Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)
Заклеившийся уголок вялого рта дергается, обнажаются белые вставные зубы.
— Кхе!..
«Неужели простудился?» — с тревогой спрашивает себя профессор.
— Надеюсь прочитать, когда выйдет…
«В палате холодно. Нужно поставить рефлектор. Вызвать парикмахера».
— Буду ждать с нетерпением…
«Только простуды ему не хватало».
— Когда надеетесь закончить?
В глазах больного появляется выражение скорби. В глазах больного появляется выражение безнадежности.
— Вам трудно пока сказать?
Чистую голубую воду снова затягивает корочкой льда.
— Почему?
Профессору необходимо получить ответ на этот поставленный им вопрос. Набор ситуаций так невелик и все они такие стандартные. Важно выявить стереотип. Роль психосоматики. Подобрать ключ. Найти путь, по которому предстоит эвакуировать больного из зоны глубокой депрессии. Потом уже можно рекомендовать физиотерапию. Потом можно назначить электросон, иглоукалывание, аутотренинг…
Профессор придвигает стул ближе.
— Что вам мешает?
И как о чем-то лично ему вполне понятном, очевидном:
— Неблагополучие в семье?
Полыньи продолжает затягивать. Мутнеет поверхность чистой воды. Профессор продолжает. Профессор спрашивает как о чем-то несущественном:
— Неприятности на работе?
Мелкие осколки льда, точно тина, колышутся в зрачках. Профессор вглядывается: глаза в глаза. Кашица из колотого льда едва шевелится. И наконец последний вопрос. Вопрос-предположение. До смешного нелепое. До нелепости невозможное.
— Неужели творческий застой?
Там все замерзло. Впору пешней разбивать лед. Профессор теребит безжизненную кисть, пытается нащупать пульс, двумя пальцами раздвигает веки, тотчас отпускает, давит на красную кнопку звонка в изголовье.
Дверь открывается. Сестра на пороге.
— Камфору. Быстро! — распоряжается профессор.
9Электричка гудит долго и заунывно. Гудок разносится по округе, низко стелется по заснеженной, кое-где голо чернеющей, бесприютной земле, застревает в кружеве давно облетевших берез, оседает в редком ельнике, частом кустарнике, заставляет мелко дрожать сухие, торчащие из-под мокрого снега былинки, растворяется в пасмурном небе, набрякшем изморосью. Мелькают платформы, поселки, станции. В окне, как в мутном зеркале, отражается освещенное нутро вагона, редкие далекие огни медленно плывут по стеклу, пересекают полупрозрачные скамейки, головы и туловища пассажиров. Отвернувшись к окну, Тоник глядит сквозь них, в сомнамбулическом сосредоточенье покусывает, посасывает свой тощий ус. Он думает, размышляет, сопоставляет, анализирует, мечтает, прогнозирует. И все о женщинах, как всегда.
Липнут они к нему, вот в чем дело. Влюбляются с первого взгляда, но только Тоник не слишком-то доверяет им. Все обманщицы — это у них в крови. Потому не женится. На хрен нужно! Может, и существует девушка, преданная навсегда, но Тоник такую пока не нашел. Такую он только ищет, а так знакомится с разными. В последнее время встречался с тремя, хотя бывало зараз и больше. Совсем недавно уехала Ирэн, переводчица из Будапешта. Уж так обхаживала Тоника! Между прочим, даже к себе приглашала — туда, за рубеж. С ума, можно сказать, по нему сходила. Тоник обещал приехать. А что? Запросто!.. Потом эта сестра из больницы. Лисичка-сестричка. Тоже, вообще-то, вполне приличный кадр. И еще одна — старая привязанность.
Да, женщин тянет к Тонику. Вон, вся его записная книжка исписана их телефонами, адресами и даже кратким описанием внешности, чтобы не перепутать. Тут и блондинки, и брюнетки, и шатенок навалом. И до 23-х. И сильно после. Разного роста, комплекции. Есть среди них самостоятельные женщины, есть симпатичные, миловидные, с характером и без, и всем им нужен настоящий мужчина, а Тоник умеет красиво ухаживать. Он добрый, ласковый, умный, сильный, мужественный и галантный кавалер. Все его женщины на разные голоса твердят об этом. Тоник изучил их вдоль и поперек, все узнал об их коварных повадках, вредных привычках, кровососущих, хватательных и захватнических рефлексах. И все-таки Тоник жалеет женщин. Всем своим подругам он дарит обычно одинаковые духи, чтобы не только от них, но и от него всегда пахло одинаково. Одинаковые духи женщинам стали своего рода маленькой военной хитростью Тоника, позволяющей избежать лишних осложнений, выяснений, сцен ревности и слезных упреков.
Было время, когда Тоник пытался выяснить, не имелось ли у него в роду мусульман, однако по-серьезному изучить этот вопрос не удалось. Тогда он стал грешить на татаро-монгольское иго. Несколько месяцев кряду вглядывался в разные зеркала, но ничего монгольского в своей внешности так и не обнаружил. Тем не менее полигамное существование Тоника и впрямь как бы не им определялось, не от него зависело. Так уж все складывалось у него — само собой.
Когда Тоника спрашивают о родителях, он неопределенно машет рукой: мол, далеко они, отсюда не видно. Может, умерли. Не исключено, что и живы. Тоник давно уже в них не нуждается. Рано стал самостоятельным. Дедушек и бабушек не помнит, даже имен их не знает. В паспорте сказано, что родился в Астрахани. Все небось оттуда и идет — в смысле контакта с женщинами — из Астраханского ханства. Какой-либо определенной жизненной программы у Тоника нет. Планы его меняются непредсказуемо, как и настроение. Себя Тоник считает плейбоем, ищущим счастливую звезду на усеянном звездами небосклоне столичной жизни. От него всегда пахнет хорошей парфюмерией и немного — конем. Надо думать, из-за бурной молодости. Или же благодаря породе.
Вообще-то Тоник не так прост. Круг его знакомств обширен. Кроме женщин, привлеченных магическим обаянием этой незаурядной личности, он водит дружбу с известным писателем Усовым и с одним доктором наук, который, говорят, неплохо волочет в биологии. Или в химии. Тоник, честно говоря, не вникал. Как-то все не хватает времени. Не только эти — другие тоже. Многие уважаемые люди тянутся к Тонику, добиваются его расположения…
Так думает Тоник. Хотя о себе он думает все-таки реже, чем о женщинах. Просто о них он думает всегда. О женщинах вообще и о своих — в частности. А поезд тем временем гасит огни, подходит к платформе «Беговая», тормозит, останавливается, двери открываются автоматически — и толпу начинает раздирать. Одни пытаются вырваться на перрон, другие — кому до конечной станции — остаться, не быть вытолкнутыми. Тоник оказывается среди тех, кто устремляется наружу, на свежий воздух.
Множество по-всякому обутых ног месит кофейную гущу талого снега. Толпа штурмует узкие двери, спускается в подземелье. Синтетическая куртка бегуна Тоника блестит в толпе под обесцвеченными утром лучами люминесцентных ламп, фиолетовой кляксой отстает, как в цветном телевизоре, от своего устремившегося вперед черно-белого изображения.
На эскалаторе рассасывается, на выходе разряжается. Его станция метро — «Баррикадная». Тоник видит прямо над собой, несколькими ступенями выше, большую группу. Все одеты в белое и синее — динамовские болельщики. Не очень-то, конечно, приятная встреча, если учесть, что на болельщике ЦСКА Тонике — красное с синим и что его торчащая над головами, будто флажок, вязаная лыжная шапочка видна издалека. Не хотел бы Тоник встретиться с этими динамовцами в последней электричке.
— Спартак?! — выкрикивает кто-то из бело-синих, и вся команда отвечает громовым: «Нет!»
Неизвестно зачем, Тоник тоже кричит вместе с ними: «Нет!» Эта вечная его несдержанность.
— Алла Пугачева?!
— Нет!!!
— ЦСКА?
И Тоник само собой: «Да!!» — но голос его тонет во всеобщем, из конца в конец тоннеля лавинонесущемся, рявкающем: «Нет!!! Нет!!! Нет!!!»
— Кто болеет за ЦСКА — тот соленая треска! — слаженно, отработанно скандируют динамовцы.
У Тоника сердце обливается кровью. Собственное бессилие душит его. Нет рядом единомышленников. Не с кем объединиться, чтобы дать отпор. Он достает крошку — или семечко, или драже, или осколок леденца из кармана, бросает в рот. Чтобы успокоиться, взять себя в руки. Семечко хрустит на зубах. Семечко, леденец или таблетка. Шелуху Тоник не выплевывает. Не образуется шелухи.
«Та-та! Та-та-та!» — хлопают динамовцы.
— Динамо?!!!
— Да-а-а!!!
— Не-ет, — слабо возражает Тоник.
Совесть все же не позволяет смолчать. Но голос его по-прежнему неразличим, и тут ничего не поделаешь.
Семечко профессора Петросяна начинает действовать. Драже профессора Петросяна понемногу успокаивает. Леденец-таблетка профессора Петросяна утишает душевную боль. Как во сне, Тоника снова выносит на улицу, в стрекотание и урчание, в городской гул, туман и сырость, в неостановимый поток толпы.
