Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.2 Иван Иванович
— Еще на хорошую зарядку осталось. Старый огород мальчишки одни вскопают, там мягко. Рассада давно в землю просится, а тепла нет. — И Денис Антонович повел всех в спальню, смотреть его питомцев.
Растения, посаженные им в самодельные бумажные стаканчики, зеленели на окнах и в большой комнате, но здесь стояли особенные: тыквы и огурцы уже с цветом, настурции, астры, левкои.
— На кухне то жара, то прохладно, а здесь климат более умеренный, — говорил Хижняк, любовно прикасаясь к растениям, выпрастывая завернувшиеся листья; что-то отщипнул, поправил, переставил, пощупал землю; лицо его при этом приняло значительное выражение. — Хочу вырастить тыкву, чтобы на три пуда потянула.
— На три фунта не хочешь? — крикнула от плиты Елена Денисовна. — Не будет здесь тыква расти, и зря ты споришь и свет в комнатах загораживаешь… Все окна заколотил своими полками. Подумать надо! — весело жаловалась она, усаживая за стол гостей и домочадцев. — Редиска, лук да картошка хорошо растут, так нет — подай ему тыкву. Не вырастет!
— Вырастет! Выкопаю ямки, положу туда по ведру навозу горячего, сверху — по ведру земли… Оставлю на каждой тыквочке по две плети, на плетях только по две завязи, да поливать с навозной подкормкой…
— Опять про то же! — Елена Денисовна, словно извиняясь, взглянула на Ольгу. — За стол ведь сел…
— И розы цветут роскошней на навозе, — не унимался Хижняк. — Какой это поэт сказал?
— Такой вот, вроде тебя…
Ольга рассмеялась громче всех. Ей очень понравились и неуклюжий, широкоплечий Денис Антонович, и жизнерадостная его жена, и мальчики, в отца синеглазые и рыжеголовые, — не говоря уже о Наташке, — и эта комната с высокими окнами, почти сплошь заставленными зеленью.
— А где Варя? — спросил Иван Иванович и посмотрел, чего бы взять себе на тарелку. — Икры, пожалуйста, — сказал он Елене Денисовне, — и винегрету можно… Рыбы? Кладите и рыбу. Давайте все подряд! — Он рассмеялся и снова спросил: — Где же Варя?
— Ей нездоровится, — тихо ответил Логунов.
— Совсем нет! Я здорова, — сказала Варвара, выходя из своей комнаты.
Она подошла к столу и остановилась, тревожно и по-детски застенчиво улыбаясь одной Ольге. Может быть, детскость придавали ее улыбке припухлые маленькие губы, может быть, открытый, хотя и чуточку насупленный взгляд. Ольга снова отметила ее своеобразную красоту: и этот нежный румянец тугих щек, и глянцевито-черные монгольские глаза под легкими крыльями бровей; чуть вкось прорезанные глаза, страстный блеск которых не смягчался ни мерцающей тенью ресниц, ни общим выражением ясной, молодой доброты. Заметила она и то, что особенно украшало лицо Варвары, — умную одухотворенность, говорившую о большой, напряженной внутренней жизни девушки. А все вместе вызвало у Ольги чувство симпатии, невольно внушавшееся каждому, кто вглядывался в это лицо.
— Еще одна моя дочка! — сказала Елена Денисовна, освобождая место для Вари между собой и Логуновым. — А старший сын на материке, учится в институте.
Хотя Варвара родилась в тайге на оленьей шкуре и выросла в юрте, но ее родство с Еленой Денисовной, с Наташкой, так и потянувшейся к ней влюбленным взглядом, было для Ольги совершенно неоспоримым.
— Борис приедет нынче на каникулы или их опять на практику отправят? — спросил Логунов.
Имя молодого Хижняка сразу напомнило Ольге морской простор, свежий ветер и разговоры с Борисом Тавровым. Она посмотрела на Ивана Ивановича. Он сидел рядом с нею и смеялся глазами, глядя на оживленное лицо Дениса Антоновича. И еще руки его говорили: сильные, большие, широкие в кисти, но ловкие и умные, руки хирурга, которые никогда ничего не роняли и не опрокидывали!
«Настоящий он человек у меня!» — радостно подумала Ольга.
— Что, Оля? — спросил Иван Иванович, чутко обернувшись на ее взгляд.
— Вспомнила попутчика, который беспощадно пилил меня всю дорогу, — сказала Ольга с улыбкой. — Меня, правда, есть за что ругать. Но я подумала: к тебе и он не сумел бы придраться!
— Почему тебя обижали попутчики? — спросил Иван Иванович Ольгу поздно ночью, рассказав ей о собственном житье-бытье.
— Один попутчик инженер Тавров. Он походил на партийного работника, который не терпит, чтобы возле него болтались праздные люди. Он говорил мне такие вещи!..
— Какие же именно?
— Назвал растратчицей за то, что на меня зря тратили народные деньги. Сказал, что я виновата в своей никчемности, другие студентки и детей имеют, и учатся. Вообще он был не очень-то деликатен. Даже сравнил меня с отсталыми женщинами, которые только нынче сняли паранджу. По его рассуждениям, я оказалась даже хуже их, ведь возможностей-то у меня больше.
— Бедная моя женка! — Иван Иванович неясно провел ладонью по пышноволосой голове Ольги. — Не надо придавать этому значения, ведь иные судят обо всем с наскока. Для них не существует никаких исключений из общего правила…
— Я сама не хотела бы стать таким печальным исключением, — с живостью ответила Ольга, обхватывая обеими руками широкие плечи Ивана Ивановича и любовно засматривая ему в лицо. — Но ты знаешь, когда меня ругали, я чувствовала себя крепкой и сильной. А сейчас, когда ты жалеешь, я как маленькая деточка.
— Не стану больше жалеть! — пригрозил он, но снова обнимал ее, носил по комнате, глядел и не мог наглядеться. Ольга радовалась, плакала и говорила ему тысячу нежных глупостей, на которые способны лишь влюбленные. Она столько дней и ночей тосковала о нем, о таком вот точно, каким он был теперь возле нее. Если время, прожитое в разлуке, наложило на него свою отметину, то эта перемена воспринималась ею как совершенно необходимое. Как бы он ни переменился, она все равно сразу узнала бы его среди сотен других.
— Как хорошо… жить вместе! — сказала она счастливым, сонным голосом, уже погружаясь в теплоту дремы.
13Утром, еще не открыв глаза, она почувствовала, что Ивана Ивановича нет рядом с нею. Неужели ушел на работу? Ольга прислушалась. Да, в комнатах тихо.
«Почти год не виделись… Приехала за тридевять земель, а он в первое же утро сбежал, — с обидой и недоумением подумала Ольга. — Неужели нельзя попросить отпуск хоть на несколько дней?!»
Она, точно наяву, представила мужа в операционной, в белом халате, внешне спокойного, но увлеченного, и рассмеялась. Ведь он всегда был такой, с первого дня их совместной жизни. Сколько сорвано пикников и семейных вечеринок! Сколько билетов возвращено в театральные кассы!
Ольга приподнялась и посмотрела на столик возле кровати. Там лежала записка.
Так и есть:
«Моя родная! С какой радостью побыл бы еще с тобой! Но сегодня в десять часов срочная, серьезная операция…»
— Конечно, срочная и серьезная! — прошептала Ольга, баюкая записку в ладонях. — Разве может быть иначе?! Ушел и даже не разбудил свою ленивицу! А я после дороги спала, точно сурок. Наверно, ходил тут на цыпочках.
Ольга вообразила мужа ходящим на цыпочках, рассмеялась и настороженно притихла, заслышав шаги в коридоре.
— Вы еще в постели? — послышался голос Павы Романовны. — Какая вы, однако, неженка! Вставайте, а то я все равно войду.
И она вошла в большом платке с кистями, накинутом на ее плечи, словно белая бурка.
— Зари любимица, румяное дитя… — заговорила она нараспев и сразу пояснила: — Это из стихов Игоря Коробицина, нашего механика. Он пишет неплохие стихи, клянусь честью, однако, большой чудак: грезит какими-то скрытыми возможностями и не дает себе покоя. Прекрасный работник, на производстве его ценят, но не всякому ведь посчастливится изобрести паровоз! Тогда от изобретений деваться некуда было бы. Вы понимаете?
— Нет, не понимаю, — ответила Ольга и потянулась за бельем и платьем.
— Я хочу сказать, что чрезмерное самолюбие — такой же бес, как, например, ревность. Зачем отравлять свою жизнь?..
— Мне кажется, это очень разные чувства, — сказала Ольга, не сумев скрыть иронии по поводу немудреной философии гостьи. «И чего умничать, раз бог ума не дал!» — подумала она, продолжая одеваться.
— Вы меня, дорогушечка, не осуждайте, если я что-нибудь неладно скажу, — с обезоруживающей улыбкой сказала Пава Романовна. — Может быть, я правда глупая, — тут Ольге стало даже не по себе от ее неожиданной проницательности, — да к тому же не очень образованная. Я иногда такое ляпаю, что мой бедный Пряхин готов сквозь землю провалиться. Но ведь каждому хочется показать себя с лучшей стороны.
— Вы всегда сразу… разоблачаетесь? — спросила Ольга, сбитая с толку искренним простодушием Павы Романовны.
— Это уж как придется! — отвечала та со вздохом, и обе от души рассмеялись.
— Я до замужества была очень хороша, — продолжала болтать Пава Романовна, бесцеремонно наблюдая, как Ольга натягивала чулки. — Но беременность ужасно уродует фигуру, а аборты запретили… Просто несправедливо, клянусь честью! — Она стукнула по столику маленьким кулаком и добавила горячо: — У нас столько говорят о красоте здорового тела, а какая может быть красота у много рожавшей женщины?! Конечно, дети — цель жизни, это и Пряхин мой всегда твердит. — На минуточку поток слов прекратился: Пава Романовна нюхала духи, не вынимая пробки из флакона. — Нет, надо серьезно заняться собой, не хочется сходить со сцены к тридцати годам. Я не хочу так рано стариться.
