Владимир Корнилов - Семигорье
Иван Петрович спустился вниз, оделся. Узким тротуаром, вдоль сугробов сметённого на мостовую снега, пошёл к торговым рядам на центральную площадь: там, у дома крестьянина, ожидал его с лошадью Василий Иванович. Он решил сегодня же ехать обратно, и не предпринимать никаких шагов в свою защиту, и, главное, не отключать Семигорье от электростанции. Он решил ждать, когда присланная Стуловым комиссия разберётся в существе дела. В возникающих острых жизненных ситуациях, разрешение которых зависело не от него, он всегда поступал по простому и, в общем-то, мудрому правилу: «Делай своё дело. Время покажет, на чьей стороне правда…»
Около заснеженного палисадничка у длинной коновязи, где утоптанный снег рыжел навозом и раструшенным сеном, Иван Петрович без труда выделил среди других золотистую шею Майки с аккуратно расчёсанной угольно-чёрной гривой. Её морда была погружена в торбу. Майка, не торопясь, жевала овёс, прикрывая выпуклые глаза, осторожно шевелила концами острых ушей; спина её с заботливостью была прикрыта дерюжкой.
Василия Ивановича он нашёл внутри заезжего дома. Конюх сидел на скамье, расстегнув свой дорожный, вольно пошитый из грубой холстины плащ, выпростав поверх ватника на грудь концы вязаного шарфа. Он обедал, расстелив на коленях платок, с четвертушкой хлеба, яйцом и варёными картофелинами.
Иван Петрович, потирая руки в шерстяных перчатках, подошёл, знобко подёргивая плечами — не столько от острого крещенского мороза, сколько от ощущения кабинетного холода, который он унёс от Стулова. Перед конюхом Василием он не хотел казаться неудачливым и, убеждая себя в том, что «время покажет», торопливо и бодро заговорил:
— В столовую, Василий Иванович! Горяченького перед дорогой!
— Не в обратный ли путь? — спросил Василий.
— Домой, домой! И поскорее бы! — Иван Петрович платком протирал запотевшие очки. — Отвык от города! Здесь вроде холоднее! А может, чужая сторона не греет? — вдруг признался он и поглядел огрустевшими глазами невидяще и потому беззащитно. Он надел очки и теперь снова видел Василия. Василий неспеша связывал концы на узелке с едой, и хотя смотрел на свои руки, в выражении его лица было неодобрение.
— Не сторона, Иван Петрович! — сказал он, как будто всё понимал. — Бывает, встречный человек охолонит, сторона и глядится чужой… Уладилось ли дело?
Иван Петрович неопределённо и нервно развёл руками. Василий проследил его жест, поднялся со скамьи всё с тем же неодобрением на лице.
— Воля ваша, Иван Петрович, — говорил, укладывая на шее шарф и заправляя его под ватник. — Однако добираться за сто вёрст и не приделать дела… — Он надел рукавицы и в готовности ехать и в то же время в несогласии с Иваном Петровичем взял узелок.
— Что поделаешь! — Иван Петрович чувствовал себя виноватым. — Выше высокого не прыгнешь! Как вы насчёт столовой?..
— Баловство эти столовые, — сдержанно отозвался Василий. — Вы подите, откушайте. Я здесь погожу. — И, пропустив Ивана Петровича в двери и выйдя вслед за ним на улицу, сказал:
— Не обессудьте, Иван Петрович, но по такому делу не грех и самого товарища Степанова обеспокоить!..
«А ведь знает, по какому делу я приехал! — думал Иван Петрович, торопясь через площадь к столовой. — Всё Семигорье знает. Обухов дважды наведывался между делом, беспокоился, хитрец, за мою твёрдость!
Василию Ивановичу, конечно, не в радость терять свет в доме. К благу все легко привыкают. Расстаются с трудом! Идти к товарищу Степанову… Будто товарищ Стулов не представляет партийную власть!..» — так думал Иван Петрович, переходя до блеска наезженную санями площадь. Но, наскоро пообедав и поразмыслив за столиком в углу шумной столовой, он с приоткрывшейся надеждой, в то же время готовый при первых же знаках непонимания распрощаться и уйти, вернулся в обком.
Степанов его принял. Даже больше: он встретил его в кабинете у дверей.
— Очень кстати, Иван Петрович! Хотел видеть и даже наказал помощнику позвать вас на денёк. Да, признаться, пожалел тревожить в этакую стынь! — Он провёл Ивана Петровича к длинному столу, резким движением сильной руки выдвинул два стула, с удовольствием, как показалось Ивану Петровичу, нарушив чинный порядок вокруг стола, усадил гостя. Сел, опёрся руками о колени, туго обтянутые военными галифе, слегка наклонил свою обритую голову с выпирающим бугристым лбом, попросил:
— Рассказывайте, какими судьбами?
Иван Петрович несколько сомлел от оказанного ему внимания, и в душе растрогался, и не удержал в себе томившую его тяжесть недавнего разговора со Стуловым. Не скрывая этой тяжести и хмурясь на свою расслабленность, он рассказал Арсению Георгиевичу всё, начиная с домашнего визита Ивана Митрофановича Обухова до сегодняшней встречи со Стуловым.
Степанов слушал и тяжелел головой, как будто то, что он слышал, его угнетало. Ивана Петровича он не прерывал и, только когда Иван Петрович замолчал и, оглядывая руки, стал нервно царапать ногтём ноготь, сказал, одолевая застарелую хрипотцу в голосе:
— Иван Митрофанович был у меня. К сожалению, ни один закон не в состоянии предусмотреть все живые интересы людей. А интересы государственные, это вы, наверное, сами понимаете, не всегда совпадают с общечеловеческими потребностями. В том деле, о котором речь, мне кажется, государство не пострадало. А колхоз и восемьдесят четыре крестьянских двора выиграли. Никтополеон Константинович Стулов со временем это поймёт. Думаю, что поймёт. Но об этом достаточно. Позвать вас к себе я хотел вот зачем, дорогой Иван Петрович. Не думается ли вам, что ваши плечи шире того дела, которое вы себе избрали? — в тяжёлом взгляде Степанова светлела едва заметная лукавина. — Я не простил бы директору завода, — сказал он, — если бы токаря высшей квалификации поставили нарезать болты.
Тем более подобное не могу простить себе. Когда мы просчитываемся в оценке способностей людей или не по способностям расставляем кадры в хозяйстве — мы обижаем государство, в конечном счёте себя, как часть целого. Если нам нужна новая марка стали, скажем, институт, мы начинаем с поисков опытного человека, способного организовать дело. Новая технология прядильного производства в нашем крае, да и сам комбинат, как вы знаете, начались с талантливого инженера Ивана Дмитриевича Зворыкина. Так что… — Степанов говорил, глядя в окно на печные и заводские дымы, подпирающие ясное холодное небо, но Иван Петрович ощущал идущий на него нацеленный психологический напор, и встревоженность от почувствованной им возможной перемены в жизни охватила его. Перемен он не хотел, его вполне устраивало то, чем сейчас он был занят. В том малом деле, на которое почти три года назад направил его нарком, он неожиданно нашёл тот относительный покой, которого теперь желал. А порог былых тщеславных побуждений он перешагнул давно и, похоже, без возврата. Выжидая, к чему подведёт Степанов свою мысль, он внутренне готовился выстоять перед любым его предложением, но, как обычно, не утерпел и сказал, опережая события:
— Не спорю: дело начинается с человека. Но, Арсений Георгиевич, в любом случае нельзя не учитывать и желание самого человека. Фактор, разумеется, субъективный, мы не слишком привыкли считаться с ним, и всё-таки…
Он тут же понял, что слова и его поспешность, с которой он пытался оградить себя от возможных перемен, были наивны. Степанов улыбнулся, наверное, этой его поспешности и наивности его слов. Откинувшись и боком привалившись к столу, он как будто издали разглядывал его уже с откровенной хитрецой в живых глазах.
— Дорогой Иван Петрович! — Степанов постарался несколько смягчить свой теперь твёрдый голос. — Для большевиков желание — категория вторичная. И вы это отлично понимаете! Мы не продвинулись бы ни на шаг ни в экономике, ни в политике, если бы не научились подчинять свои желания необходимости. Нам нужен умный, опытный руководитель на крупнейший в европейской зоне, очень перспективный леспромхоз «Северный». В газетах вы, вероятно, уже читали о рождении нового леспромхоза. Мы советовались с заинтересованными товарищами, мнения всех, подчёркиваю, всех, сошлись на вас… — Степанов мог бы не говорить заключающих слов: когда говорят «пятью пять», результат умножения ясен тому, кто знаком с таблицей умножения.
Сколько раз в своей жизни Иван Петрович слышал такие вот, как будто ни к чему не обязывающие слова: «Мнения совпали», «Думаем поручить вам». Но слова эти, сказанные тихим голосом в тихом кабинете, в считанные дни срывали его с места, судьба делала очередной крутой виток, и всё начиналось сначала: растерянность жены, горящие ожиданием новизны глаза Алёшки, поспешные сборы, дорога, новые места, новые люди и работа, работа, работа. Год-два и — снова тихо и буднично сказанные слова: «Решили поручить вам…»
