Варткес Тевекелян - За Москвою-рекой. Книга 1
Глава двадцать четвертая
1Следующий день тянулся необыкновенно долго. Никто, казалось, не вспоминал о существовании Алексея Власова, будто его и вовсе не было. Весь день он не выходил из дому, избегая встреч с людьми, неприятных расспросов.
Мать робко говорила:
— Ты бы сходил на комбинат, Алеша.
Власов качал головой.
— Ходить туда только потому, что формальности еще не соблюдены, акты не подписали? Ерунда! Баранов назначен исполняющим обязанности директора — пусть работает. Еще подумают, что я никак не могу расстаться с комбинатом!
Изредка он садился за чертежный стол и трудился над улучшением конструкции автоматического станка. Найдя удачное решение отдельных проблем, в частности решив задачу уменьшения веса станка, Власов приходил в восторг, еще и еще раз проверял расчеты и, увлекшись работой, на время забывал свои горести. Иногда он откладывал циркуль, подолгу задумывался, задавая себе вопрос: «Для чего я это делаю? Разве после всего случившегося меня снова привлекут к этой работе?»
Под вечер он достал из футляра свой старенький баян и долго сидел у окна, тихонько наигрывая слышанные еще в детстве и давно позабытые мелодии…
Матрена Дементьевна только украдкой вздыхала. Она ни единым словом не упрекала сына, не пыталась утешать его, понимая, что никакие слова тут не помогут.
«Пусть перегорит и уляжется обида, тогда он придет в себя», — думала старуха.
Оборвав игру на середине и скинув ремень баяна с плеча, Власов сказал матери:
— Неужели малейшая неудача сводит на нет все, что до этого сделал человек?
— Не думай, — рабочего человека не обманешь, все знают, что с тобой поступили нехорошо. Жалеют. Вот и получается: друзьям твоим смотреть тебе в глаза стыдно, а врагам — неловко. Ты умный, а простых вещей не понимаешь, — ответила Матрена Дементьевна.
— А работа? Не объяснишь ли ты, кому на пользу мое безделье?
— Умные люди понимают, что тебе нужно дать время успокоиться, собраться с мыслями, тогда и работу дадут…
— Конечно, дадут, — но какую? Безработных у нас нет, на худой конец могу и сам устроиться. Любой директор фабрики с удовольствием возьмет меня ткацким мастером.
Разговор на этом оборвался. Власов, наморщив лоб, кусал губы. Он никогда не гнушался никакой работой, — пожалуйста! Но ведь он инженер… А что, если сконструировать свой станок? Такой, какой хотел Акулов? Легкий, быстроходный, изящный. Постепенно эта мысль начала принимать конкретные очертания и увлекла его. Он даже встал, подошел к чертежному столу, закрепил кнопками чистый лист ватмана, но работа не клеилась.
Утром позвонили с комбината. Секретарша передала от имени Александра Васильевича Баранова, что акт готов, Алексей Федорович может зайти и подписать его.
Откладывать дело не имело смысла, и Власов скрепя сердце пошел в контору.
Баранов успел уже занять его кабинет. Там, в присутствии Варочки и Шустрицкого, Власов подписал акт, почти не читая его, взял себе один экземпляр и собрался было уходить. Баранов удержал его.
— Вами интересовался Василий Петрович и просил передать, что ему необходимо переговорить с вами, — сказал он.
— Когда?
— Ну хотя бы сегодня, если, конечно, у вас найдется время. — У Баранова был очень смущенный вид. За все время разговора он ни разу не поднял головы и не посмотрел Власову в лицо.
— Хорошо, зайду. Желаю успеха!
Не подавая руки Баранову, Власов вышел из кабинета.
Во дворе около самых ворот его остановил мастер Степанов.
— Алексей Федорович, вы не думайте и обиду на нас не держите! Мы все понимаем… — Старик явно волновался.
— Обижаться мне не на кого и не за что!
— Не говорите! Обошлись с вами нехорошо, несправедливо, ну да ладно, все на свете преходяще, пройдет и это. Попомните мои слова: что б ни случилось, наш коллектив никогда не забудет вас и ваши дела!
— Спасибо на добром слове, Осип Ильич! — Власов искренне был тронут сочувствием старого мастера.
Днем после некоторого колебания он решил поехать в главк. Встреча с Толстяковым, конечно, особого удовольствия не сулила, но все же, подумал он, пока находишься в распоряжении главка, игнорировать его бестактно.
На этот раз Василий Петрович не заставил его ждать и тотчас же пригласил к себе в кабинет.
— Мне поручено заместителем министра Вениамином Александровичем подыскать вам соответствующую работу. Скажите, не хотите ли вы вернуться на прежнее место главным инженером? — сухо спросил Василий Петрович.
— Нет, — ответил Власов не задумываясь, хотя и не был подготовлен к этому разговору.
— Послушайте, товарищ Власов, неужели последние события ничему вас не научили? Имейте в виду, если вы будете вести себя так заносчиво и непримиримо, то я вынужден буду поставить вопрос о невозможности использования вас в нашей системе!
— Пожалуйста! — Власов встал.
— Минуту! — Василий Петрович протянул руку, словно желая удержать его, и после короткой паузы спросил: — Вы можете объяснить, хотя бы как человек человеку, чего вы добиваетесь этим своим поведением? Ведь вы же оказались в одиночестве, и поддержки вам ждать не от кого!
— Хотите знать правду? Извольте, скажу… Прежде всего — одиноким и лишенным поддержки я себя не чувствую! Пусть на другом месте, пусть не на такой ответственной работе, но я заслужу честным трудом доверие своей партии. Ваше положение, по-моему, гораздо хуже!
— Позвольте… — Василий Петрович хотел что-то сказать, но Власов не дал ему договорить.
— Нет, уж выслушайте меня до конца! Ведь никто другой не скажет вам этих горьких слов, пока вы занимаете столь высокий пост… Я не хочу работать с вами и тем более быть у вас в подчинении. Вы просто-напросто изживший себя человек. Люди хотят дерзать, идти вперед, а вы и вам подобные путаются у них под ногами, мешают всему передовому — ревнуют… Благодаря стечению обстоятельств и вашему умению плести интриги вам пока еще удается, а может быть, удастся и еще некоторое время держаться на поверхности, но, поверьте моему слову, ваши дни сочтены! Наша советская система и наш народ не терпят ничего нечистого, фальшивого, рано или поздно вы сойдете на нет, и никто не вспомнит вас добрым словом. Я сказал все, что думаю о вас, и, разумеется, нам вместе не придется работать! — Власов, не дожидаясь ответа, открыл дверь и вышел.
Василию Петровичу показалось, что его хлестнули по лицу. «Как он смел?! Погоди, я тебе еще покажу…»
Не хватало воздуха, тяжело и гулко колотилось сердце. Василий Петрович встал и, никого даже не предупредив о том, куда идет, спустился вниз и вышел из здания министерства. Бесцельно бродил он по улице Кирова, останавливался перед витринами магазинов, но ничего не замечал, его мысли были заняты другим: наказать Власова! Но как? Если бы у него была власть, он уничтожил бы Власова, стер бы его с лица земли… Он напишет в райком и потребует привлечь Власова к строгой партийной ответственности, может быть, даже передаст прокуратуре дело о нарушении финансовой дисциплины… Что еще? Выселить Власова из квартиры! И как он об этом раньше не подумал?!
Эта злобная, мстительная мысль как-то сразу успокоила его.
Вернувшись к себе, он сейчас же написал распоряжение Баранову о выселении Власова из квартиры, принадлежащей комбинату.
Расхаживая по кабинету и по привычке потирая руки, он думал о том, что кто-то должен проследить за исполнением этого его распоряжения. Кто? Да конечно же Никонов! Юлий Борисович ведь тоже не принадлежит к числу поклонников Власова… К тому же Василий Петрович испытывал желание облегчить перед кем-то душу.
Он сел в кресло, позвонил и попросил секретаршу вызвать Никонова.
Вместо него в кабинет вошла через несколько минут секретарь парторганизации главка Григорьева и плотно притворила за собой дверь.
— Вы спрашивали Никонова? — спросила она, подойдя к столу.
— Да. А что такое?
— Никонов и начальник сбыта Голубков арестованы с группой таких же, как они, проходимцев, — сказала Григорьева.
Толстяков медленно поднялся с кресла. «Боже мой, он же все расскажет, он же трус и негодяй… Он и свою вину будет валить на меня… Это — конец, это ужасно…»
Он пытался сохранить самообладание, но сердце его вдруг будто остановилось. Хватая руками воздух, Толстяков побледнел и стал валиться на бок.
Григорьева бросилась к нему.
— Скорее, скорее врача! — крикнула она.
Вбежавшая на зов секретарша метнулась обратно к телефону. В дверь заглядывали посетители.
Какая-то неясная мысль еще билась в мозгу Толстякова. «Даша… Егор… Лариса…» Их лица на мгновение возникали перед ним и расплывались, уходили в туман. А вместо них на него надвинулось холеное, самоуверенное лицо Никонова…
2Власов был доволен: наконец-то он высказался начистоту! Пусть Толстяков не воображает, что никто не может сказать ему правду; однако теперь и думать нечего о работе в системе главка, с этим покончено. Но куда же ему, шерстянику, деваться? Никогда в жизни Власову не приходилось самому наниматься на работу, — он даже не знал, как это делается. До сих пор все получалось как-то само собой. По мере накопления опыта и знаний его переводили с одной работы на другую, со ступеньки, на ступеньку. А сейчас?
