Александр Аросев - Большие пожары
Берлога хотел ухватиться за перила, но не успел, покачнулся и во весь рост свалился навзничь, раскрыв головой входную дверь.
Репортер, однако, не растерялся, быстро поднялся, потер ладонью ушибленный затылок, поднял свою блинообразную кепку, накрыл рыжую голову, неожиданно для самого себя неприлично выругался и снова хотел вскочить на лестницу, но навстречу ему с быстротой падающего предмета спускалась Глаша.
— Не ходите!.. Коридор весь в огне!.. Я чуть не задохлась!.. Только успела постель спасти!.. Вон он, мой несчастный узел!.. Наверно, зеркальце разбилось!..
С этими словами она скатилась вниз, оправила расстегнувшуюся на груди кофточку, схватила узел в охапку, выбежала с ним на улицу и тут же, среди собравшихся любопытных, опустила его на землю и заплакала.
— Что же это такое делается на свете! — причитывала Глаша. — Никогда этого не было, и вдруг — пожар!..
— Уж так, гражданка, всегда случается, что до пожара не бывает пожара, — резонно заметил какой-то приличный на вид гражданин в серых замшевых перчатках.
К Глаше подошел Берлога.
— Глаша, как же это случилось?
— Не знаю, Василь Васильич, с вашей комнаты началось… И хоть бы кто дома был!.. Всегда я одна, — добавила она, плача и сморкаясь.
Берлога невидящими глазами обвел собравшуюся около дома толпу, указательным пальцем провел по переносице и, не сказав больше ни слова, широко зашагал по направлению к редакции.
К вечеру пожар прекратился. Пять команд с охрипшим брандмейстером во главе, изнемогая от усталости, добивали водяными струями умирающий огонь.
Всего сгорело четыре дома. Погорельцы с остатками домашнего скарба расположились на противоположной стороне улицы, образовав нечто в роде цыганского табора.
Среди комодов, кухонной утвари, табуреток, матрацов, железных кроватей, узлов, разбитого пианино с оскаленными клавишами бегали ребятишки, играя в прятки, голосили грудные дети и мудро расхаживали отцы семейств, зорко сторожа обломки погибшего благополучия и обдумывая планы будущей жизни.
Один из них, маленький человечек с большими колесообразными очками — бухгалтер треста Госстекло — заранее высчитывал в уме, во что обойдется этот пожар Госстраху в общем и сколько в частности получит он — бухгалтер — за себя и за своего инвалида отца, тут же прикурнувшего в спасенном мягком кресле, уткнув в грудь белый клок свалявшейся бородки.
Становилось темней. Женщины, устав от слез и жалоб, с ужасом думали о предстоящем ночлеге под открытым небом и с тоской следили за тем, как быстро угасал сентябрьский день.
Вечерняя тишина зареяла над горем человеческим. С реки, остуженной сумерками, потянуло холодом.
* * *
По опустевшему берегу, держась поближе к реке, торопливо шел человек среднего роста в рваном пальто. Он зябко сутулился, неся под мышкой круглый сверток, обернутый в газетную бумагу.
Миновав городскую пристань, человек этот, по имени Петька-Козырь, приближался к железнодорожному мосту, перекинутому через реку и ведшему к заречной окраине, известной под названием Стругалевка.
Все, что родится в потемках большого города, вся его голь перекатная, все бездомное, нечистое, преступное, все выпавшее из жизни стекалось и ютилось в Стругалевке. Среди маленьких домишек, рассыпанных по крутому обрыву, большим серым пятном выделялся бесконечно длинный двухэтажный каменный дом, принадлежавший когда-то известному мещанину Стругалеву, содержателю трактира «Венеция», служившего штабом для всех златогорских воров и проституток.
Революция смела Стругалева вместе с укладом старого быта; и теперь бывший дом Стругалева управляется домкомом с председателем Михаилом Селезневым во главе.
Селезнев, когда-то известный под кличкой Мишка-Кишмыш, занимался кражами со взломом, но после революции твердо решил покончить с прошлым и принялся за оборудование стругалевской трущобы.
С помощью жены, бывшей премьерши публичного дома, Женьки-Огонь, а теперь Валентины Ивановны, и старого приятеля — ночного вора — Алешки-Ша, а ныне Василия Петровича Нетрогова — Селезнев организовал жилтоварищество.
Как ни странно, а Селезнев оказался хорошим председателем. Жена секретарствовала и строго следила за нравственностью обитательниц Стругалевки. Она в каждой женщине видела проститутку и никому не давала спуску. Казначей Нетрогов и его патрон Селезнев никому не доверяли, видя в каждом гражданине вора.
Первым делом Селезнева было уничтожить всякие следы бывшей «Венеции». Отремонтировав помещение, он сдал бывший трактир местному ЕПО под пивную. Жителей всех переписал и строжайшим образом следил за своевременным взносом квартирной платы.
Златогорский комхоз очень хорошо отзывался о домкоме Стругалевки, считая Селезнева одним из лучших председателей жилтовариществ Златогорска.
Вот об этом самом председателе думал Петька-Козырь, переходя через мост.
«Ведь сам был вором, а теперь только и делает, что лягавит, сволочь, паршивец!»…
Петька выцыкнул косой плевок и зябко съежился.
«Покажись ему только на глаза, — продолжал думать Петька, — и сейчас же начнет допытываться: «Что это у тебя, милый, под мышкой?» А покажешь — сейчас в ЗУР донесет, а то еще чище — в ГПУ проскользнет, холера недоношенная»…
Петька еще раз плюнул и сошел на берег.
Осторожно обойдя переулочками, он достиг Стругалевки, юркнул в боковой проход, поднялся по каменной скользкой лестнице, узким, длинным коридором прошел в самый конец здания и, подойдя к двери своей коморки, трижды ударил по ней кулаком.
Дверь открыла Ленка-Вздох, стриженая девица с папиросой в ярко накрашенных губах.
— Ты где пропадал весь день?! Уж я думала, не засыпался ли ты часом…
— А где Шило? — перебил Ленку Козырь.
— Вон он дрыхнет, лодырь.
Ленка указала на кровать.
Парень, спавший на кровати, тотчас же проснулся, поднял с подушки взлохмаченную кудряво-русую голову, обвел комнату широко-раскрытыми глазами и выпрыгнул из кровати.
— Ну, что, получил? — спросил Шило у Козыря.
— Ничего не получил… Дай только дух перевести. Все расскажу.
Петька положил сверток на стол, уселся на табуретку и, не торопясь, приступил к рассказу.
— Вот это, значит, как получил я от вчерашнего нашего посетителя записку с приказанием достать какую-то папку в синей обложке и принести ее в тот новый большой дом, я так и сделал. Пришел я в то самое общежитие, допытывался, где живет газетный писатель гражданин Берлога, передал записку уборщице, а сам остался дожидаться в коридоре.
— И вдруг это она, уборщица, выходит, и обеими руками этак папку мне и выносит. Я ей это сейчас же «мерси» и ухожу. Вышел я на улицу, и раздумье меня взяло. Захотелось мне очень узнать, что в сей папке содержится. А вдруг, — подумал я, — про богатейшее там наследство указание имеется, а, может быть, и того лучше, про забытый клад рассказывается…
— Ведь наши буржуи, когда стрельба пошла, все свои бриллианты и золото в землю хоронили. А потом меня еще такая дума взяла: ежели чужой человек за папку сулит червонец, то, может, тот, чья она, за папку эту саму и три отвалит красненьких.
— Вот это, значит, раздумался я, так и решил: прошаландаться до вечера, а как стемнеет, притти сюда, да как следует рассмотреть содержимое, да поразмекать хорошенько, что вам с этой папкой делать.
— Ты молодец, Козырь, — похвалил товарища Шило. — Я бы и сам так поступил.
— А я скажу, что оба вы дураки, — вмешалась Ленка: — весь день на дикофте сидим, папиросами питаемся, благо, запас большой, от голода слюни все высохли, а вы в мудрость ударили! Получил папку — отдай, возьми червонец — и шамать будешь. А теперь — играй на пустых кишках, как на балалайке! Ну, уж и мужчины!.. И кто вас сработал таких чугунно-литейных?!..
Шило громко расхохотался.
— Ну и Ленка!.. Вот бы твой язык да с колокол — такой пошел бы звон, что все жители оглохли. Ну, да ладно: накинь на дверь крючок, да разворачивай шурье.
Спустя немного, три головы склонились над развернутой папкой.
Читал Шило — самый грамотный. Читал и тут же давал разъяснения.
— Так, значит, дело было в пятом году… Хм-м… Так-то… Обвинялся… Хм… Житель русской Польши… шестидесяти лет от роду. Хорош мальчик!.. Обвинялся в поджогах и шпионстве. Недурно! Ну-ка, дальше почитаем… Так вот оно что!.. Мальчик-то сбежал! Н-да!.. Где-то ты сейчас? Если в Ресефесере — ужо, брат, не сбежишь… Большевики тонко это дело понимают!.. Самих арестовывали: от них не удерешь.
Шило тряхнул кудрями и поднял голову.
— Читать больше нечего, — сказал он: — все ясно, как на горном озере. Двадцать лет тому назад здесь были такие же пожары, как и сейчас. Поджигал какой-то поляк. Вот и все. Теперь, стало-быть, вопрос: кому это дело понадобилось и какая ему цена. А цена, должно быть, здоровая. Цена здесь, братишки, сотнями червонцев пахнет!..
