Василий Еловских - Старинная шкатулка
Денисов молчал, едко, насмешливо улыбаясь. Чувствовалось: хочет он, чтобы хозяин дома видел эту его насмешливость. И Васильеву стало неприятно от собственного разглагольствования, в котором были, конечно же, и фальшь, и стремление поставить себя над пришельцем.
— Мы с тобой подонки, Денисов. Свиньи. Ты более крупная и породистая. В форме полицая. А я маленькая, но все равно свинья… Слушай, уходи давай.
— Ладно, хрен с тобой. Уеду. Махну на Север. Все — могила!
Ночью подстыло, но под тяжелыми сапогами ледяная корка ломалась, и ноги Васильева проваливались в густую грязь. Он шагал вяло, слегка пошатываясь.
— Заболели, Иван Михайлович?
Перед ним стояла уборщица райпотребсоюза, пожилая, но еще быстрая на ноги женщина, имевшая привычку совать свой нос в чужие дела.
— С чего вы взяли?
— Да вид у вас какой-то…
— Дался вам вид мой.
— И чо это ботинки разные?
— Что?
— Ботинки, говорю, разные надели.
Васильев наклонил голову и остолбенел: на одной ноге был старый неуклюжий ботинок с толстой подошвой и коричневым шнурком, на другой — новый модный штиблет с черным шнурком. Перед крыльцом райпотребсоюза он споткнулся, едва удержавшись на ногах. В этот момент где-то за огородами печально взвыла собака, Васильев почувствовал во всем этом дурное предзнаменование и, грязно выругавшись про себя, сел за письменный стол, тяжело подпирая ладонью щеку и думая с горечью: «Совсем тряпкой стал. Тюфяк. Квашня. Что же мне делать? Что делать?.. А ведь недавно все было так хорошо, так хорошо… И я почему-то не ценил это хорошее. Зачем думать о том, что не ценил. Чепуха какая. Он — дурак. Умишка у него явно не хватает, только кое-когда проблески… Он попадется. Непременно попадется и завалит меня. Они все из него вытянут. Да что вытянут, сам расскажет. Все расскажет, скотина! Для него нет ничего святого. Кретин и подонок. Бежать!.. А куда бежать? С какими документами? Здесь все так хорошо устроилось. Видит бог, я работал на совесть. При чем тут бог. Где он, бог? Какая тяжесть, какая муть в голове. Даже покруживает. Выдержу ли я в лагере?.. Что делать? Нет, не надо об этом… Не надо! Все обдумаю потом… Не поздно ли будет?.. Нет, потом… не сейчас… вечером. Как плохо мне…»
Ночью привиделось ему, что будто сидит он в конторе, в кабинете, невидимый, неслышный, уединенный; вдруг с шумом-грохотом открывается дверь И влетают двое: один пожилой с большой черной бородой, другой молодой атлет, ростом под потолок; простая дешевая одежда, властные лица.
— Здравствуйте… господин Лебедев! — сказал бородач и крикнул: — Ни с места!
Парень-атлет быстро и ловко обыскал его.
— Со мной нет оружия.
— А где оно?
— На квартире, под подушкой. Пистолет ТТ.
Потом, проснувшись, Иван Михайлович будет недоумевать: откуда мог взяться пистолет ТТ, он никогда не держал его в руках.
— Попался, шкура фашистская! — Борода у пожилого чекиста стала дергаться вправо, влево.
— Не надо меня оскорблять.
— Оскорблять? Да тебя повесить мало, негодяя.
— Я смерти не боюсь. И сам я никого не убивал.
— Убивать можно и не стреляя.
Атлет вынул из сейфа желтоватый помятый листок, на котором был нарисован старик-оборванец со страдальческим лицом.
— Ты рисовал? — спросил бородач.
— Я не рисую сейчас. Меня уверяли, что это набросок Репина. Но я не уверен в этом.
— Гитлер тоже, говорят, хотел стать художником, да не вышло, — проговорил молодой чекист и улыбнулся.
Бородач недовольно покосился на парня-атлета и сказал Васильеву:
— Может, сразу назовешь своих соучастников? С кем ты тут связан.
— Вы же умные люди…
— Что ты хочешь сказать?
— Неужели вы думаете, что здесь, в этой медвежьей дыре, я мог создать какую-то антисоветскую группировку?
— Нечто вроде. Во всяком случае местопребывание Денисова ты нам укажешь.
— Денисов уже ни для кого не страшен. Он умер. Уснул пьяный и не проснулся. Я схоронил его ночью на кладбище. И сам я… тоже ходячий труп.
В кабинет вбежал солдат с винтовкой и закричал:
— Ночью в камере повесился Денисов!
«Как повесился? Ведь я схоронил его. Бежать, бежать!..»
Он прыгает в окошко и бежит. Сзади кричат и стреляют, они все ближе и ближе. А он бежит, бежит, тяжело дыша, задыхаясь, безуспешно пытаясь ухватиться за колючие, острые кусты и чувствуя, что совсем обессиливает, ноги начинают отказывать, скользя по земле, как по льду. А кругом уже не притобольная равнина, а горы, скалы, и он, срываясь, летит куда-то в бездну, бесконечную, темную.
3Из Карашиного Калиев выехал на «газике» часов в десять утра. Где-то в глубине тайги, в овраге, потонувшем в мокрых снегах и слякоти, машина застряла. Потом еще раза два застревала, и Калиев приехал в леспромхоз уже после полудня, когда в конторе леспромхоза был обеденный перерыв. Он решил сходить в столовую.
Сыпал влажный неслышный снег, заваливая дорогу. Калиев легко нащупывал ногами гладкую твердь, порой угадывал в невидную канаву, где под легкими слоями льда и снега еще покоилась стылая вода. Возле изгородей выглядывала из-под снега трава, толстая и жесткая, как ремни, она стоит тут до самой зимы на диво зеленая, а потом застывает и сохнет. Где-то вверху, за этой дикой снежной лавиной, за облаками светит слабенькое, неподвижное умирающее солнце. И от всего — щемящая приятная тоска. Любит Калиев бродить по тайге, по деревням и поселкам и, когда райком посылает его вместе с другими уполномоченными в колхозы, всегда старается пройти хоть немножко пешком.
Леспромхоз маленький. И поселок тоже маленький — с варежку. Тихо. Но вот заурчала машина, и к столовой подкатила старая грязнуля-полуторка. Шофер, похабно выругавшись, сказал:
— А все ж таки вырвались мы из этой чертовой прорвы.
Вместе с шофером вышел из кабины мужчина в широком плаще, изодранной шапке-кубанке, правое ухо у него было разорвано, — видимо старая рана.
— Ну, как… подзаправимся. — Шофер указал на столовую.
— Трепещу и повинуюсь. А водка есть? — Мужчина говорил с натугой, как бы выдавливал из себя слова.
В столовой, размещавшейся в рубленом, обычном сибирском, деревенском доме, с грубыми столами и табуретками, было только два посетителя. Калиев подсел к шоферу. А мужчина в плаще, пьяно вихляясь, подошел к буфету.
— Тараканов развели, хозяюшки, — недовольно проговорил шофер, увидев, как возле его ног шмыгнул большой рыжий таракан. — Моя бабка говорит, что здесь их полным-полно было когда-то. Да и клопов тоже. А в некоторых избах, говорит, был страшно противный запах. Я и сам помню… Идет, бывало, человек по улице, а от него на сажень разит чем-то. Впотьмах я некоторых ребятишек по запаху узнавал. Во культура была!
— Вы в здешних краях родились?
— В Карашином, а как же!
— А ваш приятель?
— Откуда он мне приятель-то? По дороге вон сел.
— В город поехали? — спросил Калиев у мужчины в плаще.
Тот, что-то промычав, одним махом осушил стакан водки.
— Развезет вас от водки-то. Застрянете где-нибудь и застынете. — Шофер недовольно махнул рукой.
— Смерть, она ведь все время за нами охотится. Одна сука, а обличье у нее завсегда разное. В стужу поприятнее, говорят, выглядит, потому и подыхать легче.
— Какая мрачная философия, — проговорил Калиев.
— Гостевали у нас? — спросил шофер.
— Что? Да, вот рванул сюда погостить.
— В Карашином были?
— В Карашином.
— Ну, родню проведать надо, как же. Иль, может, к милашке заглядывал? — Шофер подмигнул мужчине.
— Может, и к милашке.
— А кто она такая? Если не секрет, конечно.
— Она баба стыдливая. И солдатка. И партейная. Не буду говорить. Зачем говорить?
Когда они встали из-за стола, шофер сказал:
— Я папирос куплю.
Он незаметным движением потянул Калиева за рукав. Шепнул:
— Какой-то подозрительный тип.
— Да, да, странный. Проверим.
Мужчина в плаще стоял возле машины, слегка согнувшись, курил, хмуро и прилипчиво оглядывая Калиева и шофера. Калиев, внезапно посуровевший, проговорил холодным, официальным голосом:
— Я — прокурор района. Прошу предъявить документы.
— Я? — Мужчина указал пальцем себе в грудь.
— Да, вы.
— Зачем документы, к чему документы?
— Прошу!
— Да кто вы такие?
Калиев вынул удостоверение личности.
— Прошу.
— А я не взял с собой паспорт. Зачем в деревне паспорт, к чему?
— Давайте другой документ.
— Какой другой?
— Документ, удостоверяющий вашу личность.
— Нету у меня другого.
— Значит, у вас нет никаких документов? Так?
— А зачем тут их?
— Пройдемте, гражданин. — Калиев показал рукой на двухэтажное деревянное здание с большими, холодно поблескивающими окнами — контору леспромхоза.
