Александр Русов - Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть)
— Я работаю в уголовном розыске.
— Неплохо. Но я-то при чем?
— Ты должен подробно рассказать о днях вашего совместного пребывания в санатории.
— Мы почти не были знакомы.
— А почему в его записной книжке оказался твой телефон?
— Фу ты! — Бунцев с ужасом смотрел на меня, будто перед ним на расстоянии вытянутой руки плавала в воздухе шаровая молния. — Ты просто разыгрываешь меня.
Я не ответил.
Тогда он достал толстую растрепанную записную книжку, полистал и решительно протянул ее мне в раскрытом виде, придавливая ногтем:
— Читай!
Я прочитал: «Базанов Виктор Алексеевич».
— Что это?
— Моя записная книжка. Его телефон. В санатории многие обменивались телефонами. Я знать о нем ничего не знаю.
— Посмотри на «Х» — попросил я. — Хвостик Серафим Гаврилович.
Он открыл на нужной странице.
— Нет такого.
— Теперь на «Я». Клавдия Николаевна Ярлыкова.
— Тоже нет.
— А на «И»? Иванов.
Мне доставляло непонятное удовольствие мучить его.
Бунцев вдруг успокоился, спрятал книжку, застегнул верхнюю пуговицу пальто.
— Глупо, старик. Я вычислил. Ни в каком уголовном розыске ты не работаешь. Если тебя интересует писатель Иванов, проще найти его координаты в справочнике.
— В справочнике такой писатель не значится. Никто о таком не слышал. Ивановы есть, но с другими инициалами.
— Так что тебе еще рассказать? Была там у нас молодая красавица. Появилась и исчезла. «При загадочных обстоятельствах». Как и твой Базанов, который пытался, кажется, за ней ухаживать. По-моему, приезжала навестить кого-то.
— Ты познакомился с ней?
Бунцев совершенно пришел в себя, хмель выдуло ветром, и теперь он больше интересовался свободными такси, чем моими вопросами.
— Как ее звали?
— Что?
— Как звали ее?
Бубенец бросился навстречу зеленому огоньку. Машина остановилась. Бунцев нагнулся к окошку, выпрямился, помахал мне рукой. Когда я подошел, он театрально распахнул заднюю дверцу такси.
— А ты? — спросил я.
— Поеду на следующем.
— Так как же ее звали?
Он захлопнул дверцу.
— Ольга, — скорее угадал по движению губ, чем расслышал я через закрытое окно.
А может, он крикнул: «пока»?
Машина тронулась.
XXV
Базанова считали удачником, баловнем судьбы. Даже когда он начал болеть, это мнение не переменилось. Виктор продолжал оставаться в наших глазах могучим гигантом с бычьей шеей, рассчитанной природой на долгую, безотказную работу. Каждый в глубине души был уверен, что он доживет до ста лет и переживет любого из нас.
В свое время Верижников довольно точно высказал то, что у многих вертелось на языке. В ответ на очередной базановский призыв работать более энергично он заметил:
— Вам легко говорить, Виктор Алексеевич.
— Почему?
— Везет вам. Все у вас есть, все дастся легко.
— Мне? Везет? — взорвался Базанов. — Это называется везет? Конечно, можно распустить нюни, жаловаться на судьбу и ничего не делать для того, чтобы ее изменить. Мне везет! — возмущенно хлопнул он себя по колену. — Несчастным быть легко.
Когда он вернулся из санатория, «железная пятерка» уже чувствовала себя полновластным хозяином положения. Стариков на руководящих постах почти не осталось. Романовского, Ласкина, Наживина и Мороховца отправили на пенсию. Френовский вот-вот должен был последовать за ними.
На одной из послеотпускных фотографий осени позапрошлого года Базанов снят в окружении некоторых представителей «новой волны». Пьют чай, улыбаются в объектив. В тот последний раз Базанов отсутствовал около двух месяцев — обычный срок отпуска, тогда как после первого микроинфаркта его не было в институте месяцев пять. Разбирательство на ученом совете, связанное с очистительной системой «Рафинит», было теперь не столько забыто, сколько переосмыслено в сознании новых властителей институтских судеб. Уходящее за горизонт смутное время окрасило факты в иные тона. Если раньше слово «Рафинит» произносилось только в ругательном смысле, как пример безответственности и бесхозяйственности, то теперь оно порождало сентиментальные воспоминания о том времени, когда люди работали с размахом. Выявившиеся дополнительно обстоятельства, свидетельствующие о тесной идейной и экономической связи с комплексной проблемой «Рафинит» таких сотрудников института, как Френовский, Кривонищенко, Грингер и некоторые другие, придавали нынешнему отношению к этим делам давно минувших дней лишь привкус приятной горечи, подобно тому, как ложка горьковатого рябинового варенья придает особую прелесть мясу рябчика или куропатки. Деликатные эти обстоятельства, послужившие одной из скрытых причин массовых уходов на пенсию и обширного инфаркта у Максима Брониславовича, выплыли наружу только после заседания ученого совета, и потому «железная пятерка» не успела использовать их для грядущей победы. Зато теперь, в зависимости от ситуации, в связи с которой вспоминали о «Рафините», причастность бывшего премьера теневого правительства и его министров воспринимались как лишнее подтверждение того, что замысел сам по себе мало что стоит. Лишь люди, его выполняющие, определяют успех или неуспех работы, ее полезность или бесполезность. Отсюда следовало важное допущение, хотя и не произносимое вслух первое время, но уже тогда настойчиво и последовательно внедряемое в общественное сознание. Суть этого допущения сводилась к следующему: если новые, молодые силы возьмутся за решение подобной большой комплексной задачи, то ее успех будет обеспечен. Никакие внешние, объективные обстоятельства (с одной стороны, на ошибках учатся, с другой — все меняется к лучшему) и никакие субъективные (вместо неквалифицированных Филоненко, Нитшулера и других — «новая волна») не смогут теперь помешать выполнению грандиозного замысла.
Грандиозный замысел был нужен «новой волне». Ох как нужен. Следовало показать себя перед главком и министерством, «освоить» новые миллионы рублей, приложить еще не растраченную энергию к важному, многообещающему делу. И что замечательно: некую будущую систему, которую, видимо, следовало назвать «Базанит» по имени первооткрывателя эффекта, они могли создать на совершенно новой научной основе.
Вряд ли эта идея пришла в голову кому-нибудь одному. Бравшая власть в свои руки «железная пятерка» заранее беспокоилась о будущем и мыслила как единый организм. Разумеется, возглавить и координировать работы по «Базаниту» предполагалось поручить профессору Базанову, который к моменту возникновения идеи еще не был профессором, но уже был доктором.
«Базанит» — звучало неплохо в связи с происшедшими в институте изменениями, уходом на пенсию Кривонищенко, смещением Френовского, переменами в руководстве. «Базанит» был очень кстати, поскольку старое знамя выгорело, выцвело и уже ни у кого не вызывало энтузиазма. Название годилось и для газеты, и для журнала, для АПН, для постороннего слуха и для слуха руководства всех рангов. Словом, «Базанит» было то, что нужно.
Начинали с малого: прощупывали почву, пытались выяснить отношение Базанова к коллективной затее. Доктор повел себя странно, даже агрессивно, видно превратно поняв, откуда тянется нить.
— Мало вам «Рафинита».
— Вот те на! Зачем же так? — досадливо возражали ему. — Ведь твой принцип собираемся положить в основу. Или ты уже не веришь в него?
— Верю, не верю, — пожимал плечами Базанов. — Как будто в этом дело.
— Тогда в чем?
— Нет условий для производства мембран. Потребности пока нет в столь дорогой и сложной аппаратуре. Производство бы отдельных установок наладить.
— Зачем смешивать одно с другим? Лет на пять тему откроем. За пять лет сколько всего изменится — ого-го!
— Через пять лет будут мембраны? — спрашивает Базанов и не получает ответа.
Вместо этого ему говорят:
— Подадим заявку в министерство. Устроим совещание на уровне заместителей министров.
— Сначала бы получить их принципиальное согласие, оценить реальную потребность.
— Согласие на что, Виктор Алексеевич? Промышленные мембраны можно требовать под что-то конкретное. Придется параллельно решать много разных вопросов: сырьевых, производственных, научных.
— Кто скажет, что такая система нужна? — возражает Базанов.
— Мы скажем.
Дополнительных доказательств того, что Базанов категорически не желает связываться с новой темой, не требовалось. Пресытился? Боится? Устал? Они не понимали его так же, как не понимал когда-то Френовский. В долгосрочном плане разработки новой системы был свой резон, своя логика и практическая выгода. В случае неудачи они едва ли чем рисковали. Через пять лет многое в системе планирования и финансирования изменится, как постоянно менялось все эти годы. В крайнем случае, продлят тему еще на пять лет. Десять лет спокойно жить — разве это мало? Для учреждения — астрономический срок. А вдруг получится?
