Владимир Митыпов - Инспектор Золотой тайги
Вернувшись в кабинет, Аркадий Борисович первым делом выглянул во двор. Лошади были уже оседланы, и казаки заканчивали вьючить.
– Прекрасно,— пробормотал Жухлицкий, оглядывая кабинет.
Взгляд его наткнулся на висевший в распахнутом шкафу халат. Аркадий Борисович сразу вспомнил про ключ от подвала, на который, очевидно, и намекал Ганскау, говоря о минимальном содействии. Подумав, Жухлицкий решил, что лучше всего отдать его Кудрину и тем самым благоразумно отстраниться от участия в решении судьбы Зверева. Стараясь не приближаться к окну, выходящему на улицу, он подошел к шкафу, однако среди лежавшей в кармане связки ключей нужного — от громадного висячего замка, запирающего погреб,— не оказалось. Аркадий Борисович неприятно удивился. Когда он выбежал давеча из кабинета, здесь оставалась Сашенька. Стало быть, взять могла она, но зачем ей это понадобилось?..
Ключ действительно взяла Сашенька. Как раз перед этим Пафнутьевна зазвала ее на кухню покормить перед дорогой и вдруг расплакалась, говоря, что никому теперь они с дедом Савкой не нужны; что Жухлицкий завез их, двух стариков, в тайгу и вот бросает здесь на нищету и голодную смерть; что Сашеньку, которая им, старикам, вроде родной дочери, они больше не увидят, и пусть, мол, Сашенька не подумает, что последние кошки, и те на дыбешки, но только им, то есть ей и деду Савке, страсть как не нравятся нынешние дела Аркадия Борисыча: недавно Купецкого Сына собаками травил, потом с этим безголовым покойником неладное что–то вышло, а теперь сорвался вдруг ехать неведомо куда и бедную Сашеньку за собой тянет…
Сашенька как могла утешала старушку, начала всхлипывать вместе с ней, но тут распахнулась вдруг л верь, и в кухню вошла бог знает откуда взявшаяся Мухловникова.
– Дарья Перфильевна! — ахнула Сашенька.
– Здравствуй, милая, здравствуй,— отвечала Мухловникова и с хмурой усмешкой кивнула за окно.— Вижу, некстати я. Никак собрались куда? Коней вон вьючат…
– Не говори, матушка,— вздохнула Пафнутьевна.— Сам–то адали сбесился. Мы уж тут с Сашенькой плакали–плакали, да только слезами делу поможешь ли?.. Ох, что ж я стою–то! Ведь с дороги, поди, чайку бы, откушать чем бог послал…
Не обращая внимания на причитающую старушку, Дарья Перфильевна шагнула к Сашеньке и больно стиснула ее руку.
– Голубушка, я ведь зачем приехала–то…— она осеклась, словно ей не хватило дыхания.— Инженер… где инженер?
– Инженер? — Сашенька удивленно вскинула ресницы.
Недоумение ее было искренним, поскольку она оказалась, наверно, единственным в Чирокане человеком, кто не знал о последних событиях. После беспокойной ночи, когда Аркадий Борисович, смутно посвятив Сашеньку в свой план, ускакал с Бурундуком из дому, на нее навалилось известие о смерти отца. Немного погодя Ганскау с казаками привез страшный труп, одетый под Жухлицкого, и Сашеньке сделалось совсем неуютно. Снова проведя бессонную ночь, она на другой день тайком съездила и вдоволь наплакалась на отцовской могиле, а после волей–неволей должна была еще участвовать в мнимых похоронах Аркадия Борисовича. Не мудрено, что минувшей ночью она спала как убитая и не слышала ни отчаянной стрельбы в поселке, ни шума во дворе, когда вернулись казаки, осаждавшие во главе с Ганскау дом Турлая.
– Вчера он был здесь,— припоминая, заговорила Сашенька.— Утром заходил, а после я его и не видела.
– Где он остановился? Квартирует где?— допытывалась Мухловникова.
Сашенька пожала плечами.
– Наверно, у Турлая, где ж ему еще… Пафнутьевна, ты не знаешь?
Та как бы опешила на миг, потом оглянулась на дверь и, подойдя ближе, боязливо зашептала:
– Ой, и не спрашивайте — неладно ведь дело–то с ним, ох и неладно…
– Ты что, Пафнутьевна,— Сашенька медленно встала с места, а Мухловникова, наоборот, обессиленно опустилась на скамью.
– Ой, уж и не знаю, говорить ли…— Старушка жалостливо подперла ладонью щеку и принялась рассказывать о ночной стрельбе и о том, как на рассвете привезли избитого в кровь инженера, как Аркадий Борисович, до полусмерти напугавший перед этим ее и деда Савку своим внезапным воскрешением из мертвых, долго о чем–то пытал инженера на кухне, а потом велел увести его в подвал.
– Вот он, твой красавчик,— ненавистно проскрежетала Дарья Перфильевна, когда старушка окончила говорить.— Хуже всякого варнака.
Сашенька убито молчала. Только теперь она, весь день пребывавшая в предотъездной суете, узнала, что тот симпатичный и очень серьезный инженер, который принес ей весть о смерти отца, попал в беду. Решение помочь пришло само собой. Ей казалось, что этим она как бы отблагодарит и отца,— не за оставленное золото, нет, а за то, что почти четверть века он помнил, думал о ней.
Выслушав Сашеньку, Мухловникова не стала колебаться. Она понимала, что если уж дошло до стрельбы, дело худо.
– Давай, девка, да побыстрей! — хмуро кивнула она.
Сашенька вышла. Проводив ее взглядом, Дарья Перфильевна задумалась. Вещее бабье сердце не обмануло ее. «Вовремя я подоспела,— сказала она себе.— Ох и вовремя. Только бы не сглазить».
Расставшись со Зверевым пять дней назад, она тотчас затосковала, отчего немало злилась и удивлялась себе. Господи, уж ей ли, все повидавшей бабе, тертой промышленнице, наловчившейся держать в страхе божьем даже отпетое приисковое варначье, не совладать с собой, не сломить бестрепетной рукой эти запоздалые побеги, набухшие вдруг в осеннюю–то пору весенним соком? Ан нет же, не сумела! Не слишком, видно, и старалась…
Вместе с тоской пришла тревога. Свое недавнее намерение спровадить на тот свет непокладистого инженера она, невесть по какой прихоти воображения, взялась приписывать всем другим хозяевам приисков и окончательно лишилась покоя. Тревога разрасталась, и вместе с ней росло чувство, которое делало еще несколько дней назад незнакомого человека родным до сердечного трепета.
Наконец, измочаленная тоской, страхом и неизвестностью, она велела оседлать лучшего коня и, покрыв за день путь, на который обычно затрачивалось два, оказалась до наступления вечера в Чирокане. Через потайную калитку, известную ей еще со времен Бориса Борисыча, Дарья Перфильевна беспрепятственно въехала во двор Жухлицкого. Казаки, хлопотавшие возле коней, видели ее, но беспокойства не проявили — решили, что она к хозяину…
Сашенька задерживалась, и Мухловникова уже начинала волноваться, когда с улицы глухо донесся звук выстрела.
– Что это? — вздрогнув, Дарья Перфильевна обратила к Пафнутьевне враз побелевшее лицо.
Та лишь быстро и беззвучно задвигала губами и перекрестилась.
Прошла еще минута, и — опять выстрел, совсем негромкий пистолетный хлопок, откуда–то из верхних комнат, затем — снова с улицы и снова сверху. Перестрелка.
Дарья Перфильевна потерянно встала, не зная, как быть, но тут влетела Сашенька, испуганная и оживленная одновременно.
– Оборони господи, что страху–то натерпелась,— блестя глазами, зашептала она.— Вот он, ключ. Ну, пойдем, что ль, инженера вызволять…
– Не суетись,— остановила ее Дарья Перфильевна.— Давай сюда ключ, одна пойду.
В это же время Ганскау, выйдя присмотреть за вьюками, в которых среди прочих вещей было искусно спрятано золото, подозвал к себе Рабанжи.
– Инженера надо отправить к праотцам,— негромко сказал он.— Без лишнего шума.
– Можна–а,— просипел Рабанжи.— Только служим мы, господин хороший, не у вас, а у Аркадь Борисыча.
«Пораспустились, хамы!» — вспыхнул капитан, но сдержался.
– Распоряжение исходит от господина Жухлицкого.
Так что работайте спокойно. Ключа не даю. Замок сорвете. Поторопитесь.
Рабанжи хмыкнул и отправился звать Митьку.
В суматохе, вызванной стрельбой, Мухловникова, не привлекая ничьего внимания, сошла с крыльца и обогнула дом. Перед ней предстали почерневшие от времени, но все еще добротные хозяйственные постройки — баня, дровяные сараи, коптильня, погреба и прочее. Густо посаженные кусты черемухи оживляли это не слишком приветливое место. Пристройка к дому, срубленная, как и сам дом, из могучих лиственничных бревен, выходила сюда задней глухой стеной, под которой Дарья Перфильевна увидела спуск в подвал.
Медленно, с заколотившимся враз сердцем двинулась она вперед, однако не успела сделать и трех шагов — сзади донесся чей–то развязно–беспечный голос, как будто слышанный когда–то. Дарья Перфильевна проворно отпрянула в гущу кустов и перестала дышать.
Под стеной пристройки показались, вывернув из–за угла, Митька и Рабанжи. Вид у них был весьма деловитый. В руке у шедшего впереди Баргузина поблескивал отточенным лезвием широкий плотницкий топор, а Рабанжи нес на плече лом. «Мастерить, что ль, собрались злодеи?» — мелькнуло в голове Мухловниковой, буквально ощетинившейся при виде Митьки. Между тем эти двое остановились возле спуска. Рабанжи глянул вниз и весело пропищал:
