Владимир Рублев - Семья
— Эй, Петро, нос-то снегом занесло! — кричит кто-то только что вошедшему Петру, обладателю довольно внушительного носа.
У всех на лицах улыбки, а объект насмешек — Петро, отряхивая въевшийся в воротник и швы пальто снег, беззлобно ворчит:
— Тебя бы, черта, выставить на эту падеру тем местом, которым думаешь — не то бы запел.
— Как? И ты, Вася, пришел на работу сегодня?! — слышится искренне удивленный голос озорника в другом месте.
Вася, тридцатилетний мужчина мальчишеского вида, недоумевает:
— А что?
— Куда же молодая жена смотрела, когда отпускала тебя одного в этакую непогодь? Заметет ведь, и следа не останется.
Шутка всем понятна, потому что тихий, неразговорчивый Вася осенью женился, и жена ему «попалась» выше него на добрых полголовы.
— Ну, ну, ладно, — прячется за спины соседей Вася, он и сам был уже не рад, что попал на глаза озорнику.
Чем ближе наряд, тем меньше шуток; кое-где уже слышатся сердитые, недовольные разговоры: вспоминаются вчерашние непорядки в лавах, и уже словно не было ночи, отделившей вчера от сегодня: снова люди втянуты в деловые интересы, снова их мысли заняты доставкой леса, работой транспортников и нехваткой воздуха в шлангах — всем тем, что в последние месяцы всколыхнуло, растревожило горняцкий коллектив. Нет, не может человек примириться, молчать, когда ему мешают работать так, как он хочет.
Но, пожалуй, беспокойнее всех чувствовал себя Петр Григорьевич Комлев. У всех дела обычные, а у него... Пошел-таки навстречу Тачинский, разрешил спуск комбайна в шахту. Правда, управляющему трестом пришлось звонить, но похоже, что Тачинский на этой не обиделся.
— Я не против, Петр Григорьевич, сам знаешь, но... — он мельком глянул на хмурого, нахохленного Худорева, только что перенесшего взбучку от Батурина. — Обстоятельства так складываются, что для нас комбайн сейчас — явная обуза. Да и пойдет ли он в наших лавах?
— У нас, я помню, и врубовка сначала не шла, да вот спасибо Анатолию Федоровичу, — Комлев кивнул на Худорева, — много он постарался, а все-таки добились мы, что машина пошла.
Худорев достал папиросы, не торопясь закурил и, прерывая молчание, вздохнул:
— Давно это было... Сейчас не то... Самому за всем не уследить. Да и накладная это штука, комбайн... А тогда мы, Петр Григорьевич, крепко поднажали, с врубовкой-то... Благодарность мне от управляющего пришла: чуть ли не первыми в тресте начали на врубовке работать.
— Так, может, и сейчас не осрамимся? — видя, что дружелюбнее стал Худорев, сказал Комлев. — Великое дело — начало, а там...
— Э, нет, — махнул рукой Худорев. — Не та эпоха, как говорят. Теперь мне уж...
— Попробовать, конечно, можно, — перебил его Тачинский, не показывая вида, что такой постановкой вопроса ставит Худорева в неловкое положение: пусть-ка Комлев видит, кто противоборствует ему, авось и до управляющего это дойдет. Свежа еще в памяти у Марка Александровича была головомойка, которую устроил Худорев, узнав об отгрузке комбайна. «Что-то ты сейчас заговоришь?» — подумал он, как можно простодушнее поглядывая на начальника шахты.
Худорев хмуро свел брови. Затем, сунул недокуренную папиросу в пепельницу и встал.
— Ладно, попробуем, — сказал он, не глядя на Тачинского. — Займись этим делом сам, Марк Александрович.
...Сейчас Комлев с нетерпением ждет прихода Тачинского. Комбайн спущен в лаву, сегодня решено испытать его. Так сказал вчера главный инженер, когда Петр Григорьевич возмутился: уже неделю машина в лаве, а работать на ней не дают.
— Завтра, завтра... — заторопился Тачинский, уходя из раскомандировки.
«Может, и сегодня на завтра перенесет», — зло подумал Петр Григорьевич, поглядывая на часы: вот уже без двадцати восемь, а Тачинского нет.
Но все обошлось хорошо. Марк Александрович, заметив Комлева, сказал начальнику участка Лысикову громко, так, чтобы слышал Петр Григорьевич:
— Комлева на комбайн сегодня. А в помощь ему бригаду.
— Мы пойдем! — подался к главному инженеру Василько Калачев.
— Вы? — Тачинский остро глянул на Калачева, затем бросил Лысикову: — Ну что же... Направьте бригаду Калачева.
...Яростную дробь выбивают молотки: идет вырубка ниши в нижней части лавы для комбайна. Работают в калачевской бригаде торопливо, с нетерпением, хочется-таки увидеть поскорее, как начнет рубить уголь эта странная машина-комбайн.
Петр Григорьевич в десятый раз осматривает, ощупывает каждый винтик машины, ему все кажется, что где-то что-то не проверил и это обязательно вызовет остановку. Комлев волнуется, это видят все: и Калачев, и Лысиков, и подошедший Тачинский. Нетерпеливое волненье охватывает постепенно и их: как пойдет машина? Это интересно и важно для каждого из присутствующих. Калачеву хочется, чтобы комбайн пошел хорошо потому, что лучше, если машина быстро «приработается» к лаве и не будет стоять. Впрочем, Василько хочет этого еще и потому, что машиной управляет Комлев. Начальник участка Лысиков, поначалу скептически отнесшийся к внедрению на участке комбайна, теперь тоже хочет, чтобы эта чертова машина пошла без остановок: забарахлит она — мороки не оберешься, а добычу, а план давать все равно нужно.
Более сложные мотивы имеет желание Тачинского. Машина внедряется только благодаря ему, Худорев здесь никакого влияния не оказал, это знает даже Комлев. Нужно только обойти молчанием имя Худорева, и более умные — а они в тресте есть — поймут, что молодой инженер Тачинский самостоятельно решает узловые вопросы производственной жизни шахты.
— Ох, не дай бог завалиться, — вздохнул рядом Лысиков. — Это же такое дело — комбайн...
Тачинский усмехнулся: «Ну, ты-то, если завалишься, так не велика беда», — но Лысикову ничего не сказал, а подошел к Комлеву.
— Не подведешь, Петр Григорьевич?
Тот потянулся было рукой в карман, к папиросам, как всегда бывало в затруднительные моменты, но, вспомнив, что курить в лаве нельзя, тихо сказал:
— А кто его знает... Вот, — он погладил железо машины, — теперь начальница. Как пойдет она.
— Постараться надо, — кивнул Тачинский, и в это время Калачев крикнул:
— Готово, Петр Григорьевич! Начинайте!
Захлебнувшись, смолк перестук запоздало выключенного отбойного молотка. Тихо, очень тихо стало в лаве, и это еще сильнее подняло нервное напряженье: все вмиг отчетливо уяснили — сейчас очередь за комбайном. Петр Григорьевич почему-то с неприязнью посмотрел на Тачинского, словно присутствие главного инженера больше всего нервировало его, и положил руку на контроллер. Гуденье мощного электромотора, железные лязги, туго натянулся канат — и комбайн пополз к нише. Это не имело никакого значения для испытания, но все почему-то облегченно вздохнули. Лишь минуту спустя, когда огромный бар агрегата был заведен в нишу и Петр Григорьевич дал холостой ход, словно оттягивая время, и Лысиков, и Калачев вместе с бригадой, и Тачинский, да и сам Комлев одно и то же подумали: «А ведь вот когда начинается главное-то».
Да, главное было впереди...
Холодно поблескивает плотная, спрессованная в крепкий пласт двухметровая угольная стена. Еще вчера ее рушили в два приема: врубмашиной и отбойными молотками. А сегодня, вот в этот миг, люди начинают осуществлять свое дерзкое и замечательное желанье: машина должна не только подрубать пласт, но и грузить отбитый уголь на конвейер. Вот стоит в сторонке объемистая горняцкая лопата, а в других лавах в этот момент такие лопаты в десятках рук: взмах — и несколько килограммов брошены на рештак, еще взмах, еще и еще... За смену более десяти тысяч килограммов угля перебросит каждый навалоотбойщик! Но это — в других лавах... Здесь же...
С огромной скоростью несется по овальному кругу зубчатая цепь. Штанга крушит глыбы, гулко позвякивает корпус грузчика. Потек, поплыл покорной струей уголь на конвейер. А там, поодаль, с самого начала смены ожидают груз небольшие шахтные вагончики.
— Пошло! — радостно сверкнул глазами Лысиков. — Калачев! Ставь ребят, чтобы верхнюю пачку отбивали. Да с креплением не задерживайте!
«Кажется, и действительно пошло, — со сдержанной радостью подумал Тачинский. — Посмотрим, что дальше будет».
Почти до обеда Марк Александрович находился в лаве, где испытывали комбайн. Главный инженер быстро и решительно отдавал приказания при малейших заминках: едва машина остановилась из-за опасного отставания в креплении, он вызвал из соседней лавы на помощь уставшим, потным калачевцам еще группу горняков; не успевала увеличенная бригада снимать верхнюю пачку угля за комбайном — в лаве появились проходчики. И хотя Комлев теперь часто останавливался, ожидая, когда заберут верхний слой пласта и закрепят выработки, все же работа шла споро. К обеду «накачали» более двухсот тонн угля — вдвое больше, чем давали за сутки бригады Касимова и Калачева,
— Ну, командуй, — сказал, наконец, Тачинский Лысикову и пошел на-гора. А сам уже чувствовал, что с комбайном придется изрядно повозиться: авралом, штурмом, как сегодня, дела не наладишь. И все же, придя в кабинет, связался с заместителем управляющего трестом Корниенко:
