Владимир Корнаков - В гольцах светает
— Вам бы лучше караулить Гуликаны. Они тоже приятели русских: бегут с их стороны... А разве они не поят и не кормят вас?
Люди хмурились, молчали.
— Но был ли здесь Назар?
— Нет, пожалуй.
— Вот он!..
Действительно, из черемушника вышел Назар! Увидев Аюра, он бросился наутек. Но, сделав два прыжка, взмахнул руками и растянулся на земле. Из кустов раздался наставительный голос Дяво.
— Назар нюхает следы своих унтов, потому что не слушает старого Дяво. А Дяво много видел солнце и знает, как поймать токующего косача...
Из черемушника вышел и сам старик. Конец его тонкого пояса был захлестнут на ноге Назара.
Увидев Аюра, старик остановился, утирая потное лицо.
— С самого вечера охотился за ним. Но косач токовал в юрте имеющего бубен до самого утра.
Аюр склонился, сгреб Назара за шиворот, встряхнул, поставил на ноги.
— Когда ушел сын Луксана?
— Его послал Куркакан, — пролепетал Назар, дыша перегаром спирта. И только вторая встряска привела его в чувство. — Давно, с первой звездой на небе...
— Все черти Нифошки! Ты сейчас пойдешь к людям и скажешь, что задумала старая лиса, которой ты приходишься хвостом!
— Да, Назар пойдет...
Люди собрались возле жилища Аюра, как на зов бубна. Назару пришлось рассказать все, что он знал.
— Куркакан послал в Анугли Дуванчу. Он не хочет, чтобы русские пришли на берег Гуликанов. Он не хочет, чтобы на берег Гуликанов вернулся Семен. Да, Назар хорошо умеет слушать. Русские и Семен не придут... Дуванча умеет держать винтовку. Он ушел с первой звездой... Куркакан, имеющий бубен и лисью морду, плохой человек, — поспешно заключил Назар, озираясь на пасмурные лица сородичей.
— Почему он не хочет, чтобы вы увидели русских и могли спросить их, почему они идут в Анугли? Почему он не хочет, чтобы жил мой сын?
Аюр вопросительным взглядом обвел лица сородичей.
Сейчас же раздался голос Дуко:
— А зачем он хотел сбросить тебя в Гуликан? Разве для того, чтобы ты наловил для его духов рыбы? Ты делаешь для людей то, что не может сделать он и ему послушные. Это видит каждый, видит и сам имеющий шапку с кистями. А кто научил тебя ходить на медведя?.. Если они придут сюда, то Аюров будет два, три, много. Каждый из нас станет Аюром.
Дуко взглянул на сородичей и радостно вздохнул: его слушали, хорошо слушали!
— А почему Куркакан хочет, чтобы Семен не вернулся на берег Гуликанов, — пусть скажет Назар. Если ты, Назар, не захочешь глотать дым юрты Куркакана, что он с тобой сделает?
Назар растерянно оглянулся.
— Он и сын хозяина-Гасана не дадут юрту и Риту... И оторвут мою косу, пожалуй, с головой вместе...
Среди людей пробежал возмущенный ропот, точно робкий ветерок тронул застоялую воду, и вдруг она вскипела, взметнулась валом.
— Разве так велит обычай нашего народа? Разве Назар не работал у хозяина три лета и три зимы?..
— Урен!!!
Десятки восхищенных глаз смотрели на девушку.
— Пусть говорит дочь Тэндэ. Дочь с берегов Гуликанов, — поднял старческую руку Дяво.
— До какого дня я дожил! Да, до какого дня! Из моих глаз просится слеза, а у меня тоже сильное сердце, — бормотал Тэндэ, не сводя взора со своей дочери.
А Урен говорила. Говорила тихо, с улыбкой.
— Когда Гуликаны дышат туманом, они мешают нам видеть друг друга. Я не вижу тебя, Егор. — Урен подошла к плечистому охотнику. — Я не вижу, какие у тебя добрые глаза, какие сильные руки, которые могут помочь мне. Назар не видит, какие красивые глаза у его Риты, не видит ее умелых рук. Он не видит, что рядом с ним много хороших людей, которые помогут ему построить юрту. Но туман боится солнца. А оно приходит из-за этой сопки, где город...
Люди зашевелились, заговорили:
— Ой, правильно говорит дочь Тэндэ!
— Все мы теперь видим, что Назар может стать настоящим охотником. Только ему надо помочь построить юрту...
Как ни были возбуждены люди, они сразу затихли, как только Дяво поднял руку: самый старый человек хочет говорить!
— Дяво много видел солнце, и Дяво много думал, прежде чем сказать эти слова,— тихо начал старик, распрямляя спину. — Когда сливаются два равных ручья, они не съедают одни другого, они становятся сильнее. Зной не может их выпить. Они бегут одной дорогой, хотя родились у разных сопок... Если русские равные нам — у нас одна дорога. Мы должны увидеть их. Так я думаю...
Люди ответили волной возгласов:
— Да, мы должны их видеть! Надо торопиться.
— Если они равные нам — у нас одна дорога.
— Пусть Аюр идет к Павлу.
— Дяво!.. Урен!..
Вскоре Аюр, Дяво и Урен быстро ехали по тропе берегом Гуликана. Впереди бежал Вычелан, принюхиваясь к следу. Вот он бросился к воде, взвизгнул.
— Дуванча! Он пошел в Анугли прямой дорогой, — с тревогой заметил Аюр. — Надо торопиться! Не отставай, Урен!
5
Хорошо горит сухая сибирская лиственница! Она вспыхивает разом, пылает с озорным треском, взметая хвост искр высоко к небу. Возле такого костра даже глухая, настороженная в своей тишине ночь не в тягость, на душе светло как днем. К тому же, если у такого костра три человека, просидишь до утра, не замечая времени, не видя и не слыша того, что творится за пределами веселого пламени...
Дагба и Герасим сидят рядом, озаренные ярким светом, отдыхают. Трещит костер, шумит водопад. Павел неторопливо ведет рассказ:
— Одной ночью запалили его домину. Я сразу учуял, кто пустил петуха хозяину: Аюр Наливаев, Лешка. Это его рук дело. Но не в том соль. Дом сгорел дотла, но хозяин остался невредим. Верно говорили, без портков выскочил... Но когда я вернулся в свою деревню — на месте погорелья дом стоит лучше прежнего. И хозяин живехонек-здоровехонек. А половина мужиков ушла по свету: разорил их кровопиец. А мать и батьку моих вогнал в могилу. Выходит, хозяин оказался сильнее, одолел мужиков. И в том ничего хитрого. Каждый мужик дорожился своей шкурой, держался за свою землицу — вот хозяин и передавил их, как сусликов...
Павел достает трубку, кисет, закуривает. Дагба хмурит брови, размышляет.
— Я бы наперво из него душу вытряхнул, а потом бы запалил, — говорит Герасим.
— Но а вместо его объявился бы другой! — Павел ждет, что скажет Герасим.
— И другова тожа.
— Верно, трясти их надо... Но ты слыхал, Герасим, есть такое подлое растение, о котором говорят: хочешь оборвать маковку, лезь в корень, а корень у него на полсажени в земле. Один не одолеешь...
— Корень — царь! — вдруг восклицает Дагба. — А кто такой «ре-се-де-ре-пе»? Я думаю, это самый большой начальник. С его бумагой улусники отобрали у царя землю.
Силин с нескрываемым удивлением смотрит на парня: вот так братишка!
— Кто? Рабочие. — Павел волнуется. — Это люди... словами не скажешь.
Павел поднимает голову, запевает густым мягким голосом. И плывет песня над присмиревшей тайгой. В ней — жажда жизни, свободы, торжество победы. От нее нельзя уйти, она выворачивает душу, заставляет сжимать кулаки...
Юный изгнанник в телеге той мчится,
Скованы руки, как плети, висят,
Сбейте оковы, дайте мне волю —
Я научу вас свободу любить...
Дома оставил он милую сердца,
Будет она о нем тосковать...
Герасим, так и не собравшись закурить, сжимает в кулаке кисет. А песня то крепчает — ветром полощет в ветвях, то утихает — шелестит листвой березы в предгрозовое затишье.
Вспомнил он бедный про дело народное,
Вспомнил, за что пострадал…
Вспомнил и молвил: «Дайте мне волю! —
Я научу вас свободу любить...»
Последним вздохом песня замирает над тайгой. Но кажется, что она все еще звучит во весь голос, зовет...
— Эту песню я слыхал в Акатуевской тюрьме. С ней умирали рабочие. Такие же люди, как ты, Герасим, я, но покрепче закваски. Вот такие и носят это имя...
Герасим шарит в кармане, протягивает Павлу газету:
— Глянь, не об этом ли здесь... Не из Читы ли эта...
Силин торопливыми пальцами расправляет газету, тихо читает.
— «Забайкальский рабочий»... Основная задача пролетариев... Закрыты собрания и митинги, не видно на улицах вооруженных рабочих отрядов, их места заняли ненавистные городовые и полицейские. Партия ушла в подполье... Но победа царизма — временная победа!..»
Павел читает с нарастающим волнением, голос его крепнет, звучит в притихшей тайге набатом. Дагба и Герасим, вытянув шеи, застыли в безмолвном напряжении.
Казалось, они вот сейчас сорвутся с места, устремятся вперед.
— «Решительный бой готовится... Вооружайтесь, товарищи! За оружие! Победа в наших руках!..»
Прочитана последняя строка, но пламенные слова волнуют сердце, зажигают кровь. Все трое сидят в торжественном молчании.
