Борис Беленков - Крылатые и бескрылые
— Мы — дети солнца! Мы все радуемся его животворным лучам.
Несколько позже, устроившись за столиком в самом углу полупустого зала, Давыдович заговорил тихо, тоном упрека:
— Меня шокирует тон вашего Модеста Ивановича. Я не давал присяги ходить у него в пристяжке!..
— Странно, в прошлые годы вас это не шокировало, — холодно возразила женщина. — Помнится, коренным вы никогда не ходили. Тогда вам и в голову не приходило рассуждать о формах приличия. Должна предупредить, что Модест Иванович располагает достаточными средствами заставить вас быть скромнее.
— Это ультиматум? — робко спросил адвокат.
— Ничуть! Милый совет другу.
— Но я ему ничем не обязан… — Давыдович все еще старался говорить спокойно и свободно, как у себя дома.
— Вам только так кажется, что вы ему не обязаны, — сдержанно, даже лениво возразила она. — По меньшей мере это странно слышать от вас, Михаил Казимирович.
Выждав немного, пока Давыдович овладел собой, женщина пояснила:
— Оба мы с вами остались в наследство Модесту Ивановичу…
Давыдович пристально посмотрел на нее, соображая,к чему она клонит. Но так как она молчала, ответил обиженно:
— Человека нельзя передавать в наследство, как вещь, Марфа Филипповна. Человек обладает даром мышления и речи. Наконец, закричать способен. Я не желаю, чтобы он обращался со мной, как ему вздумается… Подавай все, что ему захочется,, а как это сделать— его не касается!
— Не наивничайте, Михаил Казимирович, — обрывая Давыдовича, иронически усмехнулась женщина. — Модесту Ивановичу вы не нужны как человек. Ему нужна ваша способность делать нужное дело. Напрасно вы думаете, что все прежнее позабыто… Ну хорошо, хорошо, не буду пугать. Одним словом, сейчас вы обязаны помочь своей любимой доченьке устроить ее семейное счастье. На сегодня это главное. И Модест Иванович не рекомендует тянуть…
Женщина еще минут пять, ласково улыбаясь, давала указания Давыдовичу, от которых холод охватывал его душу.
«Боже мой, это при теперешних то условиях жизни!..» ― подумал он, расставшись с ней на улице. Пугающие мысли не покидали его до самого дома.
Возвращаясь в дурном настроении с работы, Давыдович часто жаловался жене на здоровье, на дела…
— Все меня раздражает на службе — выскочки, карьеристы, контроль, бессилие помочь ближнему, когда этого очень хочется. Душе противно видеть, как едва оперившиеся юристы поучают тебя. Не согласен, не согласен!..
Когда Полина Варфоломеевна бывала не в настроении и не имела желания завязывать споры с мужем, она саркастически отвечала ему:. «Знать, батенька, ты умнее всех. Вот от чего несогласие твое со всеми». И тотчас уходила на кухню, прикрывая дверь поплотней, чтобы не слышать негодования мужа. Хотя она и смотрела на него, как на нечто несовершенное, нуждающееся в ее опеке, но не любила, когда он кричал и размахивал руками.В тот день Михаил Казимирович явился домой раньше обычного.
— Мамочка, я сегодня совсем не в духе, — торопливо проговорил он и уже хотел было пройти мимо жены, но, прислушавшись, остановился. — Люда занимается?
— Говорится к докладу. Что‑то там по ученой части.
— Ей замуж надо готовиться… Все хотят быть учеными.
Жена пристально посмотрела на него.
— Вижу по тебе, проиграл ты дело? — спросила она, потом строго предупредила: —Не вздумай говорить мне неправду!
— Не в этом суть… — уклончиво скороговоркой ответил Давыдович. — Сколько несправедливости в этом ученом мире!
— Да ты не захворал ли, голубчик?
— Вон Василия Васильевича выживают!.. Вчера видел его. Говорит, ненужный стал! Вырастил замену себе, значит, можно и по шапке. Не прогневайтесь, мы уже сами с усами! Как это тебе нравится? Где же совесть, справедливость?..
Полина Варфоломеевна знала Власова, как хорошего человека, поэтому сообщение мужа удивило ее.
— За что же с ним так? Сколько лет на заводе и вдруг…
Давыдович и сам сожалел, что Власов не рассказал ему подробностей о ссоре с Макаровым, как он ни добивался этого.
Из соседней комнаты послышался голос дочери:
— Мы будем сегодня ужинать? Полина Варфоломеевна спохватилась.
— Заговорились мы с папой. Ужин готов, — и с этими словами поспешно ушла на кухню.
Люда вышла в гостиную, поправляя накинутую на плечи пуховую шаль. Обойдя стол, стоявший посредине огромной квадратной комнаты, остановилась перед отцом. Ее серые глаза, такие же проницательные, как у матери, постоянно приводили Михаила Казимировича в смущение. «Что она так смотрит на меня?» ― подумал он, сдерживая раздражение.Ему очень хотелось чем‑то развеять теснившиеся в голове плохие мысли. Он сел в кресло, закрыл глаза и стал думать о дочери. Боже, как это было недавно! Будто вчера он за руку водил ее в школу, а сейчас она уже взрослая, красивая девушка. Конструктор самолетов!..
— Ты что‑то о молекулах рассуждала, Людочка, — заговорил он ласково. — В связи с чем это, дочка?
— Наша комсомольская организация решила провести серию научно–популярных докладов. Я вот готовлюсь…
— В конструкторской?
— Нет, для заводской молодежи.
— Это для них так важно — о молекулах?
— Думаю, что да! Моя первая лекция…
— Но они поймут что‑нибудь?
— Конечно!
Люда спокойно отвечала на вопросы отца, хотя ее сердили его ужимки и ирония.
Михаил Казимирович вдруг предложил:
— Я бы с удовольствием прочитал у вас лекцию о трудовом законодательстве.. Как ты полагаешь, дочка, это было бы интересно для молодежи? Для рабочего человека ведь это главное в жизни.
— Я посоветуюсь, папа, в комсомольской организации. Мне кажется, это интересное предложение.
После ужина, прошедшего, как обычно, молча, Михаил Казимирович прилег на диван и попросил Люду посидеть немного рядом. Полина Варфоломеевна ушла на кухню мыть посуду.
— Ты рассказала бы, доченька, что у вас нового на заводе. Кстати, объясни, что там произошло с Василием Васильевичем Власовым. Будто бы он крепко повздорил с Макаровым.
Люда удивилась, откуда отец знает о ссоре между Власовым и Макаровым. Ведь такие вещи совсем не должны выходить за стены завода. Речь же идет не о настроениях, а о боевых самолетах…
Почувствовав, что дочь заколебалась с ответом, Михаил Казимирович объяснил:
— Встретились мы с Василием Васильевичем вчера на улице жаловался он. Но я, право, мало смыслю в ваших делах и почти ничего не понял.
Люда отлично знала о существе расхождений между двумя ведущими конструкторами, знала о мнении главного инженера по этому вопросу, о решении директора, но она даже представить себе не могла, как можно об этом вести разговор с людьми, не имеющими никакого отношения к заводу.
— Папа, я еще сама толком не разобралась, из‑за чего они поссорились, ― уклончиво ответила она. ― У нас нередко люди спорят друг с другом, но если во все мне вникать, то для»своего дела времени не останется..
Сославшись на то, что надо готовиться к докладу, Люда пожелала отцу хорошо отдохнуть и ушла в свою комнату.
Усевшись за письменный стол, облокотилась, положила подбородок на ладони и задумалась. В детстве она души не чаяла в отце. И до сих пор сохранила любовь к нему. Но вместе с тем не могла отрешиться от мысли, что с каждым годом эта привязанность и любовь все заметнее и заметнее слабели. А сегодня вдруг родилось какое‑то сомнение… «Глупая я, должно быть, ― подумала с упреком. ― Папа ведь всю жизнь трудится для семьи, для меня…
Мать вошла к ней в комнату так тихо, что Люда и не слышала, увлекшись работой. Было уже поздно. Рука Полины Варфоломеевны мягко легла на плечо дочери. Люда оглянулась.
— У нас гости, доченька, — улыбнулась ей мать. — Ты не выйдешь?
— Какие гости? —удивилась Люда.
— Федор Иванович и этот… Ну, твой, как его — Петя, летчик.
Люда поднялась, удивленно посмотрела на мать.
— Но я не приглашала никого… Полина Варфоломеевна тихо рассмеялась.
— Но и не ко мне же кавалеры! Чувствую, пришли тебя сватать.
— Что ты говоришь, мама! Глупость какая! Иди к ним, а я не пойду. Скажи, что заболела, что сплю. Что угодно…
Полина Варфоломеевна притянула Люду к себе и поцеловала в лоб.
— Хорошо, — сочувственно сказала она. — Я им скажу, что ты к докладу готовишься. Посидят и уйдут.
Но не таков был Петр Бобров, чтобы уйти… Он вошел к Люде в комнату и остановился за спиной. Она сидела, склонившись над развернутой книгой, не находя в себе силы поднять голову и взглянуть на него.
— Ты к лекции готовишься, Люда?.. — спросил Петр,и хотел добавить: «труженица моя», но постеснялся, опасаясь, как бы кто не услышал за дверью. Наконец Люда посмотрела на него.
— К лекции я уже давно приготовилась.
Летчик без труда уловил сухость в ее голосе. «По всей вероятности, мое письмецо не доставило ей удовольствия», ― с досадой подумал он.
