Кто там стоит?
Михайла. Это мы стоим, господин офицер.
Офицер. Что вы стоить? Дайте мне есть!
Михайла (разводит руками). А вот уж есть-то, извиняюсь, и нечего, ваше благородие. Как говорится, хоть шаром покати.
Офицер. Шаром? Что есть такое «шаром»? Хорошо, дать мне шаром.
Михайла. Гм… По какому же месту вам, ваше благородие, дать-то? (Старуха толкает его в бок.)
Офицер. Я не понимать. Ну, бистро! Дать хлеп, яйка, молёко!
Михайла (жене). Молоко у тебя есть?
Марья. Полно, господин, какое нынче молоко. Молока ведь без коровы не бывает, а наших коровушек всех ваши солдатики скушали.
Офицер (ругается). А доннер-веттер!..
Михайла (жене). Ну, чаю хоть согрей.
Марья. Чаю-то? Это можно. Пожалуйста. (Берет ведро, уходит в сени.)
Офицер (сидит за столом, пишет). И сделать мне скоро постель. Я должен скоро ложиться спать.
Михайла. Н-да. Где же прикажете, ваше благородие? На печи или…
Офицер. А-а!.. Все равно.
Михайла. На печи-то, я думаю, все-таки оно сподручнее. И тепло, и мешать никто не будет.
Марья (приоткрыв дверь). Михайла!
Офицер (испуганно). Кто? Что?
Михайла. Меня это, – старуха зовет. Ну, чего тебе? (Уходит в сени.)
Офицер пишет. С печи выглядывает Дуня. Офицер бросает карандаш, поднимается. Дуня поспешно прячется. Офицер ходит по комнате, ерошит волосы, снова садится, снова вскакивает, подходит к печи, греет руки. Потом снова садится за стол и пишет.
Возвращается Михайла. Он взволнован. Он только сейчас узнал, что Дуня у него в доме. Он смотрит на печь, чешет в затылке, качает головой. На одну секунду опять показалось лицо Дуни Огарёвой.
Михайла (кашлянув). Гм… Ваше благородие…
Офицер. Да? Что?
Михайла. Извиняюсь… Этого… вам по каким-нибудь специальным делам пройтись не требуется?
Офицер. Что? Какой деля?
Михайла. Ежели что, так я провожу, покажу.
Офицер. Уходи, не мешать мне. (Поднимается, держит в руке бумагу.) Стой!
Михайла. Да?
Офицер (Смотрит на него в упор). Где женчин?
Михайла. Чего-о? Какой? Какая женщина?
Офицер. Ну… твой жена! Хозяйка.
Михайла. А-а-а… Жена? (Зовет.) Марья!
Марья входит с полным ведром.
Марья. Ну, что?
Офицер. Ты где быль?
Марья. За водой ходила.
Офицер. На дворе часовой стоит?
Марья (мрачно). Как же… стоит, ирод.
Офицер. Что?
Михайла. Стоит, говорит, ваше благородие.
Марья возится с самоваром.
Офицер. Слюшать меня! Будем иметь маленький разговор. (К Михайле.) Скажи мне, ты знаешь немножко, зачем я и мои зольдат приходиль в ваша деревня?
Михайла. Гм… Значит, уж дело есть, ваше благородие, коли пришли. Не гулять небось.
Офицер. Да, да. Гулять нет. Слюшать меня! Я и мои зольдат имейть искать в ваша деревня русский партизан! А? Что ты говоришь?
Михайла. Как? Не понимаю я чего-то, ваше благородие.
Офицер. Я знать, что ви не понимать. Ви добрий старый люди и ви не иметь никакой деля с партизан. Я хотел иметь ваш маленький зовьет. Слюшать, я буду читать один приказ, который я написал ваш мужик! (Читает.) «Воззвание! Командованию германской армии иметь бить известно, что в район деревня Ивановка опэрирует партизанский отряд и что выше… упо… упомятунотый партизански группа руководит русский женщина Еудокия Огарьёва, или, как ее имеют называть, товарищ Дуня». (Пауза.) Что? Ты знать о такой Дуня? Нет?
Михайла. Дуня? Гм… Чего-то я слыхал. Только ее, по-моему, ваше благородие, давно уж и в живых нет.
Офицер. О, нэт! Живое еще… (Вздыхает.) Очень живой. (Заглядывает в бумагу.) Дальше… (Читает.) «Командование германской армии объявляет: всем, кто имеет указать место нахождения русской партизан Огарьёва, а также кто иметь будет ее нахождению немецким войскам способствовать, иметь полючить от немецкий военный штаб награда: один тысяча рублей и живой корова». (Михайле.) А? Это хорошо?
Михайла (чешет затылок). Н-да… Еще бы… Корова – это я тебе скажу! Это – премия! Только вы бы, ваше благородие, мой вам совет, – еще бы и теленочка приписали.
Офицер. Как? Теленочек? Что есть такое «теленочек»? А-а, маленький корова?!!
Михайла. Во-во… Уж тогда, я думаю, вам не одну, а десять этих Дунек сразу приведут.
Офицер. Да? О, это идэе… (Пишет.) «Живой корова и плюс живой маленький теленок»… Так. Дальше… «Тот же, кто иметь будет содействоват партизан, укрывать их в своем доме или способствовать их побегу или не-на-хож-дению – того германская армия будет безжалостно наказать, он сам, а также его семья – отец, мать и маленький дети – будут полючать смертный казнь через повешение». (Кончил читать.) А?
Михайла (мрачно). Н-да.
Пока офицер читал, Дуня выглядывала с печи. В руке у нее блеснул револьвер, но, по-видимому, она не решилась выстрелить. Офицер кончил читать, и она снова спряталась.
Марья (ставит на стол самовар). Нате, хлебайте.
Офицер (весело). Так. Ну, хорошо. Теперь я буду хлебать чай, а затем буду немножко спать.
Михайла. Так где же вам, ваше благородие, спать-то устраивать? Знаете, вижу я, что хороший вы человек, – ложитесь-ка вы на нашу постель, а мы со старухой – на печь.
Офицер. А?
Марья. Правильно. Ведь, вы знаете, господин, у нас на печке-то… это самое…
Офицер. Что?
Марья. Тараканов много.
Офицер. Как ты сказать? Таракани? Что есть такое «таракан»? А-а, маленький клёп! Э, глюпости!.. У немецкий зольдат много свой есть – и клёп, и вошка, и блёшка… (Пьет чай. Михайле.) Принеси мне… как это называется? Много-много солёма!
Михайла. Чего принести?
Марья. Соломы, говорит, принеси.
Михайла. А, соломы… (Мрачно.) Ну что ж, соломы – это можно. (Уходит.)
Офицер кончает пить чай, встает, потягивается, снимает мундир, кладет на стол пистолет, потом садится и начинает стягивать сапоги. Марья, скрестив на груди руки, стоит у печи, смотрит на него.
Марья (подходит к офицеру, оглядывается). Послушай… ты… как тебя… ваше преподобие. Чего я тебе скажу. Это вы насчет коровы-то – сурьезно или как?
Офицер. Что? Корова? О, да, да. Это серьезно. (Поспешно натягивает сапог, поднимается.) А что? Ты знать что-нибудь?
