Илья Штемлер - Поезд
– Лучший вариант обмануть жуликов, – одобрил Игорь. – Им и в голову не придет, что люди так долго живут.
– Почему? – насупился старик. – Мне только шестьдесят восемь.
– Подумать только! На вид вы старше Джамбула.
– Татарин? – поинтересовался Расилов.
– Казах. На домбре играл и пел.
– У нас домбры нет, у нас гармонь, – Расилов опустил в карман листочек с шифром и номером ячейки автоматической камеры хранения. Выбрав удобную площадку за телефонной будкой, он сгрузил тюки и, развернув тележку, заспешил по платформе к серой готической арке вокзала…
Павел Миронович уперся острым коленом в тюк, на второй тюк положил ладонь, в третий уставил слезящиеся от волнения и прохлады глаза. «Теперь его отсюда можно сдвинуть только бульдозером, – подумал Игорь. – И такого человека когда-то любила моя мать».
Сам по себе Павел Миронович не произвел бы особого впечатления на Игоря. Но, как оказалось, это был тот самый мужчина, письма которого мать хранила. Игорь случайно нашел их на чердаке дачи много лет назад. Все письма получены были до востребования. Тот факт, что воображением матери мог овладеть автор этих напыщенных строк, задевал самолюбие Игоря. А сознание, что мать была в определенных отношениях с таким человеком, когда еще жил отец, наполняло сердце Игоря ненавистью к старику. Матери он все прощал… И кончину отца он приписывал существованию Павла Мироновича, ибо не хотел признаться в том, что его собственное безалаберное и легкомысленное поведение усугубило болезнь отца. Человек эгоистичный, Игорь создал миф, отведя вину от себя. Вся штука заключалась в том, что миф этот вполне мог быть реальностью. И то, что мать до сих пор продолжала отдавать старику частицу своего сердца, которое должно было принадлежать только сыну, расстраивало Игоря. Он пытался найти в Павле Мироновиче черты, которые могли оправдать привязанность к нему матери. Искал честно, но то ли собственная вина перед отцом не допускала компромисса с его соперником, то ли и впрямь Павел Миронович был мелкой личностью. И еще одна мысль терзала Игоря: пока существует этот старик, мать никогда не будет знать покоя, – он мешал ей жить, требуя к себе внимания и забот. И мать, добрая душа, бросая все, спешила к нему, подобно «скорой помощи», в любое время суток. Ненавидя и проклиная свой слабый характер… Неожиданное решение Павла Мироновича перебраться на жительство к родственникам вначале обескуражило, потом обрадовало мать. Это была единственная возможность избавиться от несносного старика…
Игорь продел в петлю верхнюю пуговицу своей вязаной кофты. Грубая ткань стянула тощее тело, подобно скафандру. Его знобило. Сказывалось возбуждение последних дней. Напрасно он отказался надеть свитер, как настаивала мать. Хорошо хоть взял его с собой, пихнул в чемодан. И старик легко одет, не по погоде – конец мая, а летом и не пахнет. Весна здесь в этом году какая-то робкая, а на юге, передают, уже теплым-тепло… Он взглянул на старика – тот, казалось, прикипел к своим тюкам.
– Не холодно, Павел Миронович? – бодро спросил Игорь. – Мне кажется, ваш плащ изъеден молью. Просвечивает, точно чайное ситечко.
Старик высокомерно поджал губы.
– Когда вы его купили? Сразу же после первой мировой войны или незадолго до второй? – горячил себя Игорь. – Конечно, учитывая стесненные обстоятельства…
– Ваши шутки, Игорь… – Павел Миронович пожевал губами, но так и не закончил фразы, – к ним возвращался носильщик.
В просторной тележке подрагивали два чемодана.
Глава вторая
Пожилой вахтер в аккуратной железнодорожной форме внимательно рассматривал списки приглашенных на коллегию.
Всякий раз, попадая в министерство, Свиридов волновался, предвосхищая встречи, которые его ждали на этажах этого запущенного, усталого здания. Такой доход приносила стране железная дорога, а посмотришь на здание… В других министерствах стекло, пластик, дубовые панели, современные интерьеры, а тут – точно общий вагон… Хорошо еще, главный этаж с «высокими» кабинетами выглядит прилично.
Иной составитель поездов или бедолага-проводник заскочит по делу в министерство, оглянется да и махнет рукой: дескать, все понятно, чего уж в поездах порядка ждать, раз в министерских коридорах да комнатах шурум-бурум сплошной. И невдомек ему, что министерство тут ни при чем, не дают ему лишних рублей на уют, считают – баловство, и без того везут. А подумали бы умы, что стоят на страже этого рубля, какой ущерб моральный приносит подобная скаредность и, наоборот, какую отдачу принесло бы по-настоящему хозяйское отношение к Главному дому на железной дороге. Свиридов понимал это и свое управление в Чернопольске держал на высоте, хоть и нелегко ему приходилось. У человека, который попадал за тяжелые стеклянные двери, будь он начальник какой или путевой обходчик, просыпалось чувство собственного достоинства, гордости за судьбу, что приобщила к такому значительному учреждению.
– Свиридов, Свиридов… – отдалив список на расстояние, уставился в него очками вахтер-пенсионер. – Ага. Есть… Милости прошу, товарищ начальник управления. Коллегия сегодня в малом зале. На лифте, пожалуйста, до четвертого…
Свиридов опаздывал. Он должен был прилететь в Москву еще вчера, в среду, но самолет задержался по метеоусловиям, и он прилетел в четверг, в день коллегии. И то к десяти утра он не поспевал и дорожил сейчас каждой минутой. Поэтому коридоры министерства казались особенно длинными и путаными… Он шел, отмечая про себя двери кабинетов, куда ему предстоит заглянуть для решения каких-то вопросов, но потом, после коллегии…
Поначалу Свиридов хотел послать в Москву своего заместителя, так как неожиданно резко упала передача на двух отделениях дороги, задерживались составы с минеральным удобрением, грузом первостепенной важности. Меры надо принимать срочные, иначе задержка перекинется на всю дорогу. И хотя в телеграмме значился персональный вызов в Москву его, Свиридова, он пытался подмениться, связался по телефону с помощником министра. «Ты нужен, ты, Алексей Платонович, серьезный разговор предстоит тебе. – И, памятуя добрые личные отношения, добавил, чтобы не тяготить загадкой: – Сам хозяин вызывает тебя. Кадровые вопросы будут решать…» Свиридов знал – в ближайшее время освобождаются должности начальников двух дорог: один уходит на пенсию, второй… Со вторым вопрос решался остро – за развал. И этим вторым был его институтский друг Савелий Прохоров, начальник Североградской дороги. Так что кадровые изменения ожидались…
Тем не менее Свиридов отнесся к предстоящим изменениям на двух далеких от Чернопольска дорогах спокойно, если бы не Елизавета.
В последнее время Свиридов не мог смотреть Елизавете в глаза. «Самое страшное, Алеша, – говорила она, – когда молчит телефон. Раньше я бесилась от постоянных звонков. А сейчас точно в склепе. Бойкот мне объявили друзья».
И Свиридов пользовался каждой минутой, чтобы позвонить Елизавете, развеять ее настроение. Поначалу это его забавляло, потом стало раздражать… Нет, надо уехать из Чернопольска, поменять обстановку. Уехать сразу же после официального развода Елизаветы со своим мужем. Им дали три месяца на размышление, и этот срок на днях заканчивался. Но куда податься Свиридову с Елизаветой? Не в Североград же, черт возьми, в теплое кресло Савелия! Мысль эта омрачала настроение Свиридова. Он не знал, как себя вести, если предложат именно Североградскую дорогу…
Небольшое фойе перед малым залом пустовало, если не считать молодой буфетчицы в белой крахмальной шапочке на пышных волосах. Буфетчица нажимала кнопки калькулятора, занося цифры в листочек.
Свиридов окинул взглядом стол. Бутерброды, веером разложенные на блюде, пирожки, конфеты, пирожные, лимонад…
Набрав еду на поднос, Свиридов отошел в сторону и устроился на подоконнике, стараясь разобраться в шуме, что доносился из зала. Но дверь, к сожалению, была прикрыта слишком плотно. Он уже заканчивал свою трапезу, когда дверь приоткрылась и в проеме показался мужчина в темной, «зимней» форме. Очки рискованно сидели на кончике длинного носа и, казалось, вот-вот соскользнут. По этим очкам Свиридов и припомнил – человек этот из Управления путевых сооружений, только фамилию Свиридов запамятовал.
– Алексей Платонович, – полушепотом произнес тот, косясь на дверь, прикрыта ли. – Проголодались?
– Да вот, понимаете… Только с самолета, решил позволить себе. Чем там нас радуют?
– Ну! Страшное дело, – взгляд путейца колюче пробивался сквозь утолщенные стекла. – Прохорова снимают, с Североградской дороги. И так плохо снимают, ужас. Если бы только развал, а то и аморалка… Хорошо, что он сам на коллегию не приехал, заболел, говорят. Куда бы лицо дел?! Последний случай слышали?
Свиридов неопределенно покачал головой. Он слышал об этом случае, нет долгих тайн на дороге, но обрывать путейца не хотелось, очень уж того распирало.
