Константин Паустовский - Том 5. Рассказы, сказки, литературные портреты
Ну, это я заболтался. Да еще про такую старую историю с карпами. Я давно за собой заметил, что с возрастом болтаю вроде как больше, чем требуется, и опять же – болтаю с длительным, так сказать, подходом. Вот и сейчас. Начал я разговор про таинственный сундук, а занесло меня к карпам. Ежели вы не устали, так вернемся к этому сундуку. Но, чтобы все было понятно про сундук, надо вам сказать, что наши места всегда славились своими кормовыми травами и сеном.
Как зацветут у нас луга, как затихнут воды, как закричат дергачи да ударят к вечеру по-над теми лугами и речками перепела и соловьи, – так вы только молчите, смотрите и слушайте. Другой раз, может, такой красоты вы никогда и не увидите.
И почему это так повелось думать, что наше украинское Полесье – это одна сырость да туман, – не понимаю.
Да, так надо же кончить эту историю с дедом Петро. Он по инвалидности своей полномерно работать, конечно, не мог, а до работы был жадный. Беспокойный был к работе человек и на все имел особое мнение. В этом ничего удивительного нет. На то и старый человек, чтобы по опытности своей кое о чем иметь свое самостоятельное мнение.
После дела с карпами назначили деда Петро сторожить луга. Дали ему смирного коня, и объезжал он на нем луга, присматривал, чтобы те же самые мальчишки, а заодно с ними и девчата не вытаптывали и не мяли траву.
В лугах у нас много клубники и щавеля, а это для детей – самая большая приманка. А то, бывает, среди детей запутается еще какая-нибудь старуха, собирает свои лечебные травы от тридцати трех болезней и от трясовицы.
Было у нас давнее распоряжение по всем колхозам страны косить луга рано, чтобы успела еще отрасти отава для второго сбора. И чтобы сенокос не совпал с уборкой хлебов – самым горячим летним временем для колхозников. Раз есть такое распоряжение, мы и косим луга из года в год раным-рано. И из года в год замечаем, что начинают лысеть наши луга и сена мы собираем все меньше и меньше. Но за другими делами как-то это идет у нас без большого внимания.
И вот приходит один раз дед Петро к председателю нашего колхоза и говорит:
– Долго вы еще будете губить траву? Разума у вас своего нету или что! Она еще и метелок не выбрасывала, а вы ее всю косите. Это все, – говорит, – от дурости вашей, оттого, что много начали об себе понимать.
Ну, конечно, председатель, хотя и сам видит, что с лугами у нас дело поганое, однако стоит на своей позиции.
– Не крути, – говорит он деду Петро, – ты мне голову. У меня и без тебя мороки, как маковых зерен в мешке. Начальству лучше знать, когда косить.
– Откуда начальству все знать! – говорит ему дед Петро. – Может, оно вам еще скажет, сколько у нас в колхозе лент у дивчин или как бабка Мотря шинкует и квасит капусту? Или сколько табаку у себя на огороде посадил этот наш счетовод-балаболка?
– А очень свободно, что и знает! – сердито говорит ему председатель. – Какой академик нашелся!
Тут уж дед Петро выругался, постучал себя по лбу и говорит:
– Моя академия вот тут! Так спытайте ваших академиков, известно ли им, что, ежели все травы косить в один ранний срок, – надолго лугов не хватит. А то проторгуетесь до самых дыр, до того, что сена не будет у вас и коровы начнут дохнуть. Дайте травам больше силы в кореньях набрать, чтобы к новому покосу гуще отрасти. Делите все луга на четыре части, каждую косите в свой срок. На будущий год поменяйте сроки. И не будет лысин на лугах. Соображать надо самостоятельно. На то вас и выбрало колхозное население. А вы все тянете, чтобы по бумажке жить.
Ну, тут, конечно, начался крик и, как говорится, взаимная обида. Ушел дед Петро ни с чем, а председатель ему еще в спину крикнул:
– Старый, как малый! Со своими фантазиями! Дед Петро остановился, плюнул в пыль и ответил:
– Я этого дела так не оставлю. Как я есть старый солдат и местный старожил.
Действительно, подался наутро в район. Что там было, никому не известно. Только вернулся оттуда дед Петро смутный, заперся у себя в хате, а на другое утро услышали соседи, как запел замок от дедовского сундука. Замок тот был старинный, с музыкой.
Соседский мальчишка вылетел на улицу, бежит по ней и кричит:
– Дед Петро регалии с сундука вытягает!
Тут произошло, как говорится, некоторое смятение. Забегали из хаты в хату женщины. Во всех окошках поднялись занавески – десятки глаз взяли под обстрел дедовскую хату.
А потом так все и ахнули. Вышел дед Петро из хаты в новой свитке и соломенном брыле-шляпе, и на груди у него горел начищенный солдатский георгиевский крест за японскую войну.
Проковылял дед через все село и пропал. Пошел на Днепр, на пристань, сел на пароход и поехал, понятно, в самый Киев – к правительству.
И можете себе представить, добился-таки своего.
Вернулся дед Петро, снял свой георгиевский крест и запер его в сундук. И тут-то и узнали люди, что ничего, кроме того креста, в сундуке не было. Никаких железных регалий, а один только маленький крест, что заслужил дед Петро своей кровью.
Я, конечно, разболтался, но думаю, может, вам интересно узнать, что и в таких невидных местах, как наше, бывают всякие такие случаи, вроде этой истории с сундуком деда Петро.
1954
Беглые встречи
Поздней ночью я проезжал на машине по Великолуцкой и Псковской областям и видел много маленьких лесных деревень. Особенно запомнилась мне деревня с приветливым названием Звоны.
Стояли эти Звоны на бугре, над глухим и, очевидно, очень глубоким озером. Дело было к вечеру. Небо уже померкло, но в окнах домов еще отражался желтоватый холодный закат.
Вечером того же дня я приехал в просторный и тихий городок Опочку. Среди города шумела и пенилась река Великая.
Я остановился в опочецкой гостинице. И была у меня в этой гостинице мимолетная и интересная встреча.
В гостинице только что окончился ремонт, и потому все было забрызгано известкой, даже электрические лампочки под потолком.
Через час после приезда я встретился в прихожей гостиницы с низеньким седым человеком в потертом пальто.
Старик этот, оказывается, уже знал, что я приехал из Москвы. Он остановил меня и спросил:
– Когда в последний раз вы были в Большом зале Консерватории?
Я был озадачен этим вопросом, но ответил, что был месяц назад, на концерте пианиста Святослава Рихтера.
– Суть в том, – сказал старик, – что я окончил Московскую консерваторию. По классу композиции. Когда вернетесь в Москву, поклонитесь от меня Большому залу Консерватории и нашему знаменитому органу. Очень прошу вас!
– А вы давно были в Москве?
– Семь лет назад, – ответил композитор и тут же спросил: – Интересовались ли вы, сколько в Великолуцкой области пианино и роялей в так называемых «сельских местностях»? В колхозных клубах и таких городках, как эта благословенная Опочка?
Я снова был озадачен и ответил, что нет, этим вопросом я не интересовался.
– Вот видите! – горестно воскликнул композитор. – А их до безобразия мало.
В прихожую вошел человек в ватнике. От него сильно несло бензином. Должно быть, это был шофер.
– Папаша, – сказал он композитору, – пойдемте в столовую пообедаем. Я сегодня при деньгах. Заправимся под самую пробку.
– Спасибо, голубчик. Но у меня через два часа концерт в школе. Буду играть Чайковского и Шостаковича. Никак не могу.
Композитор повернулся ко мне.
– Семь лет! – воскликнул он и взял меня за рукав пальто. – За семь лет я объехал весь север, а теперь объезжаю Великолуцкую область. Я даю концерты по селам и маленьким городам. Я мог бы жить в Москве и даже, может быть, преуспевал бы, как многие мои товарищи. Человек я одинокий, мне не много надо. Как сказал некий поэт: «Только корку хлеба, кружку молока да вот это небо, эти облака». Но я, как видите, предпочитаю скитаться по городам и весям и давать концерты. По существу, за гроши. Но не в этом суть! Вы не можете представить себе, как народ тянется к музыке. Особенно молодежь. И как люди благодарны за музыку. Ради этого стоит походить в поношенном пальто.
– На дорогу и то небось не хватает, – заметил шофер.
– Не было еще случая, – гордо ответил старик, – чтобы меня не перевезли бесплатно из одного места в другое. Я композитор, по сейчас я выступаю как пианист. Это справедливо.
– Почему? – спросил я.
– Суть заключается в том, – ответил композитор, – чтобы правильно наметить себе ту наибольшую меру прекрасного, которую вы можете передать людям. Вы понимаете меня? Моим собственным музыкальным вещам далеко до Моцарта или Чайковского, Мусоргского или Шостаковича. Поэтому я предпочитаю увеличить степень своей полезности для народа и лучше играть чужие вещи, чем сочинять свои.
– Точно! – сказал шофер. – Я вот шофер третьего класса, так я на ЗИС сто десять за руль не сяду. Могу запороть машину.
