Андрей Упит - Земля зеленая
Мотив дороги, как зрительный образ жизненного пути героев, красной нитью проходит через весь роман. Все герои уходят по изрытому и покрытому ухабами проселку навстречу своему счастью, но далеко не все обретают его.
Путь Анны Осис — это путь нравственного подъема «через страдания к звездам», а «хождения по мукам» батрачки Лиены приводят ее к душевному краху.
Красавица, известная по всей округе, чьей привлекательности и обаянию завидует сама дочь хозяина Лаура, тоже покидает Бривини и тоже с котомкой за плечами. Котомка за плечами — атрибут всех уходящих, символ того, что оставила им в наследство прожитая жизнь. Надежда Лиены, ее любовь Карл Зарен женится на богатой, и тогда несчастная девушка решается выйти замуж за немца-колониста Швехамура.
Швехамур не только искажал и коверкал латышские слова, он истязал, унижал и коверкал душу своей жены. Бежать из этой ямы, из этого звериного логова она не может, остается одно — защищать себя. Она оказывает бешеное сопротивление Швехамуру, и ничтожный тиран подчиняется ей.
Но это не победа — а то, что Андрей Упит назвал в своем раннем рассказе «куриным взлетом». В конечном счете — победа-поражение, расплата и возмездие за свое прегрешение перед самой собой, за сделку с совестью. Победив, Лиена утратила юность.
Душевная усталость подстерегает и жизнерадостного балагура Мартыня Упита, смысл жизни для которого сводился к тому, чтобы его считали первым батраком в волости, восхищались им, хвалили. Балагур и весельчак, он весь отдается работе, хотя зарабатывает лишь на похлебку. Труд для него не только дело всей его жизни, но источник радости, даже когда он сознает, что работает не на себя, а на хозяина.
Но мечта о собственном клочке земли заставляет его покинуть хозяйский дом. «Так и ушел Мартынь, перекинув котомку через плечо, не попрощавшись с хозяйкой. Шесть лет — да еще три рубля остались у него в Бривинях. У конца усадебной дороги, около пограничного столба, он оглянулся и протер глаза».
Мечта Мартыня Упита сбылась — он стал не испольщиком, а почти арендатором, у него тридцать пурных мест, с лугами и пастбищем, корова и теленок, четыре овцы и поросенок, но он думает о большем — о двух лошадях и аренде на всю Волчью гору. Мартынь Упит «собирается идти по старому, исхоженному пути… Куда он приведет его? В омут, где кружатся щепки и сухие листья, пока не придет зима и они не вмерзнут в лед». Ответом на этот вопрос может служить судьба почти всех обитателей Бривиней. Мартынь Упит уходит от них, но приходит к тому же, и кольцо его судьбы замыкается — у него выхода нет.
Из Бривиней уходят все, кто еще способен уйти, — это главный мотив романа. С этого начинается и этим, по существу, кончается повествование. И глубоко знаменательно и символично, что въезжает в Бривини молодцеватый, гордый Иоргис Ванаг, въезжает и остается здесь навсегда, чтобы, как, смеясь, говорит Андр Осис, «его опять выбрали старшиной над умершими дивакцинами».
В поисках бедняцкого счастья подлинные хозяева земли зеленой, «раскрестьянивание крестьяне», навсегда распрощавшись с иллюзорной мечтой о собственном клочке земли, встанут на путь активной борьбы. И именно в ней они обретут подлинное счастье осуществившихся надежд. Поэтому мотив трудных дорог, «хождений по мукам», в следующем романе Андрея Упита перерастает в мотив «просвета в тучах», символизирующий пробуждение революционного сознания трудовых масс.
На страницах второго огромного эпического полотна найдут завершение и продолжение судьбы некоторых героев «Земли зеленой». Подлинными борцами за народное дело станут Андр Осис, Андр Калвиц, Анна Осис и более молодое поколение, которому принадлежит будущее Латвии, — Аннуле, Марта, Вероника Пунга и Илга Вейсмане.
Анна Осис гибнет во время «Рижского бунта» 1899 года, и ее похороны превращаются в демонстрацию.
Сцена похорон Анны Осис — это заключительный аккорд романа «Просвет в тучах» и заключительный аккорд всего творчества Андрея Упита, поднявшегося до вершин художественного мастерства.
В самом начале двадцатого века латышский писатель, трезвый реалист и тонкий психолог, Рудольф Блауман с горечью писал: «Разве возможно, что у нас, латышей, когда-нибудь появится такой большой писатель и поэт, чья фигура осенит просторы за узкими границами нашей родины? Разве найдется такой талант, чье имя будет известно в Европе? Вероятнее всего, что нет. В пруду невозможна могучая буря, коняга пахаря не станет рысаком, виноградная лоза без света и тепла не может плодоносить».
Ныне, когда исполнилось сто двенадцать лет со дня рождения певца бури Яна Райниса и сто лет со дня рождения бытописателя «земли зеленой» Андрея Упита, эти слова, некогда казавшиеся пророческими, звучат как анахронизм.
Всеобщее признание латышского писателя читателями точно выразил один из тончайших и доброжелательнейших ценителей подлинного таланта Александр Фадеев в письме к Андрею Упиту:
«Своими романами Вы точно сказали читателю всех наций: „Не глядите на то, что народ мой численно не так уж велик, жизнь его так же значительна, полна такого же великого содержания, как жизнь любой из наций. В купели человеческих страданий и среди побед человеческого духа его слезы и муки, его мечты, его борьба тоже оставили свой глубокий след…“»
Вклад Андрея Упита в художественное самосознание человечества трудно переоценить. От «социализма чувств», о котором в свое время говорил В. И. Ленин, к «социализму мысли» — таков путь Андрея Упита — писателя и человека, чьи труды и дни, увенчанные Золотой Звездой Героя Социалистического Труда, прошли на «земле зеленой», во имя счастья которой он жил и творил.
Ю. Розенблюм
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Владелец усадьбы Бривини Иоргис Ванаг широко распахнул дверь Салакской корчмы и пропустил вперед шорника Преймана. Тот сперва перекинул через порог правую, искалеченную в колене, ногу и второпях чуть не споткнулся, если бы не успел вовремя ей подсобить — выставить вперед палку. Бите, обжигальщик извести из имения, поспешил ухватиться за ребра приоткрытой двери: раз втроем сидели в корчме, вместе и выйти нужно. Оба остановились, подождали, когда владелец Бривиней сойдет с крыльца.
Ванаг шел большим, но каким-то деревянным шагом — первый раз надел новые, неразношенные сапоги. Твердые подметки и черные лакированные каблуки громко стучали по стершимся известняковым плитам, которые шатались и звякали. Но на землю Ванаг не сошел, а остановился на третьей, нижней ступеньке. Рослый и плечистый, он задрал кверху темную бороду, пощупал, не сполз ли с шеи желтый шелковый платок, и стал глядеть через Даугаву на городок Клидзиню.
Бите встрепенулся: за выпитый стакан грога следовало услужить.
— Обождите, господин Бривинь, — угодливо сказал он. — В стодоле[3] мокро, как вы побредете туда в новых сапогах? Лучше я подведу лошадь.
Тут Прейман заметил, что Ванаг высматривает что-то в Клидзине; с котомкой в одной руке и палкой в другой, прихрамывая, подошел к нему сзади. Хотя он и стоял ступенькой выше, вытягиваясь на здоровой ноге, но все же не мог сравняться с рослым хозяином Бривиней.
— Глядите, — указал он за Даугаву своим длинным пальцем мастерового, — перевозчик Лея строит паром.
Ванаг и сам превосходно видел баржи с грудами досок и теса, с людьми, снующими у другого, лугового, берега реки. Чуть поодаль, мимо крайних домиков городка, вдоль самого берега, вверх по течению, тихо скользила лодка с повисшим на слабом ветерке парусом. Другая, поменьше, огибала косу у парка Дивайского имения.
Лея уже показывал Ванагу начатые работы, и тот знал все лучше других.
— Два парома строит, большой и малый, на двух баржах и на одной. Малый — перевозить весной в ледоход и осенью.
— Да, да, — сразу согласился шорник, — в ледоход. На большом пароме, говорят, можно будет перевозить по шесть подвод сразу. А какой канат протянет через Даугаву! Я видел, лежит там свернутый, мне по сих пор, — он провел рукой по шее. — Такого беса я еще не видывал — из тоненьких проволок, не толще вожжи, но, говорят, ужас какой крепкий.
— А ты что думаешь! — процедил сквозь зубы хозяин Бривиней, едва слушавший болтовню Преймана, — сталь — это тебе не лен и не конопля!.. Тросом называется.
При незнакомом слове у шорника блеснули из-за очков глаза, рябой подбородок с редкой рыжей бородкой вытянулся.
— Да, тросом, я и говорю. Ну и тяжелый, говорят, этот трос. Мне Лодзинь рассказывал, он на своей лодке его сюда из Риги привез. От Красных амбаров до набережной Даугавы на парной фуре везли… — Вдруг он рассмеялся «малым» своим смешком. — Шесть подвод зараз на пароме! Ну уж это приврали.
— Зачем приврали! — недовольно отозвался Ванаг, точно это его назвали вруном. — Видал, какие баржи? А когда на них положат настил с перилами! Лея, он знает, что делает.
