Константин Федин - Братья
— Бедненько ты живешь. Это после такого-то сытья! Эх, ну и сытье было; ну и сытье! Помнишь, чай? Палатки-то ломились от добра.
— Ты что опустился? Пьешь, что ли?
— Когда подносят — не отказываюсь, а подработаю — и сам найду. Ты ведь тоже против прошедшего времени сдала.
Он всмотрелся в Варвару Михайловну и покрутил головою.
— Хотя нет, сбрехнул: ты все еще краля. Эх, Варюша!
Витька мечтательно прикрыл глаза и посидел молча.
— Что же твой комиссар бедно тебя содержит, а? Или, может, поиграли да будет? Да? Так я и знал. Сволочи все они… А жалко. Я, говоря по правде, рассчитывал, вот, мол, у тебя — рука, глядишь — и поддержка какая произойдет. Все-таки вместе кровь проливали, за общее, как говорится, за святое дело.
Он подмигнул Варваре Михайловне.
— Это ты в провиантской, что ли, кровь проливал? — усмехнулась она. — Когда сахар развешивал?
— Других героев пощупать — мало ли чего откроешь. Я таких знаю: ходят — не подступись. А у меня, как-никак, контузия. Инвалид славной гражданской войны.
— Значит, ты на Родиона надеялся?
Витька сказал внушительно:
— Надеялся я больше на тебя, Варюша. Ты Витьку Чупрыкова никогда не оставляла; в уважение к прошлому времю. А через тебя, конечно и обязательно, имел вид на твоего комиссара. Но, как теперь я понимаю… — он снова оглядел комнату, и на этот раз — с пренебрежением, — …что ты сама в крайности… чего с тебя взять? Рукомойничек у тебя заржавленный, кроватка средняя, а от старого — один чемоданчик…
Он посвистел и врастяжечку спросил:
— Хотя, может, скрываешь? Может, еще чего от старого сохранила? Не таись, Варюша. Я тебе большую пользу могу оказать. Витька — человек верный.
Глазки его спрятались в мешочках распухших сиреневых век. Он постарался загадочно улыбнуться.
— Ты все еще в прежних чувствах?
— Не суй носа, куда не нужно, — жестко сказала Варвара Михайловна.
— Я — что же, — безразлично заметил Витька.
Он посидел молча, с таким видом, как будто отыскивал какой-нибудь новый предмет для беседы, вынул из кармана спички, отломил от коробка щепочку и принялся старательно чистить ногти.
— Знакомого одного нашего видел, — сказал он невинно.
Варвара Михайловна не отозвалась.
— Известным стал человеком, прямо знаменитость. Анонсы клеют по заборам, буквы в аршин.
Варвара Михайловна молчала.
— Везет которым людям, черт-е что, — простодушно вздохнул Витька.
Щепочка сломалась у него под ногтем и упала. Витька нагнулся поднять ее и, между делом, справился:
— Представления его не смотрела? Синфонией называется. Нет? Интересно знать, музыка это одна или также действие с чем-нибудь? Не слыхала?
Варвара Михайловна скрестила руки и прислонилась к стене.
— Не могу я, Витька, взять в толк: к чему ты клонишь?
— А что? Я ничего. Я так, для разговора.
— Нет, лучше скажи прямо, брось свои фигли-мигли.
Витька развел руками.
— И я тебя, Варюша, не могу понять. Прямо-таки удивлен. Не узнаю, не верю, что возможно!
— Ну, говори! — прикрикнула она.
Витька ударил себя по ляжкам, подпрыгнул на стуле и захихикал, с присвистом, сквозь зубы всасывая воздух.
— Попал, попал в точку! При старом интересе! Угадал! Все, как было, на месте. В прежних чувствах. В прежних чувствах, Варюшенька!
— В отношении кого?
— Ах, как это ты тонко говоришь, — восхитился Витька. — В отношении! У нас с тобой, Варюша, никакого отношения не было. Отношение было у тебя с другим человеком. И, как я ожидал, отношение ваше, конечно и обязательно, вполне сохранилось.
— К чему ты все это? — резко оборвала Варвара Михайловна.
Чупрыков сразу осекся. Сощуренными, прыгающими глазками он изучал Варвару Михайловну пристально и упорно, прикусывая губы и вертя в пальцах изломанную в крошки щепочку от коробка.
— Ну? — поторопила его Варвара Михайловна.
Он спросил тихонькой хрипотцою:
— А он к тебе тоже по-старому, да? Знай наших? Не подступись? Чай, поди — на козе не подъедешь, знаменитость, а?
Варвара Михайловна не ответила.
— А-ах! — крякнул Витька, ударив себя кулаком по коленке. — Стало быть, тоже угадал! Эх, Витька, смекалист, да смекалка зазря пропадает! У-у-у! — со злобой прогудел он. — Смерть как я его не терплю!
Он опять суетливо задергал сиреневыми мешками век, с усилием вглядываясь в лицо Варвары Михайловны.
Но оно было сосредоточенно-неподвижно.
Тогда Витька вскочил со стула и подбежал к Варваре Михайловне.
— Хочешь, — хрипло сказал он, выпятив подбородок и стараясь поглубже заглянуть в глаза Варвары Михайловны, — хочешь, я за тебя посчитаюсь с Никитой Васильичем? Хочешь? Молчишь? Хочешь?
Беглый, неуловимый оттенок улыбки мелькнул на губах Варвары Михайловны. Она смотрела Витьке в глаза не мигая. Он вертелся перед нею то справа, то слева, рассматривая каждую черточку ее лица.
— Ну, скажи мне: Витька, сделай с ним вот что! Я готов! Придумай что хочешь, — все сделаю. Мне терять нечего, я для тебя на все пойду. Ты только скажи! Скажи слово!
Варвара Михайловна не шелохнулась.
Витька умоляюще сложил руки.
— Согласись! Никогда не найдешь такого человека, как Витька. Думаешь — хвастаюсь? Хочешь, я тебе скажу адрес Никиты Васильича? Знаешь? Или нет? Хочешь? Ну, ладно!
Он быстро назвал адрес Карева и, отстранившись, посмотрел, какое впечатление произвел на Варвару Михайловну. Она как будто ухмыльнулась, но все еще стояла неподвижно, скрестив руки и прислонившись к стене.
— Ну, хочешь, — захлебываясь, в каком-то отчаянии забормотал Витька, — хочешь, он нынче же, вот сейчас, прибежит сюда, хочешь? Я могу сделать, что он у твоих ног будет валяться! Я его заставлю все обиды отмолить у тебя, Варюшенька! Все до единой! Он у меня вот где! Я только захочу — с него весь гонор, как пыль со шляпы. Мне стоит про него словечко сказать в одном месте, и вон он — со своими анонсами! Сам прибежит, и звать не надо. Ну, согласись, Варюша, захоти, накажи Витьке, и Никита Васильич при тебе будет и Чупрыков по гроб-дос…
Он вдруг сильно откачнулся от Варвары Михайловны и попятился к двери, зажав обеими руками рот.
Варвара Михайловна не спеша отряхнула руки.
— Верно я тебя поняла? — спокойно проговорила она.
Витька косился на нее разозленно, но с опаской, и осторожно, одним пальцем пощупывал верхнюю губу.
— Привычка у тебя прежняя осталась, — прогундел он, — чуть чего — сейчас это… по-купечески. Крепкий ты человек!
— Крепкий, — сказала Варвара Михайловна. — Я тебя выручила, но — смотри! Надо будет — не пощажу!
Витька примолк, желтые глазки его сновали, он решал — свести ли все к шутке и как-нибудь иначе попытать счастья или отступиться?
Вдруг он весь искривился и, оттопыривая распухшую губу, зашипел:
— Не хочешь с Чупрыковым по-хорошему? Не хочешь? Ну, тогда пеняй на себя! Не видать тебе…
Он высоко поднял руку, как для клятвы, но в тот же миг неожиданно юрко шмыгнул вон из комнаты, просунул в приоткрытую дверь голову и, оградив себя от опасности, докончил:
— Не видать тебе твоего Никитки!
Он захлопнул дверь.
Варвара Михайловна послушала, как громыхали в коридоре Витькины сапоги, и расхохоталась.
Смех ее был громок, весел и так заполнил собою комнату, что Варваре Михайловне показалось, будто подались, раздвинулись стены. Впервые с тех пор, как она приехала сюда, звучал здесь такой смех, и впервые в этих стенах она ощутила приток радостной, волнующей силы.
Варвара Михайловна опять захохотала, теплая, беспокойная, и в то же время ласковая бодрость все больше и глубже переполняла ее и вдруг заставила закрыть глаза.
В убогой, невзрачной комнатушке, обезобразившей жизнь Варвары Михайловны, ей захотелось сейчас же и со всеми подробностями совершить самое нежное и трогательное священнодействие, которое было ей доступно. Зачем это было нужно? Ни за чем. К чему собиралась приготовить себя Варвара Михайловна? Ни к чему. О чем она могла думать в этот торжественный и беспамятный час? Ни о чем.
Она была настолько счастлива, что ей даже не приходил на ум естественный в такие минуты и веселый вопрос: счастлива ли она? Каждое движение ее удесятеряло счастье, каждый поворот тела насыщал ее избыточной плодоносной силой.
И все, что Варвара Михайловна делала, было тем слаще и полноценней, что кругом сияла черная бедность — оббитая эмаль таза под умывальником, простое железное ведро и щербатый кувшин, выгнутые облезлые спинки кровати и тесный низенький стол туалета. И чем бесцельней были процедуры странного, восхитительного и пустого священнодействия, чем меньше вязались они с жалкой неприглядностью обстановки, тем радостней было их совершать.
Самая негодность вещей для дела, к которому их нужно было применить, доставляла Варваре Михайловне наслажденье, и неудобства приносили удовлетворение, и вода наливалась из неуклюжего ведра в неуклюжий кувшин с таким же трепетным предвкушением приятного, с каким открывается кран теплого, многоводного душа.
