Борис Изюмский - Море для смелых
— Конечно, — вздохнула с сожалением Иришка. — Я у мамы спросила: можно мне с папой сегодня в кино пойти на «Доктора Айболита»? Она сказала: «Можно». А бабушка начала придумывать: «Уроки не успеет приготовить». Но ведь мама играет главный авторитет.
Покосилась на отца: как он? Оценил ее ученость?
— Ты напрасно так о бабушке говоришь, — не одобрил отец. — В кино Ваню возьмем. Зайдем за ним в садик. Предупреди бабушку.
— Вот он обрадуется! Так я побегу!
Часом позже они втроем шли в кино.
— Пап, а что это за картина «Донки ход»?
Он не сразу понял.
— «Дон-Кихот»… Это мы как-нибудь посмотрим.
В фойе к Иржанову подошла молодая женщина, сверкнув ослепительно яркой улыбкой, спросила:
— Не узнаешь?
На переносице, немного выше густых бровей, влеплена коричневая родинка. О-о-о! «Афродита, выходящая из воды».
— Анжела!
Он ни разу не видел ее с тех давних пор. Анжела держала за руку худенького, бледного мальчика лет пяти.
— Мой сын.
Было странно, что у пышущей здоровьем женщины такой заморыш и одет так небрежно.
— А это Аркушиной? Доверяет? — на щеках Анжелы заиграли ямочки.
Она сразу стала ему неприятна.
— Как видишь.
— Слышала, ты один живешь…
— Да..
Анжела прищурила глаза. Широкая темная полоса, умело проведенная вдоль ресниц верхнего века, делала разрез глаз необычным.
— От этого, как я понимаю, не умирают! — сказала она.
Иришка ревниво потянула Иржанова за руку:
— Пойдем, пап…
Раздался звонок, предупреждающий о начале сеанса.
После его окончания Анатолий поскорее пробрался с детьми к выходу, чтобы выйти раньше Анжелы.
ТАНЯ ДЕЙСТВУЕТТрудно было предположить тот заряд враждебной энергии, какой обнаружила Таня, услышав от Алексея его признание.
«Что ему еще надо? — возмущенно думала она. — Всегда обстиран, отутюжен, накормлен… Сколько лет была неплохой, а теперь, видите ли, не подхожу. Нет, шалишь! Закон есть закон, и ты еще посмотришь, на что я способна».
Особенно подстегнул Таню к решительным действиям рассказ сына. Придя из школы, он угрюмо сообщил ей, что одноклассник Петька Бурцев спросил у него сегодня:
— Отец бросил вас?
Володя ответил:
— Нет.
Петька пожал плечами:
— Все говорят…
И это была правда. Кто-то видел Юрасову и Куприянова у плотины, кто-то приметил, что он получает письма до востребования. Разве этого недостаточно для далеко идущих предположений? И как не сказать о них по-соседски?
Тогда Таня решила учредить розыск. Начала она с того, что все перерыла в ящике стола Алексея и обнаружила тетрадь со стихами. Первые же строки привели ее в ярость.
Слово есть в любви —
Жестокое и резкое,
Как удар кнута,
Как в крапиве стезя,
Словно, что смиряет,
Буйное и дерзкое,
Сказанное шепотом —
«Нельзя».
«Стишками занялся», — с остервенением разрывая тетрадь, гневно думала она и решила сейчас же написать письмо старшей сестре Алексея в Ленинград, чтобы та повлияла на непутевого брата.
За этим занятием и застал Куприянов Таню.
…Вчера Леокадия сказал ему:
— У тебя есть все: семья, интересная работа, доброе имя… Зачем тебе из-за меня терять это? Я прошу тебя, понимаешь, прошу: останься там, а я уеду…
— Без тебя ничего у меня нет, и живу я уже не дома, а в больнице, — ответил он и решил начистоту повести разговор с Таней.
— Можно, я обо всем ей расскажу? — спросил он Леокадию.
— Не знаю, — испуганно посмотрела она.
— Так надо. Все, честно…
И вот теперь он пришел на Лермонтовскую.
— Здравствуй.
Таня не ответила, только посмотрела с неприязнью.
— Слушай, Таня. — Он сел напротив. — Зачем нам оскорбления, враждебность? Поверь, к хорошему это не приведет. Только заставит меня уехать из города. А так будет хуже сыну.
— Вспомнил о сыне!
— Я о нем и не забывал. Останусь для него тем же, кем и был. Мы можем сохранить уважение друг к другу?
— Не нужно мне твое уважение! — гневно крикнула Таня. Пусть пользуется им твоя фифочка!
Алексей Михайлович с трудом сдержал себя.
— Почему ты так отзываешься о человеке, которого не знаешь? Я смалодушничал прошлый раз… Леокадия Алексеевна — учительница… Мы любим друг друга…
— Можешь не рассказывать… Знаю я таких… Каждому на шею вешаются. Семьи рушат. Только запомни: раз ты мне жизнь калечишь — и я искалечу. И тебе и ей. А сына больше не увидишь! Врагом тебе станет.
Продолжать разговор не имело смысла.
В этот же день Таня пошла в горздрав и горком партии. «На войне — как на войне», — подбадривала она себя где-то вычитанной фразой, уверенная, что должна отстаивать свое право любыми доступными ей средствами. — Что же это получится, — думала она, — если дать волю? Тогда все беззащитны и нет никакой уверенности… Мыслимо ли это?
Заведующая горздравом Зоя Федоровна Мануйло — решительная женщина с неулыбчивым лицом, после исповеди Куприяновой сказала:
— Печально. Вы успокойтесь. Мы примем меры.
В горкоме партии Таня попала к секретарю Углеву. Он, терпеливо выслушав ее рассказ, спросил:
— Что же, вы полагаете, должны мы сделать с доктором Куприяновым?
— Заставить его возвратиться! — недоумевая, что ей задан такой, вопрос, потребовала Таня.
— А если он не захочет? Если он действительно любит и не сможет к вам возвратиться?
— Любит, не любит. Такого не бывает! Это в романах и в восемнадцать лет. А если он совесть потерял — надо так проучить, чтобы другим урок был.
Секретарь посмотрел на нее с огорчением. Правду говорят, что человек особенно ясен в ссоре.
— Вряд ли ваши слова продиктованы любовью. Во всяком случае, мы с ним поговорим.
Директора, Марию Павловну, Куприянова не застала, хотя и заготовила фразу: «Как же она сможет воспитывать детей?» Юрасову она разыскала в учительской. Все же постеснявшись народа, коротко сказала:
— Я — Куприянова. Нам надо поговорить.
Леокадия спокойно — позже она удивлялась этому спокойствию — посмотрела на нее:
— Надо. Я прошу вас подождать минут десять. У меня еще дела в классе.
Леокадия ушла, а Таня презрительно подумала, сидя на диване: «Пигалица. Смотреть не на что». К собственному недоумению, Юрасова не вызвала в ней той злобы, которую она заранее распаляла в себе, идя сюда.
…В классе Леокадия Алексеевна полностью овладела собой. Поговорив с детьми, она возвратилась в учительскую и вместе с Куприяновой вышла на улицу.
Полквартала они шли молча, свернули в пустынный сквер. Ни одна, ни другая не начинала разговор.
Наконец Леокадия сказала:
— Я очень хотела с вами встретиться.
Таня метнула на нее подозрительный взгляд.
— Хотели не хотели — пришла…
И, словно пришпоривая себя, умышленно отметая неведомо откуда прокравшуюся жалость к этой девчонке, грубо сказала:
— Не там жениха ищете!
— Я не искала, — тихо ответила Леокадия.
И было в ее голосе такое страдание, что Таня невольно подумала: «Может, она и правда не виновата…»
Нет, определенно Таня почему-то не могла говорить как предполагала: уличать, оскорблять.
— У него совести нет! — с сердцем воскликнула она, чтобы хоть как-нибудь излить чувства, обуревающие ее, и словно бы этим восклицанием немного оправдывая Леокадию: наверно, это он вскружил голову малоопытной девчонке.
Леокадия приостановилась, посмотрела на Таню печально и с осуждением.
— Ну что вы! Он очень мучился и мучается. Это я во всем виновата… И перед Володей и перед вами…
И вдруг Таня расплакалась. Оплакивала себя, Алексея, Володино горе и горе этой девчонки. И то, что вот озлобилась так и ходила всюду и везде с местью в сердце. А если вдуматься, разве нужен ей Алексей такой, какой он сейчас? Но и не могла привыкнуть к мысли, что не будет его.
— Разве ж я к нему плохо относилась? — сквозь рыдания говорила она. — Обстиранный, накормленный… А сыну, знаете, какая рана?
— Не плачьте… Я все понимаю… Доработаю учебный год — и уеду…
Таня схватила ее за руку, глаза мгновенно просохли.
— Правда? Милая! Уезжайте, уезжайте! Вы не обманете?
— Нет, не обману.
УНИЗИТЕЛЬНЫЙ РАЗГОВОРПриход Куприяновой в интернат не остался незамеченным. Преподавательница литературы Полина Семеновна под большим секретом сообщила Леокадии: в тот же день, по дороге домой, Генирозов при знался ей, что написал статью в «Учительскую газету» — не то о моральном облике учителя, не то о безнравственности. «Я давно раскусил эту святошу, — сказал он. — Еще когда она охотно посетила мою холостяцкую квартиру…»
Леокадия хотела подойти к Генирозову и назвать его так, как он того заслуживал, но потом раздумала: это в конце концов пустяки сравнительно с тем, что происходило. Да и нельзя было подводить Полину Семеновну, разжигать сплетни.
