Агния Кузнецова (Маркова) - Чертова дюжина
Толпа мобилизованных поравнялась с Диной, и кто-то высоким, звонким голосом затянул:
Был приказ ему на запад,
Ей – в другую сторону…
Уходили комсомольцы
На гражданскую войну.
Толпа двигалась мимо, и Дина быстро пошла за ней.
– Сам, родненькая, пошел в военкомат, говорит, года не вышли, но уж не откажите, хочу воевать, – задыхаясь на ходу, говорила толстая женщина остроносой старушке.
Босоногий мальчик в белой рубашке, спотыкаясь, выскочил из толпы на тротуар. Ему было не больше шести лет. Белые волосы в беспорядке свисали на лоб. Он тяжело дышал, утомленный непосильной быстрой ходьбой. Мальчик не мог больше бежать.
Он остановился, протянул руки вперед, точно хотел задержать толпу, и дребезжащим голосом крикнул:
– Папа!
Но его никто, кроме Дины, не слышал. Она взглянула на мальчика. Ветер трепал подол его рубашонки, шевелил волосы, а он стоял с протянутыми руками и глазами, полными слез, смотрел на дорогу.
Отделившись от толпы, на дороге задержался высокий белокурый мужчина. Он повернулся лицом к мальчику, снял с головы кепку, помахал ею в воздухе и исчез в людском потоке.
Мальчик прижался спиной к высокому забору, локтем закрыл лицо и заплакал навзрыд.
Толпа поравнялась со школой. У забора, на крыше проходной будки, появился Мирошка. Он выждал секунду-другую и поднял обе руки, точно подавая кому-то сигнал.
«Ну, сейчас выкинет что-нибудь», – подумала Дина, сжимая кулаки. Чувство возмущения поднялось в ее душе. Неужели в такую минуту этим людям, идущим защищать Родину, он посмеет сказать что-нибудь скверное? Дина не посмотрит, что она девочка, – отлупит Мирошку так, что он долго будет помнить.
Мирошка опустил руки, и в тот же миг над крышей показались лица мальчишек – его товарищей.
– Защитникам Родины – ура! – во весь голос прокричал Мирошка.
– Ура! Ура! Ура! – дружно подхватили ребята.
У Дины отлегло от сердца.
– Динка! Ты кого провожаешь? – крикнул Мирошка и присел, чтобы лучше расслышать ее ответ.
Дина боязливо взглянула на него – нет ли тут какого подвоха? Она не привыкла так разговаривать с Мирошкой.
Но черные живые глаза Мирошки смотрели серьезно. Она удивилась и ответила:
– Я так… Я думала…
– Думают только умные люди да индейские петухи! – не удержался Мирошка и скорчил свою любимую гримасу.
Дина, против обыкновения, ничего не ответила на Мирошкину выходку. Она почувствовала в нем что-то новое и с интересом наблюдала за ним. Мирошка заметил внимательный взгляд Дины и, приподнимая над головой блинообразное кепи, прижимая руку к груди и нелепо приседая, сказал:
– Разрешите откланяться, мамзель?
– Шут гороховый! – с досадой воскликнула Дина. – Тебя бы вот с немцами воевать!
Мирошка обозлился и ответил:
– Не с вашим носом, мамзель, насчет войны рассуждать. Подите примите для успокоения ванну или прогуляйтесь до поэта Зараховича, он сочинит вам оду.
Дина повернулась и быстро пошла прочь. Мирошка всегда расстраивал ее, но иногда давал и умные советы. В самом деле, отчего бы не сходить к Косте? В эти необычные дни она совсем забыла о нем.
Дина завернула за угол, пересекла дорогу и вошла в просторный двор.
Как обычно, при встрече с Костей, она ощутила смутное волнение, тем более что они не встречались с тех пор, как в лесу, не простившись и не сказав ни слова, он ушел от нее. Надо было как-то объяснить те глупые слова, которые сказала она ему в последнюю встречу. А как сказать, что сказать, Дина не знала.
Она подошла к Костиному дому, и волнение ее усилилось, когда она услышала пение и веселые крики, доносящиеся из дома.
«Разве можно теперь петь?» – с негодованием подумала она и нерешительно постучала в окно.
Ей открыл Костя в новой коричневой рубашке с застежкой-молнией. Дине показалось, что он не обрадовался ее приходу, и она поспешила отказаться пройти в комнату.
– У вас гости! – сказала она сердито.
Костя посмотрел на нее внимательным ясным взглядом, и Дине показалось, что он понял ее мысли, разгадал тон ее голоса.
– Мы отца на фронт провожаем, Дина…
В это время в дверях появилась огромная фигура сапожника Зараховича. Он вытирал вспотевшее, красное лицо рукавом точно такой же, как у Кости, рубашки.
– Проходи, Дина, меня оплакивать, проходи! – весело приглашал он, для устойчивости широко расставив ноги, но все же покачиваясь. – А я думаю, кто еще из гостей? Будто все в сборе. – И он не к месту захохотал. – Зови, Костя, барышню на кружку пива.
Он ушел, и вскоре в комнате нестройно грянула залихватская песня.
Костя вместо того, чтобы приглашать Дину в комнату, как распорядился отец, прикрыл дверь в сени и сел на ступеньку крыльца.
– Садись, Дина, – указал он на место рядом с собой.
Она села.
– Иннокентий Осипович тоже послезавтра едет?
– Послезавтра, – печально ответила Дина.
– А ты не грусти, – посоветовал Костя. – Родину все защищать должны… Знаешь, Дина, вот как только объявили по радио о войне, я сразу подумал: поднимется наш народ – не пустит врага. Уйдут воевать наши отцы, братья… А мы что? По-моему, Дина, мы тоже что-то для Родины сделать должны. Я теперь день и ночь об этом думаю. Что бы сделать, а?
– Но ведь нас не возьмут на фронт, Костя?
– Вот в этом-то и беда. А зря не возьмут. Ну, что я, не смог бы стрелять? Я пулемет знаю, не только винтовку. А таких, как я, тысячи.
– Может быть, убежать на фронт, Костя? – оживилась Дина.
– Может, и на фронт, а может, что-то другое. Я не решил еще, – задумчиво сказал Костя.
«На фронт боится», – подумала Дина.
– Хочешь, я подарю тебе свои новые стихи? – сказал Костя. И, не дожидаясь ответа, добавил: – Ты не велела мне, правда, писать тебе стихи, но, я думаю, теперь вся жизнь по-новому пошла, да и тогда это было под сердитую руку. Верно ведь?
– Верно, – поспешно согласилась Дина. Она встревожилась, почувствовав, что Костя ждет объяснения ее поступка в последнюю встречу.
Но Костя ни о чем не спросил.
По дороге домой Дина встретила Семеновну.
– Папашу когда провожаете? – спросила она, заглядывая в лицо Дины своими умными глазами.
– Послезавтра, Семеновна.
– Ну, с богом, коли такая беда стряслась, с богом! Изверги проклятые, затеяли кровь по земле проливать, бомбы на города бросают, слыхала, поди?
– Читала… И по радио слышала…
– Таких злодеев своими руками душила бы.
Дина неожиданно улыбнулась:
– Ага, Семеновна! А кто говорил, что даже врагов жалеть надо? Ага! – торжествовала она.
– И надо жалеть, да вот сердце не принимает их, проклятущих, – тихо сказала Семеновна. – Такой грех на душу беру.
На берегу реки
Дни, полные забот и тревоги бежали необычайно быстро. Все учащающиеся бомбежки города, сводки Информбюро, письма с фронтов, занятия по ПВХО – это была какая-то совсем новая, страшная, но и увлекательная жизнь. Ею. жила теперь Дина и ее товарищи по школе.
Занятия по ПВХО окончились поздно. В этот вечер Дина прошла проверку, получила отличную оценку и звание инструктора.
После занятий с поручением от матери она должна была зайти к Петерсон, и Костя вызвался проводить ее.
Узким переулком они свернули к реке и пошли по набережной. Под ногами хрустела мелкая галька, с кручи шумно скатывались в воду потревоженные крупные камни.
Они шли молча, прислушиваясь к шороху камней, к плеску воды и шуму города.
Дина думала о себе. Почему-то в последнее время, несмотря на то что вокруг царило смятение, на душе у нее было радостно. И эта радость была связана с Костей.
– А ведь сейчас радоваться нечестно, Костя, – вслух закончила Дина свою мысль.
Костя остановился. Он удивился совпадению мыслей. Он тоже сейчас думал о радости, о том, что ему так хорошо с Диной. С ней он говорит обо всем, что приходит ему в голову, и она понимает его с первого слова. К девчонкам Костя всегда относился пренебрежительно. Они все казались ему слишком болтливыми и шумными. Но Дина была особенной. Она и внешне отличалась от остальных – была выше всех, стройнее, смуглее. Косте она казалась необыкновенной. Особенно он любил ее легкую, плавную походку и с тех пор, как прочитал «Иудейскую войну» Фейхтвангера, мысленно называл ее принцессой Береникой[1].
Костя сел на кучу камней, а Дина стояла, шевеля носком туфли шуршащую гальку. В темноте блестела река. Ровная, широкая полоса лунного света легким, шатким мостиком перекинулась с берега на берег и трепетала и ползла все дальше, вверх по течению.
Город утопал во мраке – с сумерек светонепроницаемой материей завешивались окна. Люди жили в страхе перед частыми бомбежками.
Но сейчас Дина и Костя забыли обо всем. Здесь было так спокойно, так тихо и так хорошо было им вдвоем, что все ужасы войны отошли куда-то на задний план и забылись.
Косте захотелось сказать Дине о том, что только с ней ему так хорошо, что она совсем не такая, как все девчонки. Он волновался и не знал, с чего начать.
