Георгий Лоншаков - Горшок черного проса
— Это похоже на сжигание мостов, — пробормотал проходящий мимо Найденова и Макарова какой-то офицер.
— Что он сказал? — переспросил Найденов.
— Он сказал, что мы сжигаем за собой мосты… — ответил Макаров.
— Ты скажи ему, что он дурак!
— Не хочется догонять. Но, если до вечера он не станет покойником, мы ему тогда и скажем. Мы ему так и скажем: ты дурак, господин ротмистр!
— Верно, Гриша. Впрочем, я, кажется, пьян… — Найденов расстегнул и без того просторный ворот гимнастерки.
— Тебе сегодня все можно, Вася! — сказал с тихой завистью Макаров.
Они действительно изрядно выпили в блиндаже. Кажется, вопреки тайным опасениям Найденова, все шло как нельзя лучше, все удавалось.
Ни Найденов, ни Макаров, да и никто из белых не знали, что в тот момент, когда над колокольней церквушки в Гоньбе взвился их флаг, командир первой бригады красных Воробьев срочно потребовал к телефону комдива двадцать первой дивизии Овчинникова и передал тревожную весть о начавшемся наступлении белых в районе села Гоньба. Это произошло на стыке первой и второй бригад дивизии. Комдив отдал необходимые приказания и помчался в бригады вместе со своим комиссаром Лиде.
— Этот странный приказ и прорыв белых — звенья одной цепи, — сказал комдив комиссару. — Когда мне передали телефонограмму, я сразу почувствовал, что тут что-то неладное…
— Хорошо, что мы не спешили передать приказ в полки, — сказал Лиде, не очень умело пришпоривая коня…
Не знал Найденов и того, что Овчинникову после получения приказа удалось связаться с командармом Шориным. Не сразу, не в первом часу ночи, а только к трем утра, но удалось. Путь связи был окольный: из Малмыжа через тыловые службы, через дальние населенные пункты, и наконец — в Вятские Поляны. Между командармом и комдивом состоялся такой разговор:
Овчинников: Мною получен приказ об отходе. В чем дело?
Шорин: Такого приказа не было… Скажите, Овчинников, где мы с вами виделись в последний раз?
Овчинников: В Осе.
Шорин: У кого?
Овчинников: Мы обедали на квартире у старушки, вдовы одного из участников обороны Порт-Артура.
Шорин: Кто у вас комиссар?
Овчинников: Лиде Адольф Михайлович.
Шорин: Позовите его к телефону.
Убедившись, что с ним в самом деле говорят комдив и комиссар двадцать первой дивизии, Шорин еще раз подтвердил, что никакого приказа об отходе войск он не передавал.
— Это провокация, — сказал он. — Я проверю, откуда он мог проникнуть к нам. Попрошу вас, Георгий Иванович, усилить бдительность, позвонить в бригады и принять со своей стороны все меры к восстановлению связи по линии Московского тракта. Очевидно, к проводу подключились белые.
— …Пьян я, Гриша, — снова сказал Найденов.
— Чепуха! — засмеялся капитан. — Ничто так не отрезвляет, как последняя рюмка коньяка.
— Может быть, ты и прав, — согласился Найденов. — Тогда зови своего этого, как его… Пескарева.
— Ха-ха-ха! — широко раздвигая губы, захохотал Макаров. — Да мы его… Эй, Пискарев! Где ты, каналья?
— Я здесь, вашбродь! — вырос словно из-под земли вестовой.
— Что там у нас еще есть?
— Есть, кой-чего, вашбродь…
— Неси-ка нам сюда, на природу.
— Один момент.
— Однако, ты его вышколил!
— У меня на этот счет своя система…
Вестовой прибежал с бутылкой, рюмками и конфетами. Налил и подал офицерам. Выпили за победу. В бутылке осталось еще немного коньяка.
— Угостим его? — спросил Макаров.
— Угостим, — согласился Найденов.
Найденов забрал бутылку у вестового, самолично вылил остатки коньяка в рюмку и галантно подал:
— Пей.
Тот потоптался на месте.
— Пей, коль угощают! — потребовал Макаров.
Вестовой выпил.
— Ты откуда родом, воин? — спросил Найденов.
— Вятский.
— Кто родители?
— Нет их у меня… Померли от тифа.
Офицеры переглянулись.
— Не отчаивайся, — сказал Найденов. — Отвоюем — бедствовать тебе не придется. Будешь у меня. Гоньбу видишь?
— Как не видеть. Знаю, ихнее благородие говорил, что это ваше имение.
— Вот будешь у меня. И не на плохом месте. Это я обещаю.
— Благодарствую.
— То-то же, А сейчас — иди.
Вестовой ушел. Офицеры остались во дворике. Вдруг Найденов увидел, как солдаты вывели из блиндажа Макарова после допроса очередного военнопленного.
— Ба! Вот так встреча! — сказал он Макарову.
— Что? — не понял капитан.
— Забавно…
— Тебе понравилась его борода?
— Сейчас все поймешь. Стой!
Бородач остановился, сумрачно взглянул на подвыпивших офицеров. Он был ранен: правая рука висела плетью, а на продырявленном рукаве гимнастерки темнело кровавое пятно.
— Здравствуй, борода! — сказал Найденов.
— Здрасте… — сказал военнопленный.
— Не узнаешь?
— Нет… — покачал головой красноармеец, внимательно посмотрев на Найденова.
— Куда ты его? — спросил Найденов у конвоира.
Тот молча показал глазами на небо.
— Оставь нам.
Конвоир кивнул головой в знак согласия и, козырнув, ушел.
— Пошли-ка, борода, поговорим, — сказал Найденов, указав на тропинку, ведущую за блиндаж.
Военнопленный медленно пошел по тропинке.
— Откуда ты его знаешь? — спросил удивленно Макаров.
— Сейчас все поймешь.
За блиндажом, в кустах, они остановились.
— Значит, ты меня не знаешь? — снова спросил Найденов.
— Нет, — сказал военнопленный.
— А я вот тебя знаю!
Бородач с интересом посмотрел на офицера.
— Да, я тебя знаю. И сейчас это докажу. Как это ты говорил… «А кто за тебя Советскую власть отстаивать будет? Ты перво-наперво беляков порубай. Да еще когда в мировой революции поучаствуешь, да ежели твоя тощая шея целой останется, да твое мужское благородство вместе с ногой осколком не отчекрыжат, вот тогда на жинку свою нос и востри». Кто говорил эти слова вчера на рассвете?
— Я… — изумился военнопленный и даже чуть попятился назад.
— То-то же! — сказал довольный Найденов и посмотрел загадочно на удивленного Макарова.
— Итак, ты говорил эти слова?
— Говорил…
— А меня не знаешь?
— Нет, — сказал озадаченно бородач.
— Ну тогда я тебе объясню. Все проще простого. Часовых на пост на подводе возил?
— Возил…
— По тракту?
— Так точно.
— Овраг, что в трех километрах от Гоньбы, знаешь? Это там, где он близко к дороге подходит?
— Знаю.
— Вот там я за тобой вчера утром наблюдал.
— Неужто?!
— Точно.
— Эх, мать честная… — Бородач с досады поскреб здоровой левой рукой затылок.
— Мировую революцию, значит, намерен был делать?
— Так ведь надо… — сказал старый красноармеец таким тоном, словно речь шла о севе или о постройке сарая.
— Надо?
— Так точно.
— А если бы мы тебя сейчас отпустили?
— Не сделаете вы этого… — вздохнул военнопленный.
— Жить-то хочешь? — спросил Макаров.
— А кто не хочет?
— Так как же насчет мировой революции?
Военнопленный потупился. Наступило молчание.
— Ну, что ж, иди, — сказал Найденов. — Ты, я вижу, из твердолобых. Иди, иди…
— Куда?
— По тропинке, куда же. Впрочем, куда пожелаешь.
— Не хотелось бы как зайцу, ваше благородие…
— Ну, тогда молись…
Найденов и Макаров почти одновременно достали наганы.
Бородач был бледен. Правая рука его по-прежнему висела как плеть. Левая судорожно застегивала пуговицы гимнастерки.
— Молись, говорю! — приказал Найденов.
— Да… за себя-то что уже… Разве вот за Советску власть…
Два выстрела прозвучали разом. Старый красноармеец, медленно повернувшись, рухнул на сухую прошлогоднюю траву, сквозь которую уже вовсю пробивалась молодая поросль.
Найденов отошел в сторону. Его тошнило.
— Вася, что с тобой? Ты что, первый день на войне? Никогда не стрелял?
— Так — первый раз, — сказал Найденов и пошел, не оглядываясь, в блиндаж.
Макаров с помощью вестового уложил его спать. Найденов долго ворочался, что-то бормотал, скрипел зубами, но в конце концов забылся, затих.
Утро началось с неприятностей. Артиллерия не подходила. Усилился приток раненых. С ранеными и связными поступали неутешительные вести. Первая и вторая бригады красных начали с двух сторон теснить полки. У них были артиллерия и кавалерийские части. Конница врубалась в цепи белых, и они не выдержали.
К обеду обстановка еще больше усложнилась. Теперь на берег возвращались не только раненые, но и толпы покинувших поле боя солдат. Напрасно офицеры старались навести порядок. Не помогали ни уговоры, ни расстрелы дезертиров. Красные, не оказывая сильного давления из глубины, теснили полки белых на флангах, наступая с двух сторон, вдоль западного берега. Командование красных понимало, что боязнь попасть в окружение заставит противника бросить позиции и отступать к переправе. Расчет оказался верным. К двум часам дня отступление солдат 15-го Омского и 16-го Ишимского полков, некогда славившихся своей стойкостью, превратилось в паническое бегство.
