Леэло Тунгал - Четыре дня Маарьи
- Ты дробишься на тысячу кусочков и не сможешь потом найти себя среди них.
В тот день я была в полной растерянности. Расстались со Стийной перед подъездом моего дома, как малознакомые. Она не захотела идти ко мне обедать, не захотела идти и в Дом торговли — иногда мы, шутки ради, примеряли там самые экстравагантные фетровые шляпы и корчили соответствующую каждой шляпе мину. Она не попросила меня проводить ее, да и не пошла бы я: мне не хотелось. А зайти к нам я приглашала лишь из вежливости. Когда Стийна свернула за угол, я побрела по улице и долго бродила по городу, грустная и одинокая. "Среди людей я чувствую себя особенно одинокой!" — сказала однажды Стийна, и эта фраза показалась мне тогда возвышенной и полной глубокого смысла. Но я не хотела быть всю жизнь одинокой! Почему я должна молчать, если имею голос и люблю петь, и почему нужно отказываться от участия в редколлегии, если тебе это интересно. Разве кому-нибудь станет легче оттого, что мы вдвоем будем грустно воспевать одиночество? И однако же в словах Стийны таился какой-то намек на пережитое болезненное разочарование — это делало ее как бы мудрее меня и сильно уменьшало мою радость от активной деятельности.
Помню, что в тот день встретила двух своих бывших одноклассниц по сельской школе — Анне и Май, обе приехали в Таллин учиться на портних в ПТУ. Они были в одинаковых пальто, как близнецы, на головах кепки, на ногах красные туфли с невероятно высокими каблуками, у обеих губы были намазаны явно одной и той же помадой, а брови подбриты наверняка одной и той же бритвой. Они шли на свидание. В свое время мы были почти подругами, и в память о старой дружбе они пригласили меня на вечер в их училище. Я сказала: «Посмотрим», хотя сразу же была уверена, что на вечер не пойду. Они заторопились дальше.
От этой встречи мое настроение стало еще более грустным: с одной стороны — Стийна, с другой — эти Анне и Май. Я не принадлежала ни к тому, ни к другому лагерю.
В придачу ко всему тетя пришла домой раньше обычного — у них в ателье начался переучет. О да, это был воистину день неудач!
У тети Марии, очевидно, осталось много неиспользованной энергии, и она смотрела на меня взглядом палача, когда я причесывалась перед зеркалом.
- Твоя голова имеет неряшливый вид, — сказала тетя.
- То же самое сегодня сказал и наш директор, — ответила я гордо.
На самом деле Паюпуу сказал только, что наш класс скоро будет похож на отряд амазонок: у всех волосы по крайней мере до пояса, и пообещал организовать для нас, не откладывая, принудительное посещение парикмахерской.
- Сам руководитель школы? — спросила тетя Мария. — Ну действительно, ты выглядишь как дикарка. Парикмахерские еще открыты. Пошли!
А что — прекрасная идея! У меня никогда не было короткой стрижки. Пусть именно сегодня со мной произойдет какое-то изменение.
И меня подстригли! ("Сделайте все-таки детскую прическу, — инструктировала парикмахершу тетя, — она и по натуре совсем ребячливая!") Тетины наставления так действовали парикмахерше на нервы, что она капитально меня обкорнала. Пока парикмахерша трудилась над моей прической, был момент, когда я нравилась себе в зеркале, и даже очень — выглядела вроде бы постарше и построже, но парикмахерша все срезала и срезала волосы, потом прошлась какой-то сенокосилкой по моему затылку и объявила:
- Готово!
- Сразу на десять лет помолодела! — обрадовалась тетя. Она была точной, как всегда: десять лет назад мне было почти шесть. Каких-то полчаса назад я еще была человеком, а теперь превратилась в зайца с укороченными ушами.
- Да, Маарья, деточка, у тебя были все-таки очень красивые волосы… — вздохнула тетя, заботливо погладив меня по затылку.
И тут вся душевная боль прошедшего дня стала падать — кап-кап-кап — в жидком виде ко мне на колени.
Ничто не исчезает бесследно и не возникает из ничего, а лишь меняет свое состояние, так мы учили на уроках химии. Мои "очень красивые волосы" валялись возле кресла и у ног парикмахерши, как охотничий трофей.
Тетя уплатила по счету, и мы пошли было домой. Но дошли только до трамвайной остановки, а там у тети возникла идея, что следовало бы слегка завить мои прямые, как спички, волосы. Мне было все равно, хотя в душе и затеплилась искорка надежды, что я стану выглядеть чуть-чуть человекоподобнее. Поскольку тетя боится всяческой «химии», мне сделали "гигиеническую полузавивку", о которой я до сих пор и понятия не имела. Мои мучения кончились под огромным феном-кивером, рядом с которым тетя с разрешения «дам» поставила треногую табуретку. Сидя на ней, она поучала меня, как жить на свете, громко спрашивала, надела ли я рейтузы, и, как рефрен, повторяла голосом репродуктора вопрос: "Ты меня слышишь?" Да разве же могла я не слышать, ее наверняка слышали даже те, кто сидел под самыми дальними фенами! Кое-кто усмехался, кое-кто поглядывал на меня с сочувствием, кое-кто бросал презрительные взгляды. Если бы на белом свете нашлась такая сверхъестественная сила, я бы вместе с гудящим феном провалилась сквозь пол под землю! Но я не провалилась, и «полузавивка» сделала меня на удивление хорошенькой. Я уже не прочь была, чтобы мне заодно выщипали брови, но в такой компании об этом не могло быть и речи…
Стийна улыбнулась и сказала:
- Твои волосы опять отросли!
Будто она читала мои мысли.
Да, кто бы мог подумать, что "гигиеническая полузавивка" такая коварная! На другое утро моросил дождичек — этакая нежная грибная сырость, которая нормальному человеку никакого вреда нанести не может. Конечно, я, как и другие, надела форменную ученическую фуражку лишь в воротах школы — дежурный учитель стоит у нас при входе и проверяет наличие форменной фуражки и сменной обуви. Вообще-то эту фуражку можно бы надеть и по дороге в школу, но таков уж обычай! Я добралась до школы лишь в последнюю минуту, как всегда, когда тетя работает в утреннюю смену и доверяет меня заботам будильника. Наш класс, увидав меня, на миг онемел. Затем Килу сказал:
- Жуткая глупость!
А Тийю у меня за спиной похвалила:
- Блеск! Это афро, верно?
Насколько я знала, так обозначались курчавые головы, но мои ангельские полулоконы на такое название претендовать не могли. На всякий случай я неопределенно хмыкнула.
Первым уроком была литература, которую преподавал сам директор. И после традиционного «садитесь», он первым делом спросил:
- Маарья, что вы с собой сделали?
Я мысленно прокляла свою окаянную первую парту — сидящие на камчатке Сирье-большая и Маарика почти каждую неделю меняют цвет волос и прически, никто не делает им никаких замечаний. Я встала и ответила:
- Вы же сами сказали, что…
Дир покачал головой.
- Я не вас имел в виду.
- Но я же этого не знала.
- Садитесь!
Сирье-большая передала с Камчатки записку: "Великолепно сбила спесь со старика!"
Я подмигнула ей — именно так!
Вообще-то директор мне нравится: он большой и сильный, с синеватым подбородком и громовым голосом, и вокруг него всегда такой запах табака, как вокруг моего отца. А главное, он так ведет свой предмет, так умеет объяснять, что даже народная поэзия становится интересной и привлекательной. Раньше она казалась мне очень скучной и однообразной, но Паюпуу сумел переубедить меня, да и всех в классе. Например, про одну старинную непонятную песню он сумел рассказать столько захватывающих подробностей, что мне начало казаться, будто эту песню придумала именно моя прапрапрапрабабушка. Сейчас, когда он сказал, что не меня имел в виду, я готова была приклеить волосы по одному обратно, но… Ничего не поделаешь!
Лишь на перемене зеркало объяснило мне причину всеобщего изумления: мои очаровательные полулоконы потеряли свою легкую волнистость — они превратились в густые завитки, как у каракульской овцы. Чем больше я расчесывала волосы, тем круче они завивались. Мою пропащую юность отпели все учителя. Все одноклассники и одноклассницы, каждый по-своему, выразили свое отношение к моей новой прическе, только Стийна, казалось, ничего не заметила, когда я столкнулась с ней в дверях столовой. Она не стала обедать, пошла вместе со мной обратно и попросила подождать возле двери своего класса. Вскоре она вернулась и протянула мне общую тетрадь в мягкой розовой обложке: "Прочти и скажи, что ты об этом думаешь. Только никому не показывай!"
Беря у нее тетрадь, я в первую минуту подумала, что Стийна продолжает записывать разные популярные песни, куплеты и стишки и всякие цитаты, как это делают почти все девочки в начальной школе, что в глубине души Стийна осталась еще на уровне четвертого класса, когда девочки пишут друг другу в такие специальные тетради или альбомы всякую чепуху вроде: "Слон не годится на жаркое, свинья не пахнет, как цветы. Ах, Стийна, что с тобой такое? Зачем со мной не дружишь ты?" Такое, что ли, должна я написать ей в эту тетрадь с розовой обложкой?
